Долина забвения - Тан Эми (библиотека электронных книг TXT) 📗
— Он неплохой человек, — сказала Волшебная Горлянка, — Очень тактичный. И лучшее, на что мы можем рассчитывать в старости, — хорошая еда и хорошие зубы, чтобы ее есть, и это все, о чем стоит волноваться, отправляясь ко сну. Хороший муж — это роскошь, и от него зависит, больше у тебя будет забот или меньше. У меня их станет меньше, чем могло бы быть.
Когда Волшебная Горлянка приходила в гости, ее любимым занятием было вспоминать, сколько трудностей она перенесла ради меня. Глаза ее радостно загорались, когда она припоминала что-нибудь новое.
— Эй, а помнишь мужчину, который вез нас в деревню? Как его звали? Старый Пердун? Я тебе не рассказывала, что он намекал мне на секс? Ублюдок сказал, что мы должны пойти в поле и посмотреть, какой у него большой початок кукурузы.
— Какой кошмар!
Она хмыкнула:
— Я ответила, что нам нет нужды идти в поле: я знаю, какой величины початок, — она показала мизинец. — Он весь день потом злобно фыркал.
Она часто заводила разговор о Вековечном.
— Эй, помнишь, как этот придурок чуть не забил тебя до смерти? Я не говорила тебе, что пыталась его от тебя оттащить? Тогда-то мне и попало в глаз. Я чуть не ослепла.
Я поблагодарила ее. Она пренебрежительно отмахнулась:
— Нет, нет! Нет нужды меня благодарить, — она подождала, пока я еще раз выражу ей благодарность, а потом продолжила: — Эй, помнишь ту ночь, когда мы думали, что может сгореть вся деревня? Я только что получила письмо от Помело, где она сообщает, что в пожаре сгорели только ее комната и кладовая. Она узнала это от торговца, который кочует между Горным Пейзажем и Лунным Прудом. Дорога мимо Руки Будды сейчас похожа на оживленное шоссе. Кто-то смекалистый превратил белый камень в святыню, и сейчас это место кишит пилигримами, которые покупают засахаренные кукурузные лепешки и трости для ходьбы. Через год после смерти Вековечного один из пилигримов нашел его тело — только несколько костей и обрывки одежды. А еще кожаную сумку с его стихотворением. И ты только послушай: через девять месяцев после смерти Вековечного Лазурь снова родила сына! Она заявляла, что это сын Вековечного, но ходит слух, что его отец на самом деле любовник служанки — молодой слуга. Ходят и другие слухи: что мать ребенка — служанка, а вот отец как раз Вековечный. Но в любом случае Лазурь заявляет, что это ее сын.
@@
Когда мы с матерью обсуждали возможность встретиться в Шанхае, Волшебная Горлянка делала вид, что очень этому рада:
— Ты будешь так счастлива, когда к тебе вернется твоя мать.
Мне пришлось заверить ее, что она для меня гораздо роднее матери, потому что рисковала ради меня жизнью, страдала из-за меня.
— Ты беспокоилась обо мне, — сказала я. — Постоянно беспокоилась.
— Это правда. И гораздо чаще, чем ты думаешь.
— Я тоже за тебя волновалась.
Она недоверчиво на меня посмотрела.
— Когда ты заболела гриппом. Я думала, что ты можешь умереть. Я сидела рядом с твоей постелью и держала тебя за руку. Я молила тебя открыть глаза и вернуться к нам.
— Я этого не помню.
— Потому что ты была почти при смерти. Но я думаю, что мои слова тебе помогли.
Помогли они или нет, но Волшебную Горлянку это глубоко тронуло.
— Ты и правда беспокоилась? — спрашивала она снова и снова. — Никто и никогда не беспокоился обо мне. До тебя.
Она все время начинала волноваться, когда я угрожала развестись с Верным. Я, конечно, не имела в виду, что на самом деле хочу развестись. Просто хотела показать, как я разозлилась. Причина всегда была одна и та же: он флиртовал с какой-нибудь женщиной. Горлянка приходила ко мне, выслушивала мои жалобы и со всем соглашалась: да, он такой — плохой, беспечный, глупый.
— Но тебе не нужно разводиться, — говорила она. — Есть одна трава, которую ты можешь класть ему в чай, — она слышала, что эта трава притупляет желание. — Только не нужно ее давать слишком часто, а то эффект будет сильным, это для тебя тоже будет нехорошо.
Потом она мягко уговаривала меня, что Верный совсем не так плох по сравнению с некоторыми мужьями:
— Верный, возможно, капризный, но он никогда не был грубым. А еще он красивый и хорош в постели. И он часто тебя смешит. Четыре достоинства. Большинству женщин не достается даже одного.
Шанхай, 1929 год
Мы с матерью наконец согласились, что она должна приехать в Шанхай. В наших письмах мы давно затрагивали эту тему, но я не считала, что нам стоит пытаться изменить прошлое, вспоминать о поступках, которые повлияли на наши судьбы. Наши отношения превратились в тесное, откровенное общение взрослых людей. Это было больше, чем дружба, но связь все же не была настолько глубокой, как между матерью и дочерью. Мы вели откровенную переписку, но, разделенные расстоянием, не видели лиц друг друга. Наши признания и воспоминания требовали доверия, но несмотря на то что большую часть времени мы свободно изливали свои чувства на бумагу, мы обе знали, что можем спрятаться за бумажный лист. Мы не боялись оскорбить друг друга, так как стали более уравновешенным. Осторожно, в тщательно подобранных выражениях мы обсуждали свои невысказанные смешанные чувства. Но личная встреча в Шанхае может вызвать из прошлого травмирующие воспоминания и разрушить все, что мы так тщательно строили и что для нас было очень важным. И все-таки мы решили, что стоит рискнуть. Я предупредила ее, что хочу обнять ее не больше, чем хотела бы обнять лист бумаги. Я не знаю, что я почувствую, увидев ее наяву. Возможно, ее вид вызовет эмоции, о которых я уже забыла, и ей стоит быть готовой и не обижаться, если я не брошусь в ее объятия, как положено при счастливом воссоединении матери и дочери. Она согласилась, что встреча, скорее всего, будет неловкой и непредсказуемой, и она готова к некоторому отчуждению между нами. Я думала о нашем воссоединении целый месяц, остававшийся до ее приезда, ощущая при этом самую разнообразную гамму чувств — от того, что испытывает обиженный ребенок, которого предала мать, до чувств взрослой женщины, которая узнала, что была для матери важнее Лу Шина и ее сына. Когда я увижу ее, я должна помнить, что она страдала и горевала обо мне так же, как я по малышке Флоре.
Пока мы стояли на причале, ожидая прибытия корабля, я предупредила Верного, чтобы он не думал смотреть на нее своим долгим романтическим взглядом.
— Как ты могла подумать обо мне такое?! — притворно возмутился он.
— Ты можешь смотреть так и на старуху в гробу.
Он рассмеялся и поцеловал меня.
— Я буду с тобой. Пожми мне руку, если тебе станет невыносимо, и я найду повод, чтобы увести тебя.
Пусть в переписке мы и обменивались фотографиями, но я до сих пор представляла ее в самых модных вечерних нарядах, а не в простом коричневом костюме. Она была все так же красива, но вне цветочного мира у нее не проявлялись те завораживающие особенности, которые так привлекали к ней мужчин. Движения ее не были грациозными. Она суетилась, разыскивая багаж. Потом, направившись ко мне, остановилась в десяти футах от меня и смотрела так, будто увидела призрак. В нерешительности она кусала губу.
— Я знаю, что мы решили отложить разговор о чувствах. Но я семнадцать лет хранила их в себе и теперь не могу сдержать слова, которые так хотела тебе сказать: я очень сильно тебя люблю!
Второй раз в жизни я увидела, как она плачет. Я кивнула и позволила себя обнять, а потом и сама разрыдалась.
Через несколько минут она отпустила меня и вытерла слезы.
— Ну вот, с этим покончено. Теперь мы опять можем нервничать насчет того, что сказать друг другу.
Верный обратился к моей матери с большим уважением:
— Я был в вашем доме, когда впервые встретил вашу прекрасную дочь, — тогда она была еще семилетней негодницей. И если не считать возраст, в ней мало что поменялось с тех времен.
Моей матери он сразу понравился. Она разговаривала с ним на своем устаревшем китайском. Я была очень рада, что он пошел со мной, — каждый раз, когда мы начинали чувствовать себя неловко, он менял тему разговора на более безопасную. Они вспоминали общих знакомых, потомков богатых семей, и Верный рассказывал ей, как у них шли дела: хуже или лучше. Выяснилось, что у большинства дела шли хуже.
