Любовь с московским акцентом - Монакова Юлия (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗
Поутру «Поезд памяти» в Волгограде приветствовала целая делегация: русские красавицы в сарафанах и кокошниках («Какашники это, а не кокошники!» — бурчал поэт Павлик, мрачный с похмелья), местное телевидение и вообще толпа каких-то важных людей. Поэт успел докопаться и до красавиц, но те были равнодушны к его чарам — видимо, потому, что от холода едва шевелились и натянуто улыбались приклеенными улыбками. Волгоград-Сталинград встретил москвичей ноябрьским морозцем в минус пять градусов.
Московские ветераны на ледяном ветру отважно ломали куски каравая и ели их, обмакивая в соль. Люське стало пронзительно жалко этих дедушек и бабушек, таких стареньких, нелепых, беспомощных… Она осознала, что их — свидетелей и участников тех страшных военных лет — становится все меньше и меньше с каждым годом, и тем более стыдно было думать о своих глупых любовных переживаниях, померкнувших на фоне великого подвига этих людей.
На привокзальной площади всех рассадили по автобусам и повезли завтракать в гостиницу «Турист». Люська проголодалась, и еда была очень вкусной, хоть и простой, но одно обстоятельство испортило ей аппетит. За одним столом с ней оказалась чрезмерно понтистая сопливая первокурсница с типичным синдромом московской звезды. Она много болтала, много выпендривалась, громко и беззастенчиво критиковала всех присутствующих в духе: у этой краска для волос дешевая, эта на шпильках ходить не умеет, у той шляпа идиотская… Люська чувствовала, что перед ней — духовная близняшка Жанки, разве что помоложе на несколько лет. В конце концов Люська не выдержала и сказала этой зарвавшейся малолетке, чтобы она, такая вся из себя культурная, научилась бы сначала правильно пользоваться ножом и вилкой. Девчонка вспыхнула, но связываться с журналисткой побоялась и заткнулась до конца трапезы.
После завтрака всех сразу же повезли на Мамаев курган. Люська жутко замерзла. Они поднимались толпой на высоту, обдуваемые всеми ветрами, и молчали, проникнувшись значимостью момента. Величественная статуя — Родина-мать; солдат, загородивший ее грудью от врага… Играли военные песни, а в минуту молчания — дань памяти погибшим во время Сталинградской битвы — все присутствующие отдали честь… Когда выступали старички-ветераны, Люська даже немножко разревелась. Затем участники «Поезда памяти» возложили цветы к Вечному огню и поехали сначала на Аллею Героев, а потом на тракторный завод, получивший известность за годы войны.
Павлик проявил себя и тут. Когда все оставляли гвоздики возле танка-памятника, Поэт заявил, что он, видите ли, пацифист, и потому категорически отказывается возлагать цветы к орудию убийства. Люська сказала, что это будет некрасиво с его стороны. Недовольно ворча, Павлик сунул-таки цветы, но в знак протеста — куда-то в зад «орудия». Все коллеги-журналисты затем долго прикалывались: «Помните, как наш Поэт возложил цветы в задницу танку?..»
В автобусе, где ехали Люська с Мишей, экскурсоводшей была милая девушка по имени Лада, у которой имелся всего один, зато весьма существенный недостаток. Ее любимым словосочетанием-паразитом являлось выражение «ожесточенные бои». В первый раз это прозвучало естественно, во второй — прокатило, в третий — насторожило, в четвертый — рассмешило, в пятый… в общем, Люська сбилась со счета, но клялась и божилась, что Лада произнесла это словосочетание не менее пятидесяти раз!
Столичные журналисты-зубоскалы тут же стали придумывать для нее какие-то варианты замены и ненавязчиво подсказывать («кровопролитные», «ужасные» и так далее), но девушка уперлась, как баран, в свои «ожесточенные» и действовала всем на нервы. Впрочем, не она одна… С ними в автобусе ехал забавный мужичок, работник исторического музея Москвы. То ли пытаясь блеснуть московским интеллектом, то ли по причине природной занудности, то ли от большого ума и любознательности он постоянно доставал экскурсоводшу совершенно идиотскими вопросами. А голос у него был зычный, и поскольку сидел он прямо позади Люськи с Мишей, их то и дело оглушал его рев.
— Лада!.. — вопрошал он с непередаваемой авторской интонацией. — А памятник обтачивался после отливки или нет?
Через минуту снова:
— Лада!.. А сколько мостов в Волгограде?
— Лада!.. А у вас в Волге еще остались осетры?
— Лада!.. — и так далее, так далее, так далее. Бедная Лада вздрагивала от каждого его оклика и втягивала голову в плечи, опасаясь очередного каверзного вопроса. Весь автобус хохотал, а дядечка не замечал ничего, поглощенный собственным интеллектуальным развитием. Это его «Лада!..» звучало у Люськи в ушах как наяву еще несколько дней.
Они посетили дом-музей Павлова, поглазели на разрушенную мельницу, затем посмотрели документальное кино о войне…
Поэт Павлик, которому были откровенно скучны все эти исторические места и пафосные вздохи, улизнул от группы еще в самом начале экскурсий, поймал такси и принялся кататься по городу. Впрочем, слух о нем уже прошел по всей Руси великой. В туалете музея Люська разговорилась с местной девушкой, и та мечтательно поведала ей, что познакомилась сегодня с «та-а-а-аким парнем»!..
— Да он же ваш, московский, — добавила она, — тоже из «Поезда памяти»… Правда, он сказал, что он гомосексуалист — вот досада! А так непохоже…
Люська буквально загнулась в припадке истерического смеха. Ай да Павлик, ай да сукин сын, подумала она…
Вернувшись вечером к своей компании, поэт поведал, что успешно торговал нынче на местном рынке женскими трусами (откуда он взял эти трусы, история умалчивает), а на вырученные деньги купил волгоградские огурцы («Роскошные были огурцы!..») с водкой.
— Господи, это чудо в перьях, по-моему, уже знает весь Волгоград, — поделилась Люська своими соображениями с Мишей, когда пересказывала ему сцену в туалете.
— Наш пострел везде поспел, — прокомментировал Миша, впрочем, довольно рассеянно. Взгляд его был прикован к мобильному телефону — на экране значился пропущенный вызов.
— Что случилось? — поинтересовалась она, глядя на его встревоженное лицо.
Миша так же задумчиво отозвался:
— Это мой домашний номер…
Сначала Люська хотела было просто пожать плечами — мол, что тут особенного, но затем, увидев посерьезневшее лицо фотографа, забеспокоилась.
— В чем дело? Тебе что, никто не может звонить с домашнего? — она постеснялась спросить прямо, один ли он живет, но из его ответа сразу стало бы ясно.
— То-то и оно, что звонить не должны… Только в чрезвычайных ситуациях… Извини, мне надо перезвонить, — он торопливо отошел в сторонку и принялся тыкать в кнопки своего мобильника.
«Скажите, пожалуйста, какой скрытный, — беззлобно подумала Люська, — как мои разговоры подслушивать — так он первый, а как сам посекретничать — так за километр отходит…»
Миша вернулся назад в некотором смятении. Она не стала лезть в душу с расспросами, что происходит, хотя ей, признаться, было немного любопытно.
После ужина все в той же гостинице «Турист» для студентов и ветеранов устроили какую-то развлекательную программу. Люську, да и остальных журналистов, конкурсы и викторины на тему Сталинградской битвы не очень заинтересовали. До поезда оставалось около двух часов свободного времени, поэтому Люська с Мишей украдкой отделились от своей компании и отправились гулять по этажам в поисках какого-нибудь бара. В ресторане, в силу присутствия несовершеннолетних из Москвы, спиртное нынешним вечером не предлагалось. Разговорившись с местным охранником, они узнали, что бар имеется на пятом этаже гостиницы.
Ну, конечно, «баром» это заведение можно было назвать, лишь включив всю силу своего воображения. Люська нашла, что это походило, скорее, на сельпо: прилавок, как в магазине, и три пластиковых стола в тесной — три на три метра — комнатушке, где кучковался народ. Какая там барная стойка — об этом даже мечтать не приходилось. Продавщица (язык не поворачивался назвать ее барменшей) была сердита и ворчливо покрикивала на посетителей:
— Но-но-но, не торопите меня, вас тут десять человек, И ВСЕМ ДАЙ!..
