Ангел для кактуса (СИ) - Евсеева Мария (лучшие бесплатные книги txt) 📗
— Приятно осознавать, что в твоих глазах я «ми-ми-ми».
— Зря радуешься. Это отнюдь не круто.
— Разве?
— «Разве», — дразнится она. А когда я сажусь в машину, наконец-то искренне мне улыбается: — Быть «ми-ми-ми» — это слишком.
— Да-а-а? — еще больше «удивляюсь» я. — Так же слишком, как быть занудой и самовлюбленным эгоистом?
— Даже хуже!
— Даже хуже? Хуже того сумасшедшего с рыжими усишками?
— Эй, это мое выражение! — смеется она. Смеется так легко и свободно, будто не злилась на меня никогда. — Ты запоминаешь каждое мое слово?
Я киваю и пристегиваюсь, давая понять, что и ей следовало бы сделать то же самое.
— Ты секретный агент? Шпион?
— Нет.
— Тогда расскажи мне о себе, — Лина произносит это с нарочито безразличной интонацией, вытягивает ремень безопасности и копошится с ним слишком долго.
Я наклоняюсь, чтобы помочь ей:
— Меня зовут Алексей, мне двадцать, и я…
Она одергивает руку. Но не резко, а как-то заторможено. На секунду мне даже кажется, что сейчас с ее губ сорвется это непроизвольное «Оуч!»: растерянно, на выдохе, стихийным порывом. Быть может, ее пугают чужие прикосновения, мои прикосновения, наши прикосновения…
Но нет, она без загонов бьет меня по колену:
— Двадцать один!
— Хм… — я улыбаюсь, и мы трогаемся. — Вообще-то пока еще двадцать.
— Но через месяц будет двадцать один. Это не считается! Твой возраст я знаю, давай дальше!
Сейчас я сконцентрирован на дороге и не могу взглянуть на нее — выезд с парковки на проезжую часть чрезвычайно коварный, мне нельзя терять бдительность.
— Откуда? Ты интересовалась мной, признавайся! — я спрашиваю это, мечтая увидеть ее глаза. В духе Лины начать юлить и открещиваться шуточками, но есть кое-что, что никогда не соврет мне.
— Я видела твой паспорт.
Я смеюсь. Похоже, я ошибался насчет ее неискренности.
— Точно! Ты же хотела заявить на меня в полицию.
— Что-о? — Лина снова бьет меня кулаком по колену, и мне нестерпимо хочется поймать ее за руку, чтобы ощутить тот жар, с которым она это произносит: — Не выдумывай!
— Нет? — я позволяю себе бросить короткий взгляд на нее.
— Нет!
Черт! Она такая милая в проявлении своих чувств. Ее легко разозлить, рассмешить, вогнать в краску, за полчаса проведенного вместе времени увидеть весь спектр ее ярких эмоций.
Хохотнув, я вновь переключаюсь на встречное движение:
— Хорошо. Так что ты желаешь знать обо мне?
— Уже ничего.
— Уже ничего?
— Да! — злится она, ерзая на сидении. — И хватит отвечать мне моими же фразами! Ты такой бесячий!
Я прыскаю, не сумев сдержаться:
— Бесячий?
— Я сказала: хватит!
— Хорошо. Извини, — прикусывая губу, я сворачиваю вправо, чтобы уйти на кольцо и добраться до Северного по «окружной» без пробок. Но это слишком сложно, перестать смеяться.
— И как только тебя терпят твои друзья? — Лина фыркает, но делает это с долей теплоты, хотя, конечно, тотчас же старается прикрыть ее торопливыми ругательствами. — Иногда мне кажется, что ты само исчадие ада!
А еще я чувствую, как Лина, улыбаясь, смотрит на меня. Она уже не злится.
— Исчадие ада или все-таки «ми-ми-ми»? — рискую спросить, подловив ее на несоответствии. И оборачиваюсь, чтобы в сто тысячный раз взглянуть на нее.
— Одно другому не мешает, — смеется она, и на ее щеках я замечаю умопомрачительные ямочки.
Мы выезжаем на полупустую объездную трассу, вдоль которой тянутся редкие зеленые посадки, дачные домики, автозаправки и всевозможные дилерские центры. Пригородный одичалый ветер врывается в салон и гуляет между нами, не зная, к кому приласкаться, но вскоре устраивается у Лины на плечах и лишь время от времени позволяет себе играть отдельными завитками ее локонов. Он тоже разгадал, что она ангел.
— Итак, вернемся к рассказу обо мне, — я стряпаю безупречное непробиваемое лицо и кладу обе руки на руль, слегка наклоняясь всем корпусом вперед. Может, я и в правду, эгоист, раз стремлюсь лишний раз поговорить о себе? — Какие аспекты моей жизни тебе интересны?
Лина откидывается на подголовник:
— Не знаю.
Кажется, она собирается сказать что-то еще, но я ее опережаю:
— «Не знаю» означает всё? Или ничего?
— Все или ничего, — повторяет она и тихонько смеется. — Слушай, ты не оставляешь мне выбора.
Я смотрю на нее и теряюсь в словах. Я бы хотел рассказать ей обо всем, что у меня сейчас происходит, но боюсь завалить ее ненужной информацией.
— Я не прошу тебя выбирать.
— Тогда начинай сначала.
И все-таки «всё». Я торжествую!
И начинаю сначала:
— Родился и вырос здесь, в этом городе. Рос в семье единственным ребенком, но всегда хотел быть старшим братом: мечтал водить за руку младшего, показывать ему секретные места нашего двора, учить плавать, не давать в обиду, вместе завтракать, вместе рисовать граффити.
— Ты рисовал граффити?
— Хах, было дело. Однажды даже убегал от полиции, тогда еще милиции.
— Ты был отпетым хулиганом?
Я усмехаюсь. И на секунду выпадаю из реальности в прошлое — в детство, которое уже никогда не вернуть. Вспоминаю мать, как она украдкой плакала ночами, потеряв не родившегося ребенка, а я все слышал, каждый ее тихий всхлип считал, и сердце наизнанку выворачивалось.
— Когда понял, что старшим братом мне никогда не стать, мечтал обзавестись четвероногим другом. Пару раз был в собачьих приютах, знал всех бродяг в округе, подкармливал их колбасой, но втайне фанател от корги. Эти коротышки с умными глазами казались мне идеальными напарниками в любом деле. Но и эта мечта так и осталась мечтой.
— Почему?
— Потому что раньше жил с родителями, а теперь практически не бываю дома.
— У родителей аллергия?
— Вроде того…
— Так, погоди! А теперь ты живешь отдельно? — в ее вопросе я слышу нечто сродни изумлению.
— Да. А что тебя удивляет?
— Хочешь сказать, что готовишь сам, стираешь сам и самостоятельно наглаживаешь эти свои идеальные рубашки? — Лина недоверчиво морщится.
Я смеюсь:
— Нет, конечно.
— А, — хмыкает она, — точно! Это же делает домработница.
Я не знаю, что она себе навоображала, но я не отказался бы от подобных благ и привилегий, если бы они мне были положены.
— Нет, мой штат гораздо больше, — продолжаю смеяться я. — К примеру, уборкой квартиры занимается клининговая компания, стиркой — стиральная машина, готовкой — повара общепита, а вот гладить рубашки я в состоянии и сам.
Лина склоняет голову влево и смотрит на меня снисходительно:
— Ты же врешь! Про рубашки.
Я улыбаюсь, зацепившись взглядом за ее бровки-домики:
— Отчасти да. Потому что стараюсь покупать такие рубашки, которые не нужно без конца наглаживать.
— Никогда бы не подумала! — хмыкает она. А потом толкает меня в бок: — Эй! Да ты точно самовлюбленный супчик! Покупать рубашки и гладить их, — она закатывает глаза и пишет круги указательным пальцем по воздуху, — чтобы быть неотразимым…
— То есть, по-твоему, я неотразим?
Я спешу заглянуть ей в лицо. Меня забавляет, как Лина прокалывается снова и снова, попадаясь на собственных же словах. Но поймать ее взгляд мне так и не удается.
— Ты хочешь таким казаться, — выкручивается она.
— Рад, что за весьма непродолжительное время ты сумела разгадать меня всего. Тобой, видно, движет недюжинный интерес.
— Таких, как ты, видно насквозь!
Я вновь покусываю губу, чтобы не рассмеяться:
— Ты же говорила, что я единственный в своем роде. Говорила? — Лина молчит. Я легонько пихаю ее локтем. — Говорила?
И тогда она сдается — одаривает меня обворожительной улыбкой:
— Где твои очки? Надень их! Не могу больше тебя выносить!
— Думаешь, очки скроют во мне мою неотразимость?
Лина смеется:
— Дурак! — И это ругательство звучит так мило и трогательно, что я оказываюсь обезоруженным. Я согласен проигрывать ей каждый раз в любом подобном словесном баттле.
