Стильная жизнь - Берсенева Анна (книга жизни .txt) 📗
– Я не могу, – решительно сказала она, глядя прямо в глаза мастера.
– Что – не можете? – спросил он.
Але показалось, что он вглядывается в нее с таким вниманием, словно от ее ответа зависит вся ее жизнь. Да так оно и было, наверное.
– Не могу играть расставание.
– Почему? – спросил Карталов.
Аля поняла, что запутанные объяснения бессмысленны.
– Я боюсь, что тогда это произойдет со мной, – коротко ответила она.
– Что ж… – медленно произнес мастер. – Серьезно! А вы отдаете себе отчет в том, что, если вы станете актрисой, вам постоянно придется сталкиваться с подобными вещами? Вы понимаете, что искусство вообще вещь опасная?
– Я не знаю, – сказала Аля. – Я ничего еще не знаю… Но я чувствую, что не должна этого играть… сейчас.
Карталов молчал. Аля опустила глаза, чувствуя, что слезы сейчас закапают на пол. Она понимала, что он смотрит на нее, но не могла себя заставить поднять глаза, чтобы встретить его взгляд.
– Что ж, – произнес наконец Карталов, – тогда не смею вас больше задерживать.
Аля не помнила, как сошла со сцены, вышла из зала, прошла через холл, как спускалась по гладким как лед лестницам ГИТИСа…
Яркий летний день показался ей чернее ночи.
Она не помнила и того, сколько времени просидела на лестнице у подъезда.
Она дошла до этого дома как сомнамбула – медленно, время от времени останавливаясь и глядя перед собою невидящими глазами. Она вообще не сразу поняла, что уже стоит рядом с подъездом, из которого вышла сегодня днем, и почему-то смотрит на мемориальную доску Немировича-Данченко.
Ильи дома не было. На Алин звонок только Моська залаяла за дверью, а потом притихла – может быть, узнала ее. И Аля снова вышла на улицу, не зная, куда идти, и не находя в себе сил для того, чтобы вообще идти куда-то.
Но сколько можно было стоять посреди оживленной улицы на тротуаре перед подъездом, вызывая подозрительные взгляды выходящих из него людей? Аля огляделась в поисках какой-нибудь скамейки, заглянула во двор. Но сесть и там было не на что, и она снова вышла на улицу, снова беспомощно остановилась у подъезда.
Вдруг она заметила, что справа от двери ведет наверх какая-то лестница – широкая, с балюстрадой и площадкой на втором этаже. Непонятно было, для чего она здесь сделана, но Аля и не могла сейчас об этом думать. Она поднялась до половины пролета и села на ступеньки, скрывшись за фигурными столбиками.
Больше суток она почти не ела и спала всего несколько часов. Но ей не хотелось ни есть, ни спать. И вытягивающего холода, который даже в летний день шел от каменных ступенек, она тоже не замечала.
То, что происходило в ее душе, было сильнее голода, холода и усталости.
Аля не знала, что она чувствует сейчас. Было ли это смятением, или отчаянием, или ужасом, или тоской? Как будто земля вдруг обрушилась перед нею и прямо посредине тихой улицы разверзлась гулкая пропасть. Но ей почему-то не было страшно. Вернее, то, что с ней происходило, не умещалось в понятие страха. Аля чувствовала такое душевное опустошение, которое всегда больше, чем страх – потому что сквозит безнадежностью.
Неизвестно, сколько она просидела бы на лестнице, бессмысленно глядя перед собою или уткнувшись лицом в колени. Аля не могла позвонить Илье. Она должна была увидеть его, встретить его взгляд, почувствовать его прикосновение и нежный, дурманящий запах его волос… Она чувствовала, что не сможет по телефону объяснить то, что с ней происходит, – и ждала его, и не замечала времени ожидания.
– Вы меня извините, – вздрогнув, услышала Аля. – А что вы тут делаете?
Внизу у лестницы Аля увидела женщину с мусорным ведром в руках. Женщина была явно немолода, но как-то не поворачивался язык назвать ее старушкой – то ли из-за аккуратного кружевного передника, надетого поверх платья, то ли из-за тщательно подкрашенных, коротко подстриженных и завитых волос. А скорее всего – из-за живого блеска острых, как иголочки, черных глаз.
– Я жду, – ответила Аля, вставая. – Но если нельзя здесь сидеть, я уйду.
– Почему нельзя? – пожала плечами женщина. – Сидите, если надо. А то я беспокоюсь насчет бомжей – замучили, паразиты!
По внешности этой дамы можно было подумать, что она вот-вот начнет изъясняться по-французски. Но стоило ей открыть рот, как иллюзия мгновенно развеялась. Алина неожиданная собеседница говорила с такими живыми и почему-то удивительно смешными интонациями, что даже не склонная сейчас к веселью Аля едва заметно улыбнулась.
– Сумасшедшие деньги уплатили за домофон! И сколько, вы думаете, он простоял? Ставили код – они номер гвоздем выцарапывают прямо на стене. Пожалуйста, заходи, кому надо! Как только президент позволяет? – спросила Алю женщина с ведром. – Напротив Совет Федерации, любой бомж залазь на чердак и хоть мочись, хоть стреляй в депутатов! Паразиты! – добавила она, неизвестно к кому относя это определение – к бомжам или к народным избранникам. – А вы, извините, кого ждете? – словно между прочим поинтересовалась смешная дама.
– Илью… – ответила Аля. – Который на седьмом этаже живет.
– Ивана Антоновича сына? – тут же спросила она. – Так он раньше ночи редко когда приходит, долго вам еще сидеть! Вот что бывает, когда отец разобьет семью, – без паузы произнесла она. – Между нами говоря, Иван Антонович всегда был ходок, это вам не я одна скажу, он и роли все такие в театре и кино исполнял, если вы видели, и чуть жена на гастроли – тут такие ходили, у-у, только держись! Но я вам скажу, если с умом, так это для мужчины не грех. А если без ума – так вот и пожалуйста, мальчик без отца. Но Илья – хороший мальчик, – поспешила она добавить. – Конечно, тоже развелся, но это, я вам скажу, ничего не поделаешь, яблоко от яблоньки…
Аля поняла, что дама затевает долгий разговор: та и ведро поставила на ступеньку, и удобно облокотилась о перила. Но вдруг спохватилась – может быть, сообразив, что выкладывает все эти сведения совершенно незнакомому человеку.
– Вы меня извините, я пойду, – сказала она, как будто это Аля остановила ее здесь. – Мой Мишенька, старый хрен, ждет газету, так что надо взять, пока не украли из ящика.
Все эти ошеломительные сведения – и про то, что Иван Антонович всегда был ходок, и про старого хрена Мишеньку, и про бомжей с Советом Федерации – свалились на Алю за какие-нибудь три минуты.
– Если Илюшка долго не явится, можете ко мне зайти, – пригласила дама. – Меня Бася Львовна зовут, я на втором этаже живу, направо. Только мы в половине одиннадцатого ложимся и запираемся на цепочку, так что вы пораньше, – предупредила она.
Аля не успела даже поблагодарить за приглашение – Бася Львовна исчезла так же мгновенно, как появилась.
Но ее неожиданное появление оказалось просто живительным! Словно выйдя из летаргического сна, Аля почувствовала, что от голода у нее кружится голова, что она совершенно продрогла. Взглянув на часы, она поняла, что сидит на ступеньках уже часа два, не меньше. Если и правда Илья приходит поздно…
Но что поделать? Мысль о том, чтобы уйти, не увидев его, была для Али невыносима. Она встала, поднялась на площадку второго этажа и, оглядевшись, впервые рассмотрела дом, в котором провела прошлую ночь.
Але никогда не приходилось бывать на этой улице, хотя она часто проходила мимо по Тверской. А теперь она рассматривала мхатовский дом почти изнутри – из-под невысокого грязноватого свода над балюстрадой. С улицы дом был облицован черным гранитом, а со двора выкрашен грязновато-желтой краской. Вход в арку был украшен каким-то барельефом; Аля не разобрала, что за люди на нем изображены.
Ей вдруг показалось, что этот дом – а вернее, целый двор, образованный этим единственным домом – живет особенной, замкнутой жизнью. Даже сейчас, когда давно умерли его прежние жильцы, оставив по себе мемориальные доски да музеи-квартиры… Это была какая-то очень сильная общность, и поэтому память о ней чувствовалась до сих пор.
