Гнев Диониса - Нагродская Евдокия Аполлоновна (электронные книги без регистрации .txt) 📗
Другое — официальное приглашение, очень лестное для меня: я выбрана в жюри на выставке одного кружка художников.
Знакомый скульптор, у которого я хотела заняться лепкой, откладывает на месяц свой отъезд для меня.
Даже красавица Люция Песка, модная каскадная певица, соглашается позировать для одной из вакханок, если я буду в Риме не позже ноября. Я еду.
Поезд, пыхтя, шипя и пуская клубы удушливого угольного дыма, с беспечностью итальянского поезда влетает в грязный вокзал Рома-Термини.
Я ехала всю дорогу с мыслью, что еду на похороны моей мечты, я готовилась к этим похоронам, я тысячу раз представляла себе эту встречу. Но все-таки, когда я вижу его фигурку на платформе, сердце мое замирает.
Не спрятаться ли мне в купе, проехать до Неаполя и написать оттуда? А мое слово?
Нет, я хочу еще раз, в последний раз взглянуть на него, услышать его голос ведь через полчаса все будет кончено — мы расстанемся навеки.
Я решительно соскакиваю на платформу.
Он замечает меня, бросается ко мне, хватает мои руки и целует, целует…
Ну, еще усилие и — похороны закончены, Я перевожу дух и говорю спокойным, официальным тоном:
— Как это мило, что вы встретили меня! Докончите же вашу любезность — вот квитанция, прикажите факино получить мой багаж.
Он сразу выпускает мою руку.
Он, верно, смотрит на меня, но я роюсь в сумочке и продолжаю смеясь;
— Однако Рим встречает меня нелюбезно — у нас в Петербурге погода лучше… Я привезла вам, конечно, массу поклонов от наших. Женя хотела послать вам даже банку ежевичного варенья… Но, простите, я испугалась подобного багажа!..
Моя глупая болтовня, мой смех — это похоронный звон… Факино — факельщик. Пыхтящий автомобиль — погребальная колесница, вонь площади Термов — фимиам. Как прозаично хороню я тебя, моя любовь!
Слез нет — я наплачусь в номере отеля: небо, серое небо, плачет за меня.
Молчать мне тяжело, и я самым любезным образом болтаю без остановки: о музыкальных успехах Жени, о последних политических новостях…
Он иногда поднимает на меня глаза и потом опять молча смотрит в окно.
Лицо его бледно, губы сжаты, брови нахмурены, но как прекрасно, как удивительно прекрасно это лицо с этим выражением сдержанной скорби. Сердце мое рвется, ноет, голова кружится.
Как я неосторожно понадеялась на свои силы! Что я делаю! А Илья, Женя… семья… долг… рассудок… воля?..
Э! Пусть все летит к черту! Пусть все пропадет!
Я кладу дрожащую руку на его плечо, наклоняюсь к нему и шепчу, глядя безумными глазами на его губы:
— Разве меня не хотят поцеловать?
Из груди его вырывается не то стон, не то крик.
Он схватывает меня, и поцелуи сыпятся градом на мое лицо, на руки, на платье.
— О, как ты меня испугала, злая! Милая, милая!
Автомобиль останавливается, чтобы пропустить трамвай. Я смеюсь нервным смехом и отстраняюсь.
— Тише, тише — нас видят в окно. Мне приходится уговаривать его, как ребенка, отпустить меня в отель, куда послана телеграмма, где меня ждут.
— Зачем? Мы поедем ко мне, у меня все готово для тебя.
— Невозможно! — уговариваю я его, счастливая, что могу прижаться к его плечу, могу целовать его щеку, его глаза и наслаждаться этим прикосновением… Но я больше него владею собой.
— Разве «там» не все кончено? — спрашивает он, слегка отстраняясь.
— Милый, это потом, потом! У меня впереди два месяца! — говорю я, гладя его волосы. Я так давно мечтала погладить их.
Он смотрит на меня с упреком.
— Знаешь ли ты, что я ехала сюда в полной уверенности, что скажу «нет»! Я так была уверена!
— Злая!..
— А когда я увидела твои глаза, твои ресницы, вот это местечко между щекой и шеей… я все забыла… Я люблю, люблю тебя!
Он смотрит на меня совсем безумными глазами. Я закрываю ему их рукой и говорю:
— Мы сейчас поедем к отелю. Возьми себя в руки. Через час — я буду там, где ты хочешь.
— Отодвинься от меня… там, за углом, я буду ждать, ровно через час… не томи меня. Нам надо так много сказать… спросить… смешно думать — мы так мало знаем друг друга. Я отпущу слуг… мы будем одни…
— Ради Бога, милый!.. Мы подъезжаем.
Ах, какая копунья эта Беатриче! Как долго она мне готовит ванну.
Уже прошло сорок минут со всей этой возней.
Скорей… Я не успею как следует одеться! Я не могу заставлять его ждать — и в то же время хочу быть красивой!..
Думаю ли я о чем-нибудь? Нет, все ушло куда-то далеко. Это все потом, потом…
Потом я буду терзаться совестью, плакать, мучиться, может быть, раскаиваться, но теперь — скорей, скорей! Он меня ждет…
Он меня ждет. Лицо его бледно. Он берет меня под руку, и мы идем молча.
Вдруг он останавливается.
— Я не могу идти, Я позову ветуру, — говорит он, тяжело переводя дух.
— Это далеко?
— Нет, несколько шагов, но…
— Это ребячество! — смеюсь я.
Мы опять идем молча.
У калитки он вынимает ключ, но руки его дрожат, он не может попасть в замок. Я беру у него ключ и открываю калитку. Он ведет меня через красивую мраморную террасу, в большую, строгую гостиную.
— Ты у меня, Тата, и моя! — говорит он. — Снимай твое манто и шляпу, будь хозяйкой. Приказывай мне.
Он открывает дверь в спальню — большую, светлую.
Я вижу массу роз в вазах, на широкой кровати, на туалете и просто рассыпанных по полу.
Его руки дрожат, когда он мне помогает снять шляпу и пальто.
Я стою у большого венецианского зеркала, поправляю волосы и пьянею от запаха роз, от тепла камина, от этого прекрасного лица, отражающегося в зеркале за моим плечом, Я смотрю на него в зеркало и протягиваю ему руки и губы.
Мгновенье!.. Он схватывает меня, рвет на мне платье и шепчет, задыхаясь;
— Прости, прости… я дикарь… я грубое животное… но я не могу, не могу, я так долго ждал тебя!
Вечер. Почти ночь.
В гостиницу послан посыльный, Я запиской велела переслать мои вещи в мою мастерскую, где живет пока Вербер, и сказать, что я буду там послезавтра.
Эту ночь и завтрашний день он требует себе.
Я согласилась на все, но этот разговор меня отрезвляет.
Я напоминаю ему, что мы не ели с двух часов дня.
