Разбитые на осколки (ЛП) - Харт Калли (лучшие книги .TXT) 📗

— Из-за силы, которой они могут наделять, — просто отвечает мне она.

Я выпрямляюсь.

— Что ты имеешь в виду?

— Талисманы. Каждый из которых наделяет определенной силой. Это вызывает у меня отдаленные детские воспоминания, нечеткие и пыльные от старости. — Я смотрю на ее завтрак и замечаю, что она отодвигает все маршмэллоу в одну сторону чашки, отделяя их от хлопьев (прим.перев. Это детский сухой завтрак в виде глазированных фигурок-талисманов: подковки, сердечки, кленовые листочки и пр.).

— Все талисманы должны приносить вам определенную удачу, если вы съедите тех или иных достаточное количество, — продолжает она. Она тянется ко мне через барную стойку, что разделяет нас, и забирает одну «луну» из моей чашки и закидывает к себе в рот. Это ощущается как своеобразный шаг вперед в нашем общении. Я улыбаюсь в ответ на ее действия.

— Так, хорошо, Лейси, теперь ты должна мне объяснить. Что они значат?

Ее губы немного подрагивают, растягиваясь в улыбке. Она не смотрит мне в глаза, а продолжает удерживать взгляд на столе, что разделяет нас.

— Листочки клевера… ну, мне кажется, все и так знают, что они обозначают. Они приносят удачу, но они очень коварные, потому что ты не сможешь предугадать, какого плана они могут принести тебе удачу. — Она пожимает плечами. — Подковы могут ускорить происходящие вещи. Падающие звезды дают тебе силу летать. Песочные часы помогут контролировать время, радуга сможет переместить тебя с места на место. — Она прижимает указательные пальцы вместе и затем неспешно разводит их в стороны, показывая тем самым, как действует радуга. — Шарики могу помочь тебе удержаться на плаву. С помощью сердечек ты можешь вернуть или оживить то, что умерло, или чего больше нет.

Я смотрю в ее тарелку и вижу, что все те талисманы, про которые она мне рассказывала, лежат не тронутыми чуть поодаль от хлопьев в ее чашке. И только про один из талисманов она мне не рассказала, именно про тот, что она ела со своей чашки.

— А что насчет талисманов в виде луны? Что они обозначают? — Я мгновенно чувствую сожаление из-за того, что спросила. Ее выражение лица меняется, плечи склоняются вперед, словно становясь преградой между ней и мною.

— Да, я уже точно и не помню. Забыла. — Она делает глубокий вдох, отталкивается от барной поверхности. — Ты не против, если я приму у тебя душ? Я чувствую себя отвратительно.

— Конечно. Без проблем. Чувствуй себя как дома.

Она избегает смотреть мне в глаза, когда быстро ополаскивает чашку и торопится, как можно быстрее, покинуть кухню. Как только она уходит, я не могу ничего поделать, смотрю в свой телефон:

Талисманы в форме голубой луны наделяют вас силой невидимости.

9 глава

Зет

Четыре года назад

Чино

Доктор Уолкотт, бейсбольный поклонник «Янки», человек, страдающий обильным потоотделением, выдающий диазепам и огромное множество других замечательных наркотических препаратов, а также ко всему прочему, гордый обладатель нервного расстройства. Я, мать его, чертовки уверен, что так оно и есть. В течение каждой нашей встречи этот мозгоправ, как минимум, сгрызает по три ручки. Только представьте, три ручки в течение часа. Это обойдется штату примерно в десять баксов в год. Я полагаю, что навряд ли я самый опасный ублюдок в этих стенах, и с теми парнями он, наверное, сгрызает по пять гребаных ручек в час. Он ведет себя расслабленно, но я знаю, если сделаю резкое движение, скорее всего, он наложит в штаны и позовет охранников. Он жалок. Я имею в виду, зачем ты идешь работать в тюрьму, если так боишься своих пациентов.

За исключением того незначительного факта, что тут мы не зовемся пациентами. Мы заключенные. Если бы мы находились за пределами тюрьмы, сидя в кабинете с хорошо знакомым доктором Уолкоттом, потягивая неспешно кофе, возможно, в этом случае он мог бы быть неплохим доктором. Но с принудительным лечением, как это, люди обычно ведут себя немного сдержанно. Замкнуто. Не желая сотрудничать. Я обычно отношусь к последней категории, но сегодня меня заставили вести себя по-другому.

— Кхм, как вам может быть известно, апелляционный совет рассмотрел ваше дело... — Доктор Уолкотт листает бумаги в моем деле, его глаза пробегаются по материалам дела, каким-то образом умудряясь при этом все еще наблюдать за мной. — Вам известно, что первоначально они отклонили прошение вашего адвоката о досрочном освобождении?

— Ага. — Адвокат Чарли, скользкий, городской тип с идеально уложенными волосами, одетый с иголочки в идеальный костюм и блестящие ботинки и правда говорил мне эту фигню. Не то чтобы я сильно и надеялся, что прошение удовлетворят, но как бы то ни было попытка — не пытка. Если честно, то я был удивлен, что судья дал мне только десять лет в вышеуказанном деле.

— Учитывая насильственный характер вашего преступления и отсутствие раскаяния за содеянное, они не чувствовали, что поступили бы правильно, если бы удовлетворили прошение, прежде чем вы хотя бы не отсидите половину из положенного срока. Сколько вы отсидели на данный момент?

— Два года.

— Ну что ж, судя по всему впереди у вас еще долгой путь, мистер Мейфэйр. По крайней мере, еще три года, прежде чем станет возможно повторить попытку повторного прошения на досрочное освобождение.

— Три года... Не так уж и хреново обстоят дела, — отвечаю я ему, усмехаясь. Но на самом деле, это очень дерьмово. Потому как эти три года могли с легкостью обернуться в тридцать. Любой, кто скажет вам, что был упрятан сюда и без напряга отсидел в Чино, может быть в то же мгновение смело заклеймен грязным лгуном. Это место сущий ад на земле.

— Но что если бы я вам сказал, что вы могли бы выйти через шесть месяцев, мистер Мейфэйр?

— Я бы сказал, что это звучит отлично.

Уолкотт качает головой, вздыхая, вновь просматривая мои бумаги.

— Я, правда, не могу понять, как ему удалось сделать это. Это вообще не должно было быть предметом обсуждений, мистер Мейфэйр. Ваш адвокат, скорее всего, играет в гольф с нужными людьми.

Ага, как же, мой адвокат играет в гольф с нужными людьми. Бред. Дела с комиссией по условно-досрочному освобождению были больше на совести парней Чарли, которые нанесли визиты к паре судей домой. Никакого насилия, конечно же. Только солидные чеки на кругленькую сумму, пару бутылок односолодового виски и правильные слова, которые были сказаны в нужные уши.

— Такова наша реальность на данный момент времени, мистер Мейфэйр. Если вы будете охотно сотрудничать со мной, значит, мы оба выигрываем. Я помогу вам с некоторыми проблемами, и вы выйдете отсюда. Ну что, по рукам?

Я чувствую, словно собираюсь проститься с чем-то важным, когда выдавливаю:

— Конечно.

Он мог видеть, что я пребываю в восторге по этому поводу.

— Замечательно. Так. Обычно я начинаю с вопросов, за что вы попали сюда, но сегодня мне кажется лучше начать с самого начала. Давайте будем отталкиваться от вашего детства. — Он откидывается на спинку стула, кончик черной шариковой ручки, которую он крутит в руках снова и снова, немедленно отправляется к нему в рот. Он, бл*дь, смотрит на меня, таким образом, будто ждет, что я поведаю ему какой-то конкретный факт и что-то настолько леденящее кровь в венах, что он сразу объяснит мне, почему я такой, какой есть.

— Простите, вы что, уже задали вопрос? — бормочу я.

— Ваше детство, расскажите мне о нем.

— Что именно вы хотите знать?

— Счастливое ли оно было? Было ли у вас много друзей? Хорошо ли вы ладили со своими родителями? Ну, вы понимаете, примерно такие факты.

Типичная ерунда, которую спрашивают психологи. Мой стул скрипит, когда я откидываюсь на его спинку — я набрал примерно сто фунтов чистых мышц с того момента, как меня притащили, закованного в наручниках, в эту дыру.

— Оно было чертовски несчастным. Когда мне исполнилось четыре года, меня отправили жить с моим дядей в Калифорнию. Он был заядлым пьяницей, и ему нравилось причинять маленьким мальчикам боль. — Я подозреваю, что не каждый, кого опрашивает Уолкотт, настолько прямолинейный, как я. Мужчина бледнеет.