Летний остров - Ханна Кристин (лучшие книги .txt) 📗
Но Руби всегда обладала способностью пробуждать в ней худшее. Зачастую обе говорили друг другу такое, о чем впоследствии жалели.
Например, Руби прекрасно знала, что каждый раз, когда она холодно произносит слово «Нора», сердце матери пронзает боль. Таким способом Руби напоминает ей, что они друг другу чужие.
«Ты должна сохранять выдержку. И, ради всего святого, не указывай ей, что делать, и не напоминай, что знаешь ее», – приказала себе Нора.
Возможно, соблюдать эти правила было бы не трудно, если бы они остановились в любом другом месте. Но здесь, на острове, сама почва была настолько насыщена воспоминаниями, что на ней не могло вырасти ничего нового.
Именно в этом доме Нора совершила величайшую в своей жизни ошибку, а это было немало, если учесть, какую жизнь она вела. Именно сюда она сбежала от Рэнда. Она рассчитывала, что это временное решение. «Мне нужно хотя бы немного пространства, иначе я завизжу и никогда не смогу остановиться», – говорила она себе.
Ей необходимы были лишь небольшая комнатка, время, посвященное самой себе. Собственная жизнь душила ее. Дом в двадцати минутах езды на пароме – чего еще желать? Нора не знала, что две мили могут превратиться в десятилетие, даже больше.
Нора во всех мучительных подробностях вспоминала то лето и ужасные годы, которые ему предшествовали. Она помнила вкус и запах медленно надвигающейся депрессии, помнила ощущение, словно ее закрыли в банку из толстого стекла, где ей нечем дышать, а стекло создает невидимый барьер между ней и остальным миром. Самое ужасное заключалось в том, что она видела, чего лишается, но, протянув руку, касалась лишь холодного твердого стекла.
Все началось с нескольких мрачных дней, с нескольких кошмарных снов, но по мере того, как зима уступала место весне, а весна – лету, ей становилось все хуже, она просто… разваливалась на части. За все последующие годы Нора не нашла более подходящего слова для описания того, что с ней произошло. Тогда, да и сейчас, она чувствовала себя хрупкой, как высохший листок зимой. Ее всегда было слишком легко сломать.
Если бы она тогда не ушла от Рэнда, то, наверное, умерла бы, так сильна была боль. И все же…
Нора думала, что сможет вернуться домой, что женщинам в браке позволена та же свобода, что и мужчинам. Как же она была наивна!
На прикроватной тумбочке стоял телефон. Нора сняла трубку и с облегчением услышала гудок. Молодец Кэролайн! Она набрала номер Эрика, но никто не ответил. Вероятно, он устал с дороги и спит, в последнее время он очень быстро уставал. Ей не хотелось сейчас думать о его болезни, о том, как рак постепенно стирает его из жизни. Если она об этом задумается, то опять раскиснет, а этого она не могла себе позволить, учитывая, что по другую сторону двери находится Руби.
Она набрала другой номер. Доктор Олбрайт снял трубку после второго гудка. Сначала в трубке было тихо, потом стало слышно, как он чиркнул спичкой.
– Алло?
– Лео, это я, Нора.
Он затянулся и выпустил дым в телефонную трубку. На фоне тихого шипения раздалось:
– Как ты?
– Все в порядке. – Нора подумала, услышит ли он ложь в ее голосе, как читал на лице. – Ты просил позвонить, когда я доберусь до места, вот я…
– По твоему голосу не скажешь, что все в порядке.
– Ну… нам с Руби пришлось столкнуться со старыми призраками. – Нора попыталась засмеяться. – Этот дом…
– По-моему, тебе не следовало туда ехать, мы об этом уже говорили. Учитывая все случившееся, тебе следовало остаться в городе.
Как приятно иметь человека, который о тебе заботится, даже если ты ему за это платишь!
– И отдать себя на растерзание стервятникам? – Нора грустно улыбнулась. – Правда, сезон охоты на Нору Бридж открыт повсюду, где бы я ни появилась.
– Ты говорила о Руби, – напомнил Лео.
– Я знала, что придется нелегко.
Хотя бы это было правдой. Нора догадывалась, что ей будет больно видеть горечь и неприязнь дочери вблизи и во всех подробностях, так и оказалось.
– Нора, мы об этом говорили. Если она тебя ненавидит, то только потому, что была слишком мала, чтобы тебя понять.
– Лео, мне уже пятьдесят, а я по-прежнему ничего не понимаю.
– Ты должна рассказать правду, не только ради себя самой, но и ради Руби.
Нора тяжело вздохнула. Мысль открыться любимой дочери показалась ей абсурдной.
– Я всего лишь хочу увидеть, как она мне улыбнется. Только один раз, и тогда я сохраню это воспоминание навсегда. Я не рассчитываю, что она отнесется ко мне с симпатией, а уж о том, что снова меня полюбит, и речи не идет.
– Ах, Нора…
В голосе психиатра она услышала знакомое разочарование.
– Лео, ты ждешь от меня слишком многого.
– А ты просишь слишком мало, Нора. Ты так боишься своего прошлого, что…
– Лео, скажи мне что-нибудь полезное, – перебила его Нора. – Ты сам отец, посоветуй что-нибудь.
– Поговори с дочерью.
– О чем? Как мы можем зачеркнуть то, что случилось одиннадцать лет назад?
– А ты делай по одному шагу за раз. Попробуй так: каждый день ты рассказываешь ей что-то личное о себе, только одно, и пытаешься узнать что-то одно о ней. Это немного, но для начала неплохо.
– Что-то личное о себе…
Нора обдумала слова врача. Пожалуй, это ей удастся. Надо только найти способ разделить с дочерью один момент искренности за день. Это не много и наверняка ничего не изменит, но по крайней мере не невозможно. Во всяком случае, это самое большее, на что она может сейчас надеяться.
Руби прошла по всему дому от окна к окну, отдергивая занавески и впуская тусклый свет пасмурного дня. Было лишь около трех часов, но Руби знала, что вскоре облака совсем скроют солнце.
Внезапно она поняла, что безмерно устала. Ночной телефонный звонок, поездка в аэропорт и ранний перелет, затем дорога до острова, – все это разом навалилось на нее и лишило сил. Если она утратит бдительность, то рискует проиграть битву со своими эмоциями и разревется при виде старого дома.
Наконец Руби добралась до кухни, которая одновременно служила столовой. Здесь ничего не изменилось. У окна помещался круглый стол кленового дерева, рядом – составленные вместе четыре стула со спинками из перекладин. В центре стола, между фарфоровыми солонкой и перечницей, сделанными в виде крошечных маяков, стояло запыленное пластиковое украшение – розовые георгины. На специальной полке над разделочным столом лежала кулинарная книга, открытая на странице с рецептом лимонного печенья. На вешалке возле духовки висели в ряд четыре посудных полотенца с ручной вышивкой.
Руби прошла через арку, отделяющую кухню от гостиной, и посмотрела на латунные судовые часы, висевшие в центре арки. Часы стояли – батарейки в них не менялись, наверное, уже несколько лет. Но Руби помнила, что когда-то их короткое «дзинь-дзинь», повторявшееся каждые полчаса, было одним из звуков, составлявших саундтрек их шумного семейства.
В гостиной перед большим камином, отделанным песчаником, стояли мягкий диван и два обитых кожей стула. У противоположной стены выстроились книжные шкафы, заполненные выпусками «Ридерз дайджест», собранными на протяжении двух поколений. Здесь же стояла стереосистема. Самые любимые диски семьи Бридж хранились в красном пластмассовом ящике от молока. Руби увидела, что сверху лежит альбом «Венус» группы «Бананарама». Этот диск принадлежал ей.
Ее внимание привлекли фотографии на каминной полке. Рамки были не такими, как ей помнилось. Нахмурившись, Руби подошла к камину. Здесь находились только фотографии детей Кэролайн, и ни единого снимка Руби или хотя бы самой Каро.
– Очень мило, – пробормотала Руби и поплелась к узкой лестнице. Поднимаясь по скрипучим ступеням наверх, она почему-то чувствовала себя всеми забытой.
Ее пальцы оставляли на пыльных перилах извилистые следы. Второй этаж был совсем маленьким, на нем поместилась только одна полноценная спальня. В начале семидесятых дедушка Бридж оборудовал в бывшей гардеробной ванную, в ней едва хватало места, чтобы, наклонившись над раковиной, почистить зубы. Весь этаж был застелен зеленым, как авокадо, и довольно уродливым ковром.
