Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
— И что ты хочешь услышать? — после недолгой паузы. Потом на лице этого «уебищного психа» появилась кривая улыбка. И дрожь стала бить сильнее. Сальваторе знал причину этой дрожи — детский страх остался. Организм помнил боль. Подсознание готовилось к очередному всплеску негативных эмоций. Некоторые привычки остаются с нами навсегда. Как призраки прошлого. Как тотемы достижений и унижений. Как сувениры, приветы из нашей почерневшей биографии.
— Я ударил ее, когда вошел. Она закричала, — прищур, лязг цепей, нервный скачок сердца. Сальваторе оставался неподвижен. Зрительный контакт был нерушим. — Упала на пол. Подол ее халата задрался… — улыбка исчезла. Сталь плавила лед еще сильнее. Контролировать дрожь было невозможно. — Я схватил ее за волосы и потащил на кухню. Она все кричала что-то… Я даже не слышал что.
Он подался вперед. Звон от наручников и кандалов вновь отразился от стен. Головная боль стала нестерпимой. Сердце билось как бешеное. Кисти рук были ледяными. Руки тряслись. Сальваторе даже не осознавал это. Он просто смотрел на отца, возвращаясь в самое гадкое воспоминание.
— Но я помню, что она сказала, когда я схватила ее за горло. Помню, какими были ее глаза. Знаешь ведь, сын, перед смертью душа раздевается. Ты видишь ее такой, какая она есть. И все слова, все поступки перед смертью — это характеристика твоей личности.
Деймон молчал. Отец тоже не замечал дрожь, но он замечал, как осколки плавно сменились на буйствующие воды океана. Этот мальчик явно в недругах у Посейдона.
— Она сказала: «Будьте вы прокляты». И потом я задушил эту суку. Понимаешь, к чему я? Она ненавидела нас обоих. Меня — потому что я был ее мужем. Тебя — потому что ты был сыном ее ненавистного мужа. Все бабы склонны к ненависти к своим детям от мужчин, которые потрепали им нервы…
У него улыбка исказилась на лице снова, а Сальваторе чувствовал лишь одно, то что он не испытывал уже давно. Не испытывал так сильно, что хочется зубами грызть вены. Он чувствовал импульс.
Подскочив, он перекинулся через стол, схватив отца за шиворот. Потянув его на стол, он ударил его головой о столешницу с полузвереним рыком. Дальше ничего сделать не получилось, потому что подоспели охранники. Один схватил Джузеппе, другой — Деймона. Доберман видел отца с разбитым лбом. По его лицу стекала кровь, а сам он был спокоен как удав. Только это унижающая улыбка. «Где-то это мы проходили, да?» — зашипел внутренний голос. Голос, похожий на голос Елены.
— Она ненавидела тебя! — закричал отец, пока Деймона пытались волочь к выходу. — Может, по началу и любила, но ведь ты со своими замашками под криминального мальчика ей все надежды убил!
Сальваторе вытолкали в коридор. Он шел вперед, руки были заведены за спину и закованы в наручники. Дрожь не унималась. Обычно такое бывает, когда человек осознает, что он только что чуть не сел на самолет, который взорвался пару минут спустя после отлета. Добреман шел вперед, слышал только еще что-то из криков отца, но уже не разбирал смысла.
Спустя полчаса после разбирательств его вытолкали за дверь. Деймона встретил холодный ветер и пустота. Он спустился по порожкам, остановился у лестницы и, прижавшись к перилам, закрыл глаза.
Голова раскалывалась. Дрожь по-прежнему не унималась. Сигареты кончились. Ровно как и смыслы. Последнее святое разрушили.
Где-то он читал, что ответ во многом зависит от постановки вопроса. Иногда правильная постановка последнего предполагает точный ответ первого. Но стандартные вопросы типа: «Почему?», «Зачем?», «Для чего?» сводятся лишь к акту самобичевания и еще более дикого опустошения. Потому что втайне души мы не хотим знать правду, ведь узнав ее, мы перестанем знать себя.
Не было слов даже чтобы закричать. Сальваторе открыл глаза и медленно побрел дальше. Он теперь не чувствовал холода. Только ноющую головную боль и внутреннюю пустоту. Теперь — уже абсолютную пустоту. Деймон сел в машину и замер. Он просидел так минуты две, пребывая в какой-то жуткой кататонии и даже не двигаясь. Биться о руль, кричать, истерить — это темы прошлых серий. Темы прошлых событий. Все остается в прошлом. Только это не означает, что прошлое не врывается в твое настоящее.
4.
Елена тоже не впадала в истерики. Она замкнулась: исправно посещала занятия, подготавливала необходимый материал, но будто стала какой-то оболочкой, у которой нет ничего, кроме плоти.
Бонни была не только в мыслях, но и в снах. Последний разговор прокручивался в памяти несколько раз, словно кто-то зациклил этот момент. Словно кому-то это было выгодно. Мальвина платила за разрушение судеб бессонными ночами, кошмарами (если удавалось уснуть) и безумным желанием лезть на стены от одиночества. Гадкая девочка Мальвина, может, и не умела прощать, но умела осознавать то, что натворила. Жаль, что поздно.
Она ходила призраком по коридорам колледжа. Проходила мимо Кэролайн, не замечая ее, отключала телефон и не вылезала в клубы. Стефан и Эйприл временно отошли на второй план.
Мальвина рисовала каждую ночь, когда она не могла уснуть, когда Десмонд покидал колледж, когда в здании не оставалось никого. Тематика полотен изменилась. Теперь вместо доберманов, возвышающих среди мирского и незыблемого, главным образом становилась девушка. Девушка, которая была изображена либо в самом углу скамейки многолюдного парка, почти не замечаемая никем, но сохраняемая ровную осанку. Девушка, идущая среди луж крови в полупорванной одежде, но с ровной осанкой. Девушка, идущая на гильотину, но идущая с ровной осанкой. Краски пылали, краски жгли полотна, прожигая его и душу Елены. Она плакала, сжимая зубы, плескаясь в этих ярких пятнах и силясь не закричать. Образы возникали в недрах порочной души, отображались на холстах, и продумывания композиции даже не было. А потом, когда очередной манифест Бонни приходил к завершению, Елена падала на колени, сжимая зубы и издавая сдавленный крик.
Испачканная в красках и грязи собственной души, она возвращалась домой, садилась за учебники, учила до четырех утра, спала до семи и вновь отправлялась в колледж.
Под конец недели Гилберт вышла из кабинета. Она смотрела в пустоту. Ее внешний вид уже был не настолько притягателен как раньше. Сущность Гилберт стала будто выворачиваться наизнанку, — и внутренний хаос стал отображаться на внешности.
— Ну-ка, подруга, — Эйприл перехватила девушку у самого входа. — Пойдем-ка освежимся.
У Стефана была машина. У Эйприл — деньги. У Елены — депрессия. Это было отличным поводом выбраться куда-нибудь.
Честно говоря, Елене было плевать, рисовать до полуночи в студии или пить в баре. Честно говоря, позднее раскаяние — это лучше, чем ничего. Честно говоря, Гилберт уже терялась в пространственно-временном континууме. Она хотела одного — вернуться обратно к Бонни. Вернуться к Бонни и рассказать все, выслушать все. Душило даже не прошлое. Душило будущее, потому что в нем не было Бонни, не было Тайлера, Деймона, матери, отца, Кэролайн — не было никого. Были лишь краски. И бары.
Уже в клубе Гилберт сидела за стеклянным столиком вместе со своими новоиспеченными друзьями. Она выпила около двух бокалов виски. Осознание, насколько все далеко зашло шокировали, наступило как-то внезапно — захотелось кричать, пока не сорвется голос, пока не порвутся все голосовые связки, пока не удастся снова рухнуть в пропасть. Там ведь спокойно…
Стефан подсел ближе, обнял Елену за плечо. Та устало посмотрела на этого приветливого и, казалось, хорошего парня. Стефан улыбнулся.
— Ну что ты себя так изводишь, милая? Попробуй расслабиться.
«Милая» всколыхнуло осадок других воспоминаний. По лицу стали стекать непрошенные слезы. Девушка потянулась к лицу парня, коснулась его и прошептала:
— Я помню тебя, — прошептала она. — Я тебя помню… — полуулыбка-забвение. Елена закрыла глаза и приникла к Стефану. — Ты был рядом в том парке. Ты был где-то тут… — она сжала руки в замок у груди. — Сказал, что всем за меня пасть порвешь…
