Девушка с приветом - Нестерова Наталья Владимировна (электронные книги бесплатно txt) 📗
Всего у нас работало шесть хирургов. Для троих это была халтура, они оперировали в нормальных клиниках, а в травмпункте зарабатывали «прибавку к жалованью». Ольга Козлова хронически беременела: то рожала, то переживала выкидыши — для нее самым удобным местом службы и был травмпункт.
Петя Карачинцев давно и основательно спивался, и никуда, кроме нашей богадельни, его бы не взяли. Я не была отягощена семьей, не страдала от пьянства и других пороков, но прозябала в травмпункте, где никакого профессионального роста быть не могло. Переломы да вывихи с утра до вечера. Если случай сложный — направление в больницу, а мы знай отмечаем потом больничные листы.
Но я постоянно пропадала на работе — то у Оли угрозы выкидыша, то Петя запил, то у коллег срочная операция и их надо подменить. Каждая неделя была у меня крепко сбита своими и чужими дежурствами, а к выходным обнаруживалось, что на следующей неделе меня ждет та же картина. Мои переработки не выдерживал никакой табель, брать деньги за отработанное время было неловко, а если бы я когда-нибудь вздумала взять отгулы, то отдыхала бы полгода.
— Я разговаривала с Моней Якубовским, — заявила тетушка. — Это он для меня Моня, я его помню зеленым ординатором. А для всех он Соломон Моисеевич, видный хирург-гастроэнтеролог. В новой больнице на Юго-Западе открывают отделение эндоскопии. Ты знаешь, что это такое?
Знаешь, — кивнула тетушка и тут же принялась пояснять:
— Полостные операции по удалению желчного пузыря или аденомы простаты заменяют небольшими разрезами, в которые вводят специальные зонды с разными насадками. За ходом операции следят по экрану компьютера. Резко сокращается травматичность, небольшой послеоперационный период, мало осложнений…
Пока тетя Капа объясняла мне очевидные вещи, я думала о том, что она второй раз в жизни ради меня жертвует своими принципами и использует личные связи.
В первый раз это случилось, когда я получила тройку за сочинение по русской литературе на вступительных экзаменах в медицинский институт и недобрала, таким образом, одного балла. Разгневанная тетя Капа ворвалась в кабинет ректора и принялась его отчитывать:
— Вы почему девочку провалили из-за запятых в стихах Маяковского? Что Маяковский смыслит в медицине? Юля с малых лет ухаживает за матерью-инвалидом. Она играла всю жизнь только в больницу. Вы знаете, что она в детстве по помойкам шлялась? Не знаете, так я вам скажу! Она искала сломанные куклы и другие игрушки, чтобы их лечить. Она всем старухам в их коммуналке уколы делает, она…
— Капитолина Степановна, — попытался встрять ректор, который прекрасно знал мою тетушку. — Кто такая эта Юля?
— Моя племянница! Кто же еще? Если вы думаете, что я использую свое, то есть ваше, то есть наше с вами, служебное положение, то ошибаетесь.
— Почему же вы раньше не сказали, что ваша племянница поступает в этом году? — упрекнул ректор.
— А почему вы идиотов учите, которые скальпель от ножниц отличить не умеют? — парировала тетя Капа.
Она работала хирургической сестрой в клинике при мединституте, и ее побаивались даже врачи, не говоря уже о молоденьких сестрах, которых тетя Капа муштровала как ефрейтор солдат.
— У девочки пальцы замечательные, — продолжала аттестовать меня тетушка, — легкие, точные, и сила в руках есть. Это вам не биндюжники, которые приходят на операцию с похмелья и в перчатки попасть не могут. Конечно, Юля выглядит как проститутка…
— Как кто? — оторопел ректор.
— Проститутка, — подтвердила тетя Капа. — Юбка короткая, волосы распущенные — срамота. И еще красотка, каких свет не видывал. Волосы белые, глаза синие, брови черные, ресницы как наклеенные. А что нам делать, если отец у нее был кавказской принадлежности? Но она еще ни с кем не целовалась — это я точно знаю. Да и когда ей, спрашиваю я вас?
— Не знаю, — честно признался ректор.
— А я знаю! Она с восьмого класса все каникулы санитаркой в больнице работает. Это вам не запятые в стишках расставлять.
— Капитолина Степановна, как фамилия вашей племянницы?
— Такая же, как у меня, — Носова. Я несправедливости по отношению к этому ребенку и ко всей медицине не потерплю! Я пойду к министру! Пусть он сам попробует сочинение без ошибок написать!
— Не надо ходить к министру, — сказал ректор, и меня приняли.
Вот теперь тетя Капа составила мне протекцию в перспективное хирургическое отделение большой больницы. И рисковала больше, чем когда устраивала племянницу с сомнительной внешностью в институт.
Все мои однокашники уже либо выбились в специалисты, либо продемонстрировали серость и бездарность. Объективно я попадала во вторую категорию.
Заведующего отделением, к которому я по рекомендации Мони Якубовского должна была явиться, звали Сергей Данилович Октябрьский. Невысокого роста, коренастый, широколицый и курносый, он походил на селянина-комбайнера, тракториста — труженика полей. Но никак не на рафинированного столичного хирурга.
Я пришла в назначенное время и прождала Октябрьского почти два часа. Нет, он не отсутствовал, просто занимался своими делами, а мне небрежно велел посидеть в холле.
Мимо меня сновали медсестры, ходили врачи, шаркали тапочками по линолеуму больные. А я сидела. Как назло, не догадалась взять книгу или газету. Оставленную кем-то программу телевизионных передач прошлой недели изучила вдоль и поперек.
За время унизительного ожидания я пережила смену эмоциональных состояний сродни физическим изменениям у снежка, брошенного на сковородку. Сначала зябла и дрожала перед собеседованием. Потом растопилась от жалости к себе: жизнь представлялась неудавшейся по всем статьям. Я люблю детей, но их у меня нет. Мне нравится моя профессия, но чувствую себя краснодеревщиком, который застрял в мастерской по производству кухонных табуреток. У меня нет семьи, мне не о ком заботиться, и даже собаки в моем доме — чужие и временные.
Если бы Октябрьский в момент этих внутренних стенаний пригласил меня в кабинет, то я бы, наверное, разрыдалась перед ним и стала слезно умолять дать шанс исправить загубленную жизнь.
У меня есть верный способ прекратить припадки самобичевания и сетований о горькой доле — воспоминания о маме. По сравнению с тем, что ей довелось пережить, любые несчастья кажутся детскими огорчениями. А моя тетушка? Ей тоже жизнь отпустила немало ударов, но синяков на ней никогда не было. В нашем роду женщины отличаются завидной волей и мужеством. Неужели кровь мифического отца разбавила доставшуюся мне по наследству стойкость и силу воли? Дудки!
Я разозлилась. Кажется, даже покраснела от негодования, только не шипела, закипая. Октябрьский отправился пить чай с тортом — у одной из медсестер был день рождения, она дважды заглядывала к нему в кабинет, я слышала уговоры.
Хам! Он мог заставить меня ждать, когда уходил на обход, потом на консилиум, он мог даже принять еще пятерых посетителей — ладно, возможно, их проблемы поважнее моих. Но чаи распивать, зная, что я второй час томлюсь в ожидании и сижу глупой куклой на виду у всех! А как он поглядывал на меня, проходя мимо? Как на дозревающую кандидатку в любовницы — еще немного помучаю ее холодностью, и она бросится мне на шею. Не дождешься, козел усатый!
Я решила досчитать до десяти, успокоиться, потом достойно, медленно подняться — спектакль исключительно для дежурной медсестры у поста — и уйти. На счет «восемь» Октябрьский появился и, стряхивая крошки с щетинистых рыжих усов, бросил мне:
— Ну ладно, пошли.
Это звучало так: «Любой нормальный человек давно бы понял, что он здесь не нужен, но если ты такая бестолковая, придется тебе объяснить».
«Мы еще посмотрим, кто здесь бестолковый», — сказала я про себя.
Кабинет Октябрьского представлял собой свалку, в которой заботливая рука каждый день вытирает пыль, не смея тронуть ни единой бумажки. Я уселась в кресло у его стола без приглашения. Сергей Данилович рассматривал мой «Листок по учету кадров», стародавний, советский, в котором, я должна была указать свою партийность и признаться, не проживала ли на оккупированных территориях во время войны.
