Любовница коменданта - Семан Шерри (чтение книг .TXT) 📗
Но опаснее всех слова, изреченные женщинами. Их слова разят наповал. Женщины способны изрыгать слова, которые ранят насмерть. Женщины крадут ваши слова и потом выставляют их на всеобщее обозрение. Самые сокровенные, выстраданные вами слова. И при этом они еще называют мужчин предателями. Но разве существует на свете что-нибудь страшнее предательства, совершенного женщиной? Я не верю словам. Больше не верю. Потому что, как правило, люди не слышат вас. Они попросту не слушают. Не хотят слушать.
— Послушайте, — говорил я. — Это не враги. Не партизаны.
— Что он говорит, доктор? — спросила Марта, склонившись надо мной. Ее округлившийся живот давил мне на руку. Она вытерла пот с моего лица.
— Он бредит, — объяснил доктор.
Я пытался оттолкнуть Марту, чтобы они лучше слышали меня.
— Координаты… Произошла ошибка…
— Он так страдает! — воскликнула Марта. — Сделайте же что-нибудь.
— Я мог бы вколоть ему еще морфия, — сказал доктор. — Но сегодня ему должны вручать награду. Будет обидно, если он проспит такой момент.
— Это свои… Не партизаны… Не враги…
— Макс, я не понимаю, что ты говоришь.
— Попробую все-таки добавить ему небольшую дозу морфия, чтобы приглушить боль, — сказал врач.
— Слушайте… — пытался сказать я, но от укола у меня закружилась голова.
Марта гладила меня по лицу, пытаясь успокоить.
— Шшш… Все будет хорошо, Макс.
— Координаты… указаны неверно… Это моя ошибка…
— Что? Что ты сказал?
— Мы… стреляли… по своим.
— Я не понимаю, дорогой. Что ты сказал?
— Это от морфия, — объяснил доктор. — И от боли. Рана весьма серьезная. Надо радоваться, что он вообще остался в живых.
— Он чем-то очень встревожен, — сказала Марта. — Видимо, на фронте произошло что-то серьезное.
— Сейчас ему вредно говорить. Это выматывает силы.
— Макс, — увещевала меня Марта. — Попытайся успокоиться, дорогой. Я знаю, что тебе больно, но сейчас тебе необходим полный покой. Мы сможем поговорить позже.
— Открыли огонь… по своим…
— А вот и полковник с наградами, — сказал доктор.
Мою кровать окружили медицинские сестры и люди в военной форме.
— За проявленную храбрость при исполнении воинского долга, — торжественно объявил полковник.
Он положил мне на грудь орден — золотой лавровый венок со свастикой внутри и серебряную медаль за ранение в бою.
— За преданность и верность отечеству.
— Это не враги…
Полковник осторожно похлопал меня по плечу:
— Здесь нет никаких врагов, сынок.
— Это не партизаны… Произошла ужасная ошибка.
— Да, мой мальчик, война — ужасная штука. Мы гордимся тобой.
— Ему повезло, что он остался в живых, — заметил доктор.
— Благодаря таким, как он, мы можем быть спокойны за наших ребят на фронте, — сказал полковник.
— Ваш муж — настоящий герой, — шепнул Марте адъютант полковника.
— Я горжусь им, — с трудом сдерживая слезы, проговорила Марта и снова коснулась моей руки.
— Им гордится вся Германия.
— Фюрер тоже будет гордиться им, когда узнает о его подвиге.
Я потянул полковника за рукав и попытался объяснить, как все было на самом деле.
— Ты здесь в безопасности, сынок, — заверил меня полковник.
— Нужно дать ему еще немного морфия, — сказал доктор. — Он испытывает невыносимую боль.
Я почувствовал укол в руку, и палата вместе с находящимися в ней людьми поплыла куда-то вдаль. Я закрыл глаза.
… — Не закрывай глаза, когда дуешь на свечи, Ганс, — сказала Марта, — так у тебя ничего не получится. Папочка, помоги же Гансу задуть свечи.
— А почему мне нельзя ему помочь? — спросила Ильзе.
— Ты знаешь. Потому что он начнет капризничать, — сказала Марта. — Ведь это его день рождения.
— На мой день рождения он тоже задувает свечи.
— Он еще маленький.
— Это нечестно!
— Гансу поможет папа.
— Не поможет. Он сидит в кресле.
— Ильзе, не препирайся со мной. Макс, помоги же имениннику. Макс!
— Так нечестно! — обиделась Ильзе. — Гансу ты разрешаешь задувать свечи на моем именинном торте.
— Макс, помоги Гансу задуть свечки.
— Что я сделал не так? — пробормотал я.
— Макс, о чем ты?
— Это нечестно! — повторила Ильзе.
— Что я такого сделал? — сказал я.
Марта вздохнула.
— О чем ты, Макс?
— Это нечестно! — не унималась Ильзе.
Она ущипнула Ганса, и он заревел.
— Ильзе, перестань сию же минуту! — возмутилась Марта. — Еще одна капля — и чаша моего терпения переполнится.
Ганс посмотрел на красное пятно у себя на руке и зашелся криком.
— За что мне все это? — воскликнул я.
— Что я такого сделал? — недоумевал мой адъютант. — Я выполнял свой долг. Я действовал в соответствии с вашими указаниями.
— Возьмите вот это, Йозеф, — сказал я, вручая ему коробку с документами. — Отнесите ее к машине и положите в багажник. Поторапливайтесь!
Девушка сидела поодаль на своей койке, обхватив руками колени и прижавшись к ним подбородком. Каждый раз, когда здание сотрясалось от очередного взрыва, она хваталась за голову и смотрела на меня, но теперь мне было не до нее.
Я раскрыл железный ящик с документами, поджег первый попавшийся мне листок и, подождав, пока он загорится, бросил его в ящик. Пламя взметнулось вверх, пожирая содержимое ящика. Я бросал в пламя все новые и новые бумаги, пока на дне ящика не осталось ничего, кроме черного пепла. Пока от дыма у меня не защипало глаза и не запершило в горле. Пока мое лицо не почернело от копоти. Я должен был это сделать. Ничего другого мне не оставалось.
— Теперь, когда документы наконец подписаны, нам ничего не остается…
— Как пообедать.
— Да, пожалуй, уже пора.
— Вам следовало накормить нас перед началом переговоров. Тогда они пошли бы намного быстрее.
Все засмеялись. Я стоял в углу с бокалом вина. Официанты в черных фраках и белых жилетах распахнули двери в столовую, откуда на нас хлынул аромат подогретых блюд. Офицеры направились к накрытым столам.
— Вообще-то я ничего не имею против евреев.
— Я тоже. Среди них порой встречаются вполне достойные, порядочные люди.
— Представьте себе: восемьдесят миллионов немцев, и каждый из них знает одного порядочного еврея.
— Разумеется, все остальные — свиньи…
— … И только этот единственный — порядочный человек.
Раздался смех.
— Мне ничего не нужно от евреев.
— Мне тоже. Кроме одного: чтобы они исчезли с лица земли.
И снова все дружно захохотали. Я налил себе еще вина.
— Ты снова напился, Макс, — сказала Марта.
— Ты удивительно проницательна, дорогая.
— Макс, ты же обещал.
— Оставь меня в покое. Или я пойду спать вниз.
— Извини, — сказала Марта.
Я лег в постель, натянул на себя одеяло и, отвернувшись к стене, закрыл глаза.
— Погаси свет, Марта.
— Я знаю, как тебе тяжело, Макс. Я знаю, как ты переживаешь.
— Спокойной ночи, Марта.
— Потерять все после стольких лет напряженного труда, после стольких жертв…
— Ты была бы этому рада.
— Как ты можешь говорить такое?
— Ты же сама как-то сказала: «Я буду рада, если тебя наконец приструнят».
— Это нечаянно сорвалось у меня с языка. Я была раздосадована.
— Выключи свет, Марта.
— Ты же знаешь, я не могла сказать это всерьез.
— Я хочу спать. Выключи свет.
— Макс, тебе нужно расслабиться. Дай я помассирую тебе шею и спину. Это поможет снять напряжение. У тебя прошла голова?
— Нет.
— Нога тоже все еще болит?
— А как ты думаешь?
Она разминала пальцами мне шею и плечи.
— Ну как теперь? Не лучше?
— Нет, — ответил я. — Но мне приятно.
Я слишком устал, чтобы ссориться с ней. Мне осточертели наши ссоры. Марта массировала мне плечи до тех пор, пока напряжение не ослабло. Она растирала мне спину, пока пульсирующая боль в голове не утихла. Ее ночная рубашка холодила мне кожу.
— У тебя такая мускулистая спина, Макс, такие сильные руки.
