Никто об этом не узнает (СИ) - Навьер Рита (библиотека электронных книг txt) 📗
Не то чтобы она не приняла всерьёз слова Максима, когда он угрожал ей. Очень даже приняла и поверила, но всё равно не ожидала, что всё будет настолько ужасно. Никогда в жизни и ни от кого она не слышала таких отборных гадостей, никогда не встречалась с таким враждебным отношением. И ведь что самое обидное — она же им ровным счётом ничего плохого не сделала. Так почему они её возненавидели с первого взгляда? За что так унижали?
Хотя можно догадаться. Это же он их настроил против неё, Максим. Как бы ни было больно, совершенно очевидно, что это он подговорил весь класс. Одна из них ведь даже прямо так и сказала: «…она не такое страшилище, как ты говорил».
Значит, рассказывал о ней своим, науськивал, натравливал…
Лёжа на кровати, Алёна раз за разом прокручивала утренний кошмар, терзая и без того измученное сердце. И озноб вновь поднимался изнутри, охватывая всё тело. Слёзы струились, противно затекали в уши и никак не останавливались.
Наверное, она могла бы не пойти в ту школу, как-нибудь уж уговорить отца, но ведь Максим будет здесь всегда, рядом. И его ненависть никуда не денется. Он будет всё так же отравлять ей жизнь, мучить, унижать, день за днём. И она ничего не сможет с этим поделать. И терпеть это тоже нет уж сил.
Вечером её навестил папа. Заглянул буквально на пять минут, но сразу стало легче. Ненамного, конечно. То, что произошло в школе, то, как над ней измывались эти золотые мальчики и девочки, по-прежнему давило и сжимало грудь, словно тисками. И казалось, от этого тяжёлого чувства никогда теперь не избавиться.
— В школе тебя не обижали? — спросил папа.
— Нет, — тихо ответила она. Почему-то было стыдно признаться ему, как её сегодня унизили. И просто не хотелось, чтобы он узнал об этом позоре.
— Ты отдыхай. Выздоравливай, — пожелал он и вышел из комнаты.
Почти сразу же к ней поднялась Вера, видать, папа послал. Засуетилась, постель поправила, десять раз спросила, не надо ли чего. Но Алёне ничего не хотелось.
Потом она вдруг снова расплакалась и тут же разозлилась на себя. Сроду себя не жалела, а сейчас так раскисла. Однако никакие самовнушения не помогали. Такой несчастной она давно себя не чувствовала.
Измученная температурой, тяжкими думами, рыданиями, она наконец уснула. Но сон был больной, тревожный, чуткий. И ближе к полуночи, уловив тихий скрип, Алёна проснулась. Испуганно распахнула глаза, и сердце ёкнуло. От волнения или от страха — непонятно.
В освещённом дверном проёме она увидела силуэт Максима. Узнала его сразу и безошибочно.
Он затворил за собой дверь, прошёл в комнату, не зажигая света. Но во дворе ещё горели фонари, и уличный свет неплохо разбавлял темноту.
Максим присел на подлокотник кресла у самой кровати.
Алёна в ужасе смотрела на него, не зная, что ждать. Сердце бухало в груди, а от озноба даже зубы поклацывали. И трясло её сейчас вовсе не от температуры.
В полутьме его глаза казались совершенно чёрными, и невольно хотелось спрятаться от его взгляда.
— Ты как? — поинтересовался он вполне миролюбиво, что уже обескураживало.
Алёна и не знала, что ответить. Как она? Плохо, очень плохо, ужасно, отвратительно. Но зачем ему об этом знать? Позлорадствовать или что?
— Не били тебя? — спросил, не дождавшись ответа.
— Нет, — голос её прозвучал глухо, будто кто-то сдавил шею.
— Хорошо, — кивнул он и отвёл глаза.
Хорошо?! Да её прилюдно с грязью смешали, оскорбили всячески с его подачи. Один из них задрал ей подол юбки, второй — ущипнул за грудь, а потом навалились всем скопом, схватили за руки, прижали к лицу тарелку с пирожным и держали так, пока она не начала задыхаться. Масляный крем забился в ноздри, в рот, залепил глаза. И все при этом хохотали. Это хорошо?!
Безобразные сцены вновь встали перед глазами. Хотелось всё это выкрикнуть ему в лицо, но горло перехватило спазмом так, что даже вдохнуть не получалось. Она закашлялась.
Максим дотянулся до графина с морсом, плеснул в стакан и подал ей.
— Ты простыла, что ли? Или… — он не договорил, но Алёна поняла и так.
Морс был брусничный. Вкусный, в меру сладкий и хорошенько процеженный.
— Или, — сухо ответила она.
Её вдруг осенило, откуда такое беспокойство с его стороны. Он просто испугался того, что перегнул с дружками палку. Испугался, что теперь, когда она заболела, папа может узнать правду и тогда…
Папа ведь сказал, что ещё хоть один промах с его стороны и доучиваться он будет в какой-то закрытой школе. Вот Максим и встревожился, как бы она не сдала его.
Эта простая и очевидная правда почему-то подействовала на неё сильнее, чем его откровенная грубость, жестокость и беспричинная ненависть к ней. Потому что до этого момента она, вопреки всему, всё равно относилась к нему с непонятной даже для самой себя симпатией, а теперь вдруг он стал ей противен. Захотелось сказать ему, бросить этак с презрением, чтобы не беспокоился, что она не выдала его, не нажаловалась отцу и не собирается.
Но, как ни крути, а она всё равно боялась Максима. Потому что знала — от него можно ждать чего угодно. Потому что чувствовала — он из тех, у кого нет внутренних рамок и тормозов, что захочет — то и сделает. А с такими связываться… В общем-то, она уже ощутила, каково с такими связываться.
— Ну ладно, — помолчав, вздохнул он. — Бывай.
Поднялся и вышел.
***
Болеть, конечно, противно. Особенно с непривычки. Один плюс в этой ситуации — не нужно было ездить в гимназию, при мысли о которой Алёну прошибал холодный пот.
Она всё собиралась поговорить с папой по поводу перевода куда-нибудь в другое место, но никак не подворачивался удобный момент. Папа, если и заглядывал, то на пару секунд, справлялся о самочувствии и сразу же убегал, ссылаясь на неотложные дела. А в четверг и вовсе уехал, но обещал вернуться в воскресенье и взял с неё слово, что к этому времени она непременно поправится.
Максим к ней больше не заходил.
Правильно. Зачем ему? Он ведь уже понял, что она не нажаловалась отцу. Так что беспокоиться больше не о чем.
Иногда она слышала его шаги в коридоре и каждый раз внутренне замирала — вдруг зайдёт? Но он уходил к себе. А пару раз из его комнаты доносилась музыка.
Сначала Алёна не поняла, что на гитаре играет он. Думала, что просто включил инструментальную музыку. Слишком объёмный, сильный и при этом чистый был звук, и исполнение красивое. Поэтому озадачивалась, когда мелодия вдруг обрывалась, а затем могла зазвучать снова или смениться другой. И лишь услышав, как он разыгрывается (видимо, настраивал гитару), догадалась — это всё он.
А однажды он запел. Песня была незнакомой, но голос его она узнала сразу. Как же он здорово пел! Ей и тогда, на вечере, понравилось, хотя он явно паясничал. А тут… аж мурашки бежали. Она слушала, затаив дыхание, даже из постели выбралась и прильнула ухом к двери. Знал бы он!
От нечего делать она снова нарисовала его портрет.
Глупо, конечно, она сама понимала. Но чем ещё заняться? Лежать в постели дни напролёт — это скука смертная. К тому же бездельничать Алёна не привыкла и оттого маялась. Так что оставалось только читать книги из списка Лилии Генриховны да рисовать.
Правда, с трудом, но всё-таки освоив навигацию в планшете, она время от времени выходила в сеть, читала новости и сплетни, отвечала на сообщения подругам из детдома. Правда, переписка с ним напрягала её — они ведь ждали сказки, верили в неё. Да и самой Алёне как-то не хотелось описывать неприглядную реальность, изворачивалась как могла, всё реже открывая мессенджер.
Нет, по девчонкам она скучала, очень даже, хотя это не сравнится с тем, как она скучала по отцу. Не видела-то его, получается, всего сутки, а уже изждалась. И время как назло тянулось еле-еле.
Было около четырёх, когда внизу раздался шум — топот, многоголосье, смех. У них гости? Алёна отложила книгу, выскользнула из постели, надела шорты и футболку.
Затем явственно услышала, что шум приближается. Галдящая толпа — не меньше шести, семи человек — по лестнице поднялась в коридор.
