Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
Спина еще одного врага была изувечена шрамами от плетей ли или от ножей — Бонни не знала. Но рубцы, давно зашившие, болели до сих пор — в этом Беннет не сомневались. Грубые рубцы, росписи чьего-то гнева, были уродливы до такой степени, что даже шрам Сальваторе казался детским лепетом. Они выпирали, будто под кожей был глубок змей, которые будто шевелились.
Девушка отвернулась, прижимая руки к груди, как-то безнадежно потирая запястья, которые саднили от грубых прикосновений.
Мир уродлив. И если мир предать антропоморфизации, то это должен быть очень дряхлый, уродливый человек, который вместо сочувствия и сопереживания вызывает отвращение.
Бонни сделала глубокий вдох, опустила руки и, не оборачиваясь, не прощаясь, сразу направилась к выходу. Желание отмыться от грязи, пыли, клубных запахов стало таким невыносимом, что оно превратилось в навязчивую идею.
Ей было некуда идти, но в кармане ее куртки был дубликат ключей от той квартиры, куда она точно может прийти.
Выйдя на улицу, девушка огляделась, а потом ринулась к дому Деймона, увеличивая шаг, а затем пускаясь в бег. Бежать и бежать — вот все, что остается, когда тонешь в пучине, когда хочешь вырваться из объятий того самого уродливого человека со шрамами на теле, с язвами, рубцами, ссадинами, синяками и кровоподтеками.
3.
Когда наступает полночь, Деймон четко понимает одно: ему надо сваливать отсюда. Слишком много в катакомбах в последнее время малолеток. Сменили фейсконтроль, и теперь эти громилы на входе впускают всех, кто даст на лапу. От вида этих шестнадцати- и восемнадцатилетних деточек, решивших попробовать взрослой жизни, хочется либо громко засмеяться, либо громко выругаться. Пафос, бухло, дешевые сигареты (хоть какая-то экономия), наигранный смех и запредельное желание попробовать грязный случайный секс выглядело как-то наивно, приторно, отвратительно даже. Так что экспизм перестает быть возможным — больше Сальваторе не может забываться в этих лабиринтах.
Когда наступает полночь, Деймон расплачивается за выпивку украденными деньгами. Он медленно поднимается и движется к выходу.
На полпути его останавливает то, что справа доносится слишком громкий смех. Сальваторе бы не обратил на это внимания, но боковым зрением подметил, что толпа собравшаяся и что-то бурно обсуждавшая, смотрит на него. Доберман замедляет шаг и переводит взгляд в сторону компании. Там он видит около четырех парней и трех девушек, восседающих за одним столиком. Все семеро замолчали, уставившись на него. Словно они ожидали каких-то действий.
Доберману давно надо было выпустить пар.
Музыка тут не играла, но доносящийся из наушников танцующих мелодичный и притягательный голос Бьенсе вводил в транс.
Он усмехнулся, а потом медленно подошел ко всей компании, концентрируя внимание только на одной особе. На чертовски красивой, нужно отметить, которая соединяла в себе черты Джоанны и Елены. Девушка улыбнулась. Сальваторе отрицательно покачал головой — ему было не до разборок. Сальваторе тоже учил аксиомы. И он знал — запоминать людей не стоит.
— Ты кое-что забыл, — протягивает она, извлекая из кармана своей кожаной куртки фотографию. Банально — таскать за собой фотки некогда близких людей, и Сальваторе собирался с этими доказательствами покончить, но вот потом появилась Елена, и все просто-напросто полетело к чертям.
Фотография, нужно сказать, было сложена вдвое. И девушка не собиралась ее всем демонстрировать.
— Это твое, — она протягивает фотку, а на ее тонком запястье виднеется тоненький золотой браслет с подвеской, который Сальваторе украл в одном из жилых домов. Деймон, не тратя силы на вежливость, выхватывает фотографию и, не глядя, прячет ее в карман.
— Не хочешь спросить, как я тебя нашла? — она поднимается. Медленно и плавно. Ее фигура отточена, ни малейшего изъяна. В ее взгляде — заинтересованность и азарт.
— Я лучший в своем деле, — ответил он, пожимая плечами и делая особый акцент на слове «своем», — так что… нет, не хочу спросить. Все слишком очевидно.
Она бросает на свою компанию уничижающий взгляд и, улыбаясь им напоследок, берет Деймона за руку и ведет к самому выходу.
— Не лучший, как оказалось, — роняет она, когда они выходят в лабиринты катакомб. — Нам нужно поговорить.
Голые стены, давящие на особо слабонервных, теперь были фоном для развернувшейся похоти. К стене были парнями были прижаты не только девушки, но и другие парни. Специфические запахи сигарет, алкоголя и парфюмов впитывались в одежду и тела, а незнакомка вела мужчину вглубь коридоров, где могли совокупляться парочки и курить травку какие-нибудь подростки.
Когда они в очередной раз повернули направо, девушка остановилась, прижавшись к стене и вытащив пачку сигарет из кармана своей кожаной куртки. В ее образе было нечто от панк-девочки и начинающей шлюхи, но именно такое сочетание агрессии и сексуальности привлекало остальных окружающих. Сальваторе огляделся, прижался к противоположной стене, тоже уставившись на девушку. Она делала затяжки, вглядываясь в своего нового знакомого, которого неплохо поколотила в прошлый раз и у которого отобрала все его набытое богатство.
— Смело, — он прищурился. — В тот раз ты застала меня врасплох, но теперь…
— Ты на шаг впереди, — договорила она, — да-да, эту пластинку я уже не раз слышала. И почему вы, мужчины, все время думаете, что контролируете ситуацию? Знаешь, как говорится? Чем больше человек думает, что он ведет партию, тем меньше он контролирует ее в действительности…
— Давай к делу, милая, — смутные воспоминания из прошлой, — жизни? — попытки наладить отношения всплыли в памяти. Сальваторе решил переключиться с мыслей о съебавшейся куда-то Елене на другие. У кого-то играла латинская музыка на телефоне. Эта музыка немного разряжала обстановку. — Чего ты хочешь?
— Тебя, — прищурилась она, выпуская дым из своих легких и стряхивая пепел. — От тебя мне нужен ты, — она сделала шаг вперед. От нее пахло сигаретами и выпивкой. Родное сочетание.
— Дешевый развод, — ответил он, пряча руки в карманы и с усмешкой подмечая, что скажи это Елена, они оба воспламенились бы как спички. Девушка вновь прижалась к стене, закрывая глаза и закуривая. Так она ловила кайф. У нее были не только хорошие навыки, но и незабываемые, индивидуальные повадки.
— Я знаю твою схему, Доберман, — произнесла она, открывая глаза, — ты выходишь со свой сворой, — иногда со свой подружкой, — на дело, потом вы делите всю прибыль пополам. Чем больше народу, тем больше налетов, потому что слишком малая доля тебя не устраивает. В одиночку ты грабишь только магазины, и то — это пустяковый и не слишком нужный товар. У тебя есть и другая страсть – бои. Но это слишком болезненный и грязный способ.
— А в воровстве, значит, благодетель подразумевается? — ему не нравилось, что о нем столько знает какая-то девчонка. Вдвойне не нравилось, что именно она отделала его в прошлый раз. И еще больше не нравилось осознавать тот факт, что она поймала его с поличным, и если ей что-то взбредет в голову (как Елене, например), то обычной отсидкой в полицейском участке не отделаться.
— В социальном неравенстве тоже есть свои погрешности, но что-то никто не собирается вводить уголовное наказание за то, что ты получаешь меньше, чем какой-нибудь предприниматель, торгующий брендовыми шмотками. Так, почему воровство — преступление? Мы просто забираем у других то, что не додали нам. Справедливость, ничего более. Справедливость, она, знаешь, тоже разной бывает…
Латинские напевы сменились какими-то рок-мотивами. Эта девочка — как удачная декорация, вписывалась в эту сцену, чем кто бы то ни был. Сальваторе чувствовал себя высмеянным. Его обставили?
— То есть… Ты знала, что я буду там. Ты пришла раньше, да?
Она улыбнулась. И что-то было в этой улыбке незнакомое, что-то, что Доберман не видел еще ни у одной из женщин.
Что-то, напоминающее ему его самого.
— Наконец-то я смогла привлечь твое внимание, — она откинула сигарету, затоптала ее. — Но не имеет значения, что было тем вечером. Имеет значение, что будет в последующие вечера твоей жизни.
