До и после (ЛП) - Миллс Эмма (книги полностью .TXT) 📗

— Привет, — сказала я наконец, когда он оказался слишком близко, чтобы его игнорировать. — Как дела?

Я не разговаривала с Эзрой с того дня, как он вернул мне книгу. Нельзя сказать, что интервью для Рэйчел стояло первым в списке моих дел. Но раз он был готов отвечать на вопросы в коридоре, то я решила, что, возможно, согласится сделать это и на вечеринке.

Эта мысль вылетела у меня из головы, когда Эзра повернулся и посмотрел на меня, как будто не знал, кто я такая. Я уже готова была закатить глаза, когда он ответил:

— Неплохо. А у тебя?

Ответ. Не слишком распространенный, но по крайней мере вежливый.

— Хорошо. Не видел Фостера?

Я подумывала уйти домой.

— Нет. Я даже не знал, что он здесь.

— Да. Он сказал, что будет незаметным.

К шуму в гостиной добавилось больше басов, так как звуковую систему врубили по полной. «Танцпол» затопило волной людей.

— На самом деле я это не люблю, — сказал Эзра после небольшой паузы.

— Не любишь?

— Нет.

Молчание.

— Напоминает танцы в средней школе, — сказал я. — Знаешь, когда завуч ходит с линейкой, проверяя, чтобы было «место для Святого Духа»?

— Я никогда не ходил на них.

Море танцоров немного расступилось, и я увидела посреди комнаты Кэса с Линдси. Они кружились в такт музыке. И между ними не было места для Святого Духа.

Тупая боль резанула по животу. Не поймите меня неправильно. Кэс встречался с девушками и раньше, но, как бы ужасно это ни звучало, меня всегда утешал тот факт, что эти отношения длились недолго.

Но ведь это Линдси Рэншоу. Линдси Рэншоу не относилась к тем девушкам, с которыми встречаешься две недели, а потом становится скучно.

Я знала, что наступит день, когда Кэс влюбится, и тогда все закончится, а мне останется только плакать. Кто-то другой станет по субботам вытирать насухо его машину, и у меня станет на одного лучшего друга меньше.

Я и не заметила, что Эзра внимательно смотрит на меня.

— А ты... вообще... танцуешь?..

— Извини, — выговорила я и улизнула.

Я прошла через комнату, взяла чашку, поставила, два раза обошла диван, а затем как можно быстрее помчалась в ванную.

Холодная вода. Маленькое затишье. Плеснув на лицо водой из-под крана, я на мгновение склонилась над раковиной, позволяя капелькам катиться по щекам и падать вниз.

— Ты пьяна? — раздался голос.

Похоже, затишье оказалось недолгим.

Я резко обернулась и отдернула занавеску. В пустой ванне сидел полностью одетый Фостер.

— Какого черта ты здесь делаешь?

Он аккуратно удерживал на голове резиновую утку.

— Просто сижу, — произнес он, не двигаясь.

Это была одна из тех чудинок. Чудинок Фостера. Как смузи рано утром и тому подобное. Я зажмурилась изо всех сил.

— Почему у тебя мокрое лицо? — спросил он.

Я схватила полотенце.

— Ты плачешь из-за Кэса? Я его ударю.

Я не плакала.

— Никто никого не будет бить.

— Я уверен, что где-то кто-то кого-то бьет. Например, в тюрьме, или в баре, или на войне, или еще где.

— Фостер. — Я устала от этого. — Вылезай из ванны.

— До этого тут были девушка и парень. Они болтали о презервативах и прочем.

Это было чересчур. Я отвернулась к раковине, швырнув полотенце обратно на держатель.

— Фостер, ты не должен сидеть здесь. Нельзя так подслушивать чужие разговоры.

— Они ж не все время болтали. Думаю, они занимались кое-чем другим.

— Ты должен научиться не совать свой нос в чужие дела и держать рот на замке. Люди обычно не говорят о таком.

В зеркале я видела выражение лица Фостера, и оно совсем не изменилось. А резиновая утка не сдвинулась ни на миллиметр.

— Я говорю.

— А нормальные люди — нет.

— Я просто честный.

— Так не будь, Фостер. Не будь честным. Будь нормальным.

Он и резиновая утка непоколебимо смотрели на меня.

— Ты пьяна?

Я вышла, хлопнув дверью.

13

Утром по субботам мама возила Фостера к психотерапевту. Обычно эти занятия длились час, но утром после игры с Хэнкоком они задержались. Я задумалась, не появились ли у Фостера дополнительные темы для обсуждения. Какова вероятность того, что он войдет в дверь с опухшими глазами и карманами, полными бумажных салфеток? Может, он рассказывал психологу, как гадко я повела себя вчера вечером. Может, у него случился прорыв или что-то подобное.

Это слово — прорыв — вызвало в воображении образы стены страданий, крепости переживаний, сносимых бульдозером. Было ли это похоже? Была ли вообще у Фостера стена, чтобы снести ее? Он не казался подавленным или страдающим. Никакого подавленного гнева. Никакого крика. Что они там вообще обсуждают?

До этого лета, я видела Фостера пять лет назад, на похоронах дяди. Дядя Чарли и мой папа родились с разницей в десять лет, папа был старше, и мы не часто виделись с тех пор, как Чарли с Элизабет переехали в Калифорнию незадолго до рождения Фостера. Они пару раз приезжали на Рождество, когда я была ребенком — я смутно помню маленького Фостера, — но потом перестали. Дядя Чарли был слишком болен, чтобы путешествовать, и мне кажется, они были слишком бедны, чтобы позволить себе билеты. Папа летал туда, чтобы побыть с ним перед смертью, а мы с мамой приехали на похороны.

Фостеру было девять, а мне двенадцать. Мы были единственными детьми там. Единственной семьей Элизабет была ее мама, бабушка Фостера, которая, как мне сказали потом, умерла через пару лет.

Я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что это действительно мрачное событие; мой папа потерял брата, единственного родного брата. Но я не знала о дяде столько же, чтобы прочувствовать это лично. Они жили так далеко и приезжали так редко, что я помнила его только таким, каким увидела в гробу.

Я не знала, каким человеком была Элизабет до того, как умер ее муж. Смутно помню ее по тем давним рождественским приездам: длинные светлые волосы и водянистые глаза. Это единственное, что отложилось в моей памяти — счастливая или грустная, она всегда выглядела так, будто вот-вот заплачет.

Мы вернулись в Калифорнию через пять лет после смерти дяди Чарли, и Элизабет смотрела на нас теми же глазами, только теперь они были пустыми. Она обняла папу, маму, а потом меня, но ее объятьям не хватало тепла. Руки были хрупкими, а глаза запавшими.

Мои родители никогда не говорили напрямую: «Элизабет наркоманка». Это всегда были «проблемы Элизабет» или «зависимость Элизабет». Но я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что Элизабет не просто пристрастилась к фенолам.

— Фостер, иди поздоровайся! — крикнула она вглубь дома.

И Фостер вышел — выше, тоньше и бледнее, чем на похоронах дяди Чарли. Я подумала, что это результат взросления — ушла детская розовощекость. Но было кое-что еще. Его глаза были похожи на глаза Элизабет. Они не были такими пустыми, как у нее, но в них присутствовала некоторая отстраненность, которой я не помнила.

И теперь, сегодня, утром после игры с Хэнкоком, в дверях появилась новая из постоянно меняющихся версий Фостера. Стало понятно, почему они с мамой задержались.

Фостера подстригли. Больше не было всклокоченных волос, их место заняла очень приличная, на удивление стильная короткая стрижка.

— Дев, тебе нравится?

Он плюхнулся на диван рядом со мной.

— Ты выглядишь... по-другому, — сказала я, имея в виду «хорошо». Выше шеи Фостер выглядел... ну, он выглядел как девятиклассник.

— Почему ты решил подстричься?

Он пожал плечами.

— Он сказал, что пришло время для нового образа, — сказала мне мама на кухне, когда Фостер ушел в свою комнату. — Образа игрока школьной команды.

* * *

В школе образ игрока школьной команды имел успех. На перемене Джордан потер макушку Фостера со словами:

— Мне нравится, чувак. Нам надо тереть твою голову на удачу.

И тут Фостер ухмыльнулся:

— Я думал про дреды, но это вроде как твоя фишка.