Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Майор Никитин опустил глаза на наручные часы.

― Время, товарищ подполковник, ― негромко напомнил он.

― Знаю, ― сердито оборвал его Ставицкий. Поднял серые глаза на совсем белое, затянутое тучами небо. Несколько снежинок забавно осели на его чёрных густых бровях, но никто не улыбнулся.

Внутри Тани тонкой натянутой струной звенело напряжение. Она искоса посматривала на остальных: Антон был сосредоточен и спокоен, Рут ― как всегда бесстрастна и чуточку угрюма, Машка ― единственная из всех почти весела, бодра и оживлена.

― Товарищи старшие сержанты, ― Ставицкий обвёл взглядом Таню и Рут, ― сержанты, ― его глаза задержались на Машке и на секунду потеплели. ― Старшие лейтенанты… Нам всем довелось служить в непростое время. Кого-то из вас я знаю больше, кого-то ― меньше, ― голос командира полка стал мягче и тише. ― Но, ребята и девчата, я каждого из вас знаю достаточно, чтобы честно сказать: вы достойно несёте на своих хрупких ― и не очень ― плечах это бремя. Вы не пугайтесь… Я знаю, что хорошие слова у нас говорить принято, только если впереди что-то действительно плохое. Но я вам от всего сердца говорю. В следующий раз… Приведёт Господь, увидимся уж во Владивостоке, наверное. На рожон не лезьте! ― вдруг сердито, по-отечески сурово прибавил он. ― Головой думайте, геройство глупое ни к чему!

Несколько мгновений Ставицкий молчал. На его седеющей красивой голове оседал снег.

― Но если… Если надо будет… ― заговорил он глухо, и слова дались ему с трудом. ― Вы помните, кто вы такие. Помните, за что вы сражаетесь. За веру, за народ, за Отечество своё. Отступать нам теперь некуда. Пустого геройства не надо, вы мне, Калужный, головой отвечаете, ― не смотря на них, тяжело говорил он. ― Но… Если придётся в землю лечь ― так это только раз. Головы не теряйте, себя берегите, но, если нужно… Благословляю вас на великий подвиг, ― почти неслышно закончил он, тут же заторопился странно, кивнул шофёру, ещё раз стремительно кивнул им и пошёл прочь. Майор Никитин сдержанно пожал руки всем четверым, указал в сторону грузовика.

Шофёр, весёлый щеголеватый дед лет шестидесяти, подсадил Таню, Машку и Рут в разболтанный кузов. Калужный остался стоять на земле, о чём-то негромко разговаривая с Никитиным. Но и он вскоре, дружески улыбнувшись начальнику разведки, лихо запрыгнул в кузов. Громко затарахтел мотор, заведённый не с первого раза, и перед Таней, ухватившейся руками за борт, стремительно полетел занесенный снегом четвертый мотострелковый полк.

Россия, нищая Россия, мне избы сирые твои…

Серые, старенькие землянки, паутина траншей и окопов, умело замаскированная техника, спрятанная в осиннике батарея Черных, перед лесом ― покрытые белой пеленой могильные насыпи, одинокие отсыревшие кресты…

Место, в котором Таня прожила сотню жизней. Место, в котором набатом ударила по ней первая потеря, место, в котором она, видя в прицел СВД не мишень, а человека, ― живого ― в первый раз нажала на курок, место, в котором она впервые взяла в руки нож и, в буквальном смысле слова, ощутила на руках чужую липкую, тёплую кровь.

Место, в котором она нашла свою семью. Место, в котором люди доказали: чтобы быть друг другу братьями и сёстрами, не нужно иметь общей крови. Место, в котором она умерла и воскресла. Место, в котором она впервые почувствовала губы Антона Калужного на своих губах.

Самое страшное и прекрасное место на свете.

Впиваясь пальцами в мёрзлое, обледеневшее дерево кузова, Таня хотела верить: нет. Это не конец. Они выполнят всё, что должны, и вернутся сюда.

Таня поворачивала голову к Антону Калужному, сидевшему рядом. В его задумчивом, чуть насмешливом взгляде, устремлённом на пробегающий мимо полк, читалась лёгкая печаль; так смотрят люди на то, с чем всегда знали, что придётся расстаться навсегда и с чем всё равно больно прощаться.

Они не вернутся. Даже если останутся живы. Им больше никогда не услышать полковой возни, не зайти на весёлую гулянку к артиллеристам, не увидеть подполковника Ставицкого, который, как капитан корабля, обходит вверенные ему владения, не спеть вместе с Гузенко…

― Что будет? ― тихо спросила Таня, будто Антон мог знать ответ на её вопрос.

Он, не отрывая глаз от исчезающего в снежной мгле полка, хотел было, кажется, ответить какой-то насмешкой, но грузовик вдруг тряхнуло так, что Таня, ойкнув, подлетела сантиметров на десять в воздух и повалилась на него. Антон, потирая ушибленную поясницу, быстро подтянул к себе Таню, приобнял одной рукой, чтобы не вывалилась, вздохнул. И чуточку улыбнулся замёрзшими губами.

― Хороший вопрос, ― хмыкнул он и пожал плечами. ― Чёрт его знает… Ты боишься?

Он внимательно посмотрел на Таню, будто пытаясь прочитать что-то в ее глазах. Но ей и скрывать было нечего; теснее прижавшись к нему, она повторила вчерашнюю фразу:

― Я не боюсь, если ты не боишься.

― Помнишь? ― вдруг серьёзно спросил он. ― Помнишь, как тебя засыпало?

Серый бок бомбы. Флэтчерз индастри. Звук стремительно разряжающегося мобильника. Липкий, гадкий страх. И голос, глухой, прерывающийся, на том конце трубки.

Таня вздохнула, ощущая в животе противное чувство. Кивнула смазано.

― Помнишь, что я тебе сказал? Что обещал?

В глазах у него ― непоколебимая решимость и вселенская усталость. Таня локтем почувствовала, как пальцы Антоновых рук в карманах сжимаются в кулаки.

― Ты обещал, что всё будет хорошо, ― прошептала она, мягко накрыв ладонью его кулак. ― У меня. У тебя. У нас.

― Обещал, ― кивнул он. ― А обещания, Соловьёва, ― вещь такая… Их либо не давать нужно, либо выполнять. Не бойся. Я своё сдержу.

Пальцы он наконец разжал. Ещё пару секунд, сжав зубы, неотрывно наблюдал за снежным лесом, а потом обернулся к ней, чуть расслабился и улыбнулся сдержанно.

― Не боись, Лисичка. Поспать хочешь?

И щёлкнул Таню по носу.

Замёрзли они ужасно. Кузов не был крытым, и, стоило высунуться из-за борта, как к морозу прибавлялся ледяной ветер и колючий снег. Лечь и уснуть не получилось ни у кого, кроме, естественно, Машки: дорога была совсем плохой, и каждый пять минут Таня с Рут рисковали попросту выпасть за борт. Машка же, едва они тронулись, нашла себе уютное местечко, подстелила под голову какую-то грязную, пропахшую машинным маслом тряпку, словно приклеилась к дощатому полу и уснула. И даже когда, спустя часа два, грузовик резко затормозил у какого-то наполовину сожжённого села и Таня не получила сотрясение мозга только благодаря быстроте реакции Антона Калужного, она не перестала дрыхнуть.

За направлением поездки Таня не особо следила, но ехали они, судя по всему, на северо-запад, то есть фактически приближались к территории, оккупированной врагом. То и дело попадавшиеся на их пути разрушенные или сожжённые населённые пункты только подтверждали это. В одном из таких, маленьком немноголюдном селе, и остановился грузовик. Из-за кривенькой церквушки на пригорке шёл дым, в домах, сереньких и каких-то подбитых, практически не было стёкол. Группа солдат угрюмо устанавливала противотанковые ежи; где-то слышался женский плач. Больше никого и ничего не было видно. Таня с опаской взглянула на Антона, но тот был совершенно спокоен, и Таня невольно успокоилась сама: значит, так и надо.

Кое-как распихав недовольную Машку, Антон первым спрыгнул вниз и снял их с грузовика. Рут, конечно, выпрыгнула сама, по колено провалившись в сугроб. Затарахтев мотором, грузовичок быстро убрался в неизвестном направлении. Вокруг было совершенно пусто. Таня нерешительно оглянулась: ох, и долго же и им придётся искать здесь того, кто им нужен… Да и кто им нужен-то?

Но к ним тут же подскочил хмурый, занесённый снегом прапорщик.

― Документы, ― мрачно потребовал он. Просмотрев внимательнейшим образом военные билеты Антона, Машки и Рут, на Танином он остановился. Взглянул на фотографию времён первого курса. Окинул взглядом Таню.

― Соловьёва Татьяна Дмитриевна? ― усомнился он.

Таня нервно сглотнула.