Байк, водка и холодное стекло (СИ) - "LunaticQueen" (книги полностью txt) 📗
— Я думал, ты скажешь про минет.
Бык негромко хмыкает.
— Это всегда кстати.
Максвелл поднимается на нем, забираясь в ванну с ногами. Кладет ладони на его живот и размышляет, как, черт побери, изогнуться. И видимо, лицо у него такое сложное, что Бык не выдерживает и забывается, хохоча над ним. И хохочет, пока Максвелл не хватается за рычаг управления им. Тогда его зрачок расширяется, и улыбка стирается с губ, оставляя восхищенное изумление.
Керамика под коленями скользит, Максвелл усаживается на пятки. Он выключает воду свободной рукой, потому что из-за нее кожа елозит, как бумага по свежепомытому стеклу, а это его раздражает. Теперь влага хлюпает только под коленями, а ее жар завитками пара впитывается в ноздри и глаза.
— Ого. — Улыбка расцветает в уголке рта, когда Максвелл решается и наклоняется.
Целует в пупок, внутренние стороны бедер, поднимаясь к коленям. Показывает кончик языка, облизывая уголок рта, чтобы Бык успел оценить, что его ждет.
Он смеется, и Бык пихает его ногой, чтобы не тянул.
Член мокрый, от теплой воды и клейкой слюны, мешающихся на губах. Бык сжимает бортики ванны; сквозь ресницы Максвелл наблюдает за его напряженными пальцами и жмурится от удовольствия. Не только от того, как он реагирует. Просто это самый офигенный пенис в его жизни. И он, и его хозяин.
Он осторожно проводит языком круг по головке, стягивает с нее кожу, открывая нежное тело. Не упускает выступившую слезинку смазки и, пробуя на вкус, поднимает глаза.
И, может быть, это тот случай, когда нужен не только минет.
Бык приподнимается, и его руки обхватывают Максвелла за плечи, подтягивая вверх. Он целует его в рот, потом в шею и за ухом. И то, как он осторожен и внимателен, выдает его. То, что не может попросить. Никогда не мог и не попросит в будущем, поэтому это нужно предложить самому.
Почувствовать себя слабым в других руках. Не решать ничего самому.
Максвелл трется о его бедра, прося разрешения.
Бык ничего не делает первую минуту, будто согласовывая что-то с самим собой глубоко внутри. Он думает, с кем он, и что на этот раз позволено.
— Запрыгивай, ковбой, — в итоге хрипло шепчет он, и его голос едва слышен, потому что эту прихоть он себе не прощает.
Мысли в голове Максвелла звенят, как серебряные монеты. Словно он все это время тянулся к сверкающей сфере и наконец коснулся.
Его глаза бесконечно черные от возбуждения, у него встает практически моментально, а во рту так сухо, что язык липнет к небу. Он садится на колени. Вода уже выключена, но под руками ничего подходящего, и он растерянно бродит взглядом по полке со всяким мылом, пахнущим как цветущий сад, пока не натыкается на репейное масло для волос. Бык перебрасывает ногу через борт, а свободную руку — под шею, чтобы было удобнее смотреть, что происходит там внизу.
Максвелл размазывает прозрачную невесомую жидкость по стволу своего члена и думает, что теперь волосы в паху будут прочные и шелковистые, как обещает цветная этикетка. То крем, то масло. Почему под руками никогда не оказывается ничего из того, что для этого специально предназначено?..
Бык жмурится и приоткрывает рот, ловя напитанный паром от горячей воды воздух ванной. Максвелл не может отвести глаз от его лица. Как тот смотрит в потолок, пытаясь скрыть напряжение, скапливающееся между бровями.
Это не первый раз. Но Бык не любит — не позволяет себе — терять контроль над ситуацией и расслабляться под лаской другого, и происходит это редко.
— Ну хватит там ковыряться, — ворчливо бурчит он, отодвигаясь от скользких пальцев. — Засовывай уже.
Переводит взгляд на Максвелла, и тот рисует у себя в голове, как Бык передает ему в руки — тот самый — руль. Прямо посреди шторма.
Он устраивается между раздвинутых ног и подтягивает бедра к себе. Находит удобную позицию для опоры и, задерживая дыхание, чтобы оно не выдало его волнение — всегда оно тут, никуда не девается, — медленно входит в него. Дюйм за дюймом, пока не окажется целиком внутри и не ощутит жаркое тело вокруг себя, тепло в глубине, обнимающее именно так крепко, как это нужно.
Их руки одновременно хватаются за ванну с внешней стороны, и из-за маслянистости сползают.
— Так нормально?
— Конечно нет. Сильнее. Я же не девочка.
Бык тихо стонет и вытягивает шею, доверительно открывая горло.
— Не сломаюсь, — добавляет в конце он.
Будто убеждая в этом себя, нежели Максвелла, он облизывает губу и шумно тянет воздух носом.
Физически, может быть, и не сломается. Но говорит ли он об этом?
Максвелл упирается лбом в его грудь и старается сосредоточиться. Теснота приятно изумляет его, у него небось та еще приблажная физиономия. Хорошо, что Бык не смотрит. По-прежнему держа одну руку на борту, а вторую под затылком, он сглатывает громкие вздохи в попытках сохранить лицо. У него и нет другого выхода — внутри ванны так мало места, что он не может двигаться в ответ.
И можно лишь остановиться, отказавшись от борьбы, или ждать в надежде на хороший финал.
Это угнетает его. Сейчас и вообще.
Волосы на затылке Максвелла мокреют, пот скатывается к позвоночнику, и кожа начинает чесаться. Он мотает головой, приподнимаясь, но не останавливается.
«Да ты вовсю балдеешь, бесстыжий», — сказал Бык, когда дал себя трахнуть в первый раз.
А сейчас молчит. Не знай его Максвелл, подумал бы, что ему не нравится. Но ему нравится, как он ни пытается это скрыть за серьезным лицом. Его член сверкает от блеска воды, торча вверх, и подрагивает от крови, сошедшей в него. А пальцы на ногах сжаты от распаляющего возбуждения.
— Очень… хорошо. — Бык шмыгает и облизывает сухие губы.
Слова будто сигнал. Что он уже не может молчать. Конечно, он говорит не столь много и не того, что дорисовывает фантазия Максвелла, но…
Бык не произносит слов вслух, но его тело делает это вместо него. Язык, касающийся уголка рта. Крепко зажмуренный глаз и бровь, приподнятая в изумлении. И то, как напряжена его шея — все мышцы на ней вздулись, а кожа алая, словно ее ошпарили. И живот, Максвелл зачарованно смотрит, как быстро сокращаются его мышцы, предрекая наступление конца.
Воображение играет с ним игры. Приличная его часть, та, которая носит с собой носовой платок и заставляет наглаживать стрелки на брюках, слышит тихое: «давай, делай меня своим». Другая, темная, порой совершенно неконтролируемая в своих попытках подбросить пару грязных идей в неподходящем месте в неподходящее время, четко разбирает: «ты называешь это сильнее? Да выеби же меня уже наконец».
Максвелл рычит на свои мысли, ускоряется и тянет руку к его члену, жадно захватывая его всей ладонью. На нем достаточно места для них обоих. Они ласкают его, натыкаясь на пальцы друг друга, наконец двигаясь в одном темпе. Быстрее, жестче, мокрее, жарче.
Максвелл закрывает глаза, и от ощущения того, как выгибается спина любовника под ним, немеет позвоночник. Он дрожит от неотвратимо подступающего экстаза и ложится на Быка всем телом, чтобы разделить его. Они сбиваются в бесполезный клубок тел, поддерживаемые только проскакивающим между ними электричеством.
Максвелл убирает его руку, мстительно не позволяя дальше гладить себя. Как много раз до этого было наоборот. Топя Быка в себе и дрожащей мокрой правде — ему не обязательно трогать себя, достаточно наслаждаться тем, что он внутри. Наслаждаться им.
Бык сдается. Запрокидывает голову, фыркает и подергивается спазматически, сводимый болезненным удовольствием. Мышцы его нутра сжимают Максвелла так тесно; тот приникает к нему всей кожей, чтобы не пропустить ни одного подрагивания плоти. Внутри и снаружи. Множество искр, бегающих между ними, рассыпаются.
И обе стороны сливаются в одну.
Когда темнота рассеивается, Максвелл приоткрывает глаза. Он лежит щекой на мокрой медленно поднимающейся груди. Закинув и вторую руку за голову, Бык расслабленно пялится на смеситель.
— Здорово трахаешь.
Поднимая тяжелые веки, Максвелл слабо улыбается. От того, что он хоть ненадолго, но отвлек Быка от мыслей о безысходности, внутри тепло.
