Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

И увидела парней в форме там, по другую сторону дверей. Они тоже продирались сквозь толпу, распихивая её, и Таня почувствовала быстрее, чем увидела: вот он, четвёртый.

Дверь закрывалась медленно, но верно: никакими силами нельзя было сдвинуть её обратно.

― Внимание, бомбоубежище закрывается, ― спокойно, приветливо говорил женский голос, перекрывая рёв сирены, ― просим всех отойти от дверей и сохранять спокойствие. Внимание, бомбоубежище закрывается. Просим всех отойти от дверей и сохранять спокойствие.

― Марк! ― она снова рванулась, но руки девчонок крепко ухватили её за рукав. ― Марк, Марк! Пустите меня, отпустите! ― Таня кричала, вырывалась, слышала треск ткани, но Валера держала её крепко, всхлипывая, и тащила вниз.

Петров, Корпатов, Шевченко, капитан Каледин ― вон их бледные, напуганные лица. Среди них она вдруг увидела и его.

― О господи, Марк! ― кричала Таня, и рвалась, и плакала; зло оттолкнула Валеру, но её держали, держали, и она была готова кусаться от бессилия и злобы.

Дверь была уже почти закрыта, и только тогда Каледин попал внутрь и быстро, отчаянно потащил парней за собой: за бушлаты, за руки, одного за другим он проталкивал через черту между жизнью и смертью.

― Марк, Марк! ― кричала Таня снова и снова, потому что уже ничего не видела: её тянули вниз по эскалатору, почти подняв над ступеньками.

― Бомбоубежище закрыто, ― снова вещал женский голос. ― Сохраняйте спокойствие и не создавайте давку. Бомбоубежище закрыто. Сохраняйте спокойствие и не создавайте давку. Бомбоубежище…

Не прекращая вырываться, Таня отчаянно искала его глазами и не находила.

― Вон он, твой Красильников, не ори, тупица, ― зло шикнул сзади Калужный. Машка отпустила её.

Таня в одну секунду увидела появившееся на самом верху эскалатора осунувшееся, твёрдое лицо. Марк поднял руку, махнув ей. Таня едва нашла силы, чтобы поднять свою в ответ и улыбнуться. Валера на ходу принялась вытирать её лицо.

― Прости меня, ― Таня взглянула в светлые, чистые глаза. ― Прости, пожалуйста.

― Всё хорошо, лисёнок, ― Валера улыбнулась, тяжело вздыхая. ― Знать бы, что и с Мишей всё в порядке.

Калужный поднёс руку к горлу, делая вид, что его тошнит. Таня не находила слов.

Она выдохнула с облегчением, когда вместо бесконечных ступенек эскалатора почувствовала под ногами ровные плиты станции. Огляделась: просторная обычно Площадь Восстания была забита людьми, рассевшимися по полу и даже на путях. Между ними шмыгали полицейские.

Как же там Вера? Как Дэн, Сашенька? Где сейчас дядя Дима? Успел ли Радугин? Господи, какое счастье, что мама с детьми уехала вчера…

Они вышли, снова пропихиваясь и обходя, на середину зала, где Калужный и новый парень, лейтенант Назаров, кажется, начали считать людей.

― У меня полный комплект, ― открыто, но немного нервно улыбнулся Назаров. ― У тебя что?

― К сожалению, тоже, ― мрачно отозвался Калужный, скривившись. Дурак. На большее Таню не хватило. ― Всем проверить наличие вещмешков и садиться.

Комочек под Таниным бушлатом зашевелился, напоминая о себе, и она извлекла на свет маленького, месяцев трёх от роду, грязного уличного котёнка. Гноящиеся испуганные глаза в упор уставились на неё.

― Девочки, смотрите, ― широченно улыбаясь, позвала Машка. Наплевав на усталость, боль, грозящую с минуты на минуту опасность, девчонки мгновенно стеклись к Тане. Наверное, это просто особенность женской натуры ― тянуться к свету, несмотря ни на что.

Никто не удивился, когда в глубине бушлата Машки нашёлся пакетик с молоком из столовой. Кто-то пожертвовал широкую кружку, и спустя какие-то секунд тридцать котёнок уже пировал, блаженно помахивая хвостом.

― Внимание, ― все подняли головы: полицейский говорил в рупор: ― По данным сверху, самолёты приближаются, до нанесения авиаудара осталось меньше минуты. Просим всех сохранять спокойствие и не поддаваться панике. Наше бомбоубежище достаточно надёжно, чтобы выдержать авиаудар силой…

Он продолжил перечислять заслуги Площади Восстания. Таня положила руку на грязную серую шёрстку.

― Только попробуй притащить эту дрянь в училище, Соловьёва, ― Калужный, говоривший с Назаровым, опустился на пол рядом. Что, неужели не брезгует?! ― Руки поотрываю. За то, что ты устроила там, на входе, тебе не жить.

Таня промолчала, меря глазами усталый бледный профиль с прямым носом и плотно сжатыми губами. Одна из них была разбита.

― Все люди… которые остались там. Что с ними будет? ― спросила она больше у себя, чем у Валеры, сидящей рядом. Но никак уж не у Калужного.

― Зачем думать об этом? ― фыркнул он, глянув на неё, будто на умалишённую. ― Ты на самом деле такая тупая или притворяешься?

― Помереть охота? ― зло прошипела Бондарчук, сидящая сбоку. ― Мне как-то не очень. Успели и радуйся.

Последние люди спустились с эскалатора, и на станции повисла практически абсолютная тишина. Таня почувствовала вдруг: время сжималось, стремительно скручивалось в клубок, потому что тысячи человек думали сейчас только об одном ― как бы замедлить эти секунды.

― Мама, нам здесь долго сидеть? ― послышался детский голос.

― Тихо. Сколько надо, столько и будем, ― шикнула женщина на ребёнка, и станция снова погрузилась в тишину. Только дышала толпа, как один смертельно раненый человек.

― Не думай о том, чего уже не можешь изменить, Соловьёва, ― вдруг сказал Калужный тихо и почти серьёзно, прикрыв глаза. ― Иначе свихнёшься.

Она услышала глухой удар где-то далеко, по полу будто проползла лёгкая вибрация, и Таня поняла: началось. Одной рукой сжав Валерину руку, а другой ― щупленькое тельце котёнка, она положила голову Валере на плечо и закрыла глаза. Это не так страшно.

Разрывы ближе и ближе, и она чувствует, как дрожит воздух; дети плачут, кто-то кричит, и станция, прежде погружённая в страшную тишину, погружается в ещё более страшный хаос. Слышится звон металла и какой-то страшный скрежет, стены, кажется, ходят ходуном, и Таня не открывает глаз, потому что чувствует, как сверху сыпется пыль, только сжимает Валерину руку сильнее, что-то говорит ей, но та, конечно, не слышит, слишком всё дрожит и ревет. Она ощущает всем своим телом, как тяжелые снаряды ударяются прямо над ними, потому что стены действительно сотрясаются, а уши закладывает. Ещё чуть-чуть — и она, наверное, уже никогда не откроет глаза.

И всё-таки открывает, потому что кто-то тянет её за рукав: это совсем маленькая девочка, вся осыпанная пылью и штукатуркой; глаза у неё безумные и совершенно пустые. Таня разнимает руки и обхватывает ими её, крепко прижимая к себе, и снова что-то говорит, и сама не знает, что.

Но разрывы, эти страшные, громкие хлопки, от которых дрожит здесь всё, стали тише и дальше. Девчонки одна за другой подняли головы, переглядываясь, будто не веря: они живы. Бледные, усталые, измученные лица. Таня, открыв глаза, посмотрела на часы, висящие над путями: два пятьдесят две.

Сорок семь минут назад её жизнь разделилась на «до» и «после».

Калужный сидел точно в такой же позе, что и до взрывов: только губы, превратившись в одну полоску, были сжаты сильнее, и кулаки, лежащие на согнутых коленях, стали совсем белыми.

Девочке было лет пять, не больше. Чумазая и несчастная, она живо напомнила Тане Сашеньку, только волосы у той были гораздо темнее.

― Ну, как тебя зовут? ― тихо спросила Таня, всё ещё содрогаясь от далёких разрывов.

― Полина… ― едва слышно ответила девочка. ― Я здесь потеряла маму.

― Я Таня. Ничего, мы её найдём. Сейчас подойдём к дядям милиционерам, и найдётся твоя мама. Только пока посиди здесь со мной, хорошо? ― спросила Таня, и маленькая Полина кивнула. ― Валерочка, ты как?

Валера только кивнула головой, поводя плечами: мол, всё ещё в шоке оттого, что жива. Машка, Надя, Рита Лармина, маленькая Лена Нестерова, Арчевская, Корабельникова, Ярных… По мере того, как на станции люди начали разговаривать, они снова сползлись к котёнку и к Полине. С ней играли, болтали, шутили и не давали скучать и плакать.