Долина забвения - Тан Эми (библиотека электронных книг TXT) 📗

— Ты сделал меня красивой, — заметила я.

Я была рада, что мы в темноте и он не видит, как по шее у меня ползут розовые пятна. Я восторгалась картиной, находя в ней множество достоинств, чтобы скрыть свое разочарование. Потом я попросила Лу Шина переписать имя в посвящении на картине — и на английском, и на китайском.

— Там должно быть написано «Лукреции Минтерн», — сказала я. — Если картина перейдет будущим поколениям твоей семьи, они должны знать мое имя.

Я следила за его реакцией. Он не смотрел на меня.

— Конечно, — ответил он.

Я попросила его написать для меня еще одну картину.

— Пейзаж горной долины, — сказала я. — Сможешь ли ты нарисовать его по памяти?

Он принес картину через три дня, и это заставило меня думать, что он просто отдал мне одну из своих многочисленных копий той работы, на которой можно было найти мое истинное «я».

@@

Прошло три месяца, и я стала слишком объемной, чтобы помещаться в ту одежду, которую привезла с собой. Даннер и Золотая Голубка позвали портного, который сшил для меня новые платья и свободную домашнюю одежду. Удобнее всего мне было в тех из них, которые напоминали одежду Даннера: свободные пижамы и халаты. Ребенок становился для меня все более реальным, а не просто способом влиться в семью Лу Шина. Неважно, что случится в будущем, — оно теперь будет связано с ребенком, и мне не стоило ожидать большего. Лу Шин мог навещать меня каждую ночь в течение недели, но он редко оставался до утра. И стоило мне только привыкнуть к его визитам, как он исчезал на неделю, а я погружалась в ад забвения. Вернувшись, он всегда оправдывал долгое отсутствие вескими причинами: он должен был сопровождать отца в качестве переводчика на важной встрече или его мать заболела и он вынужден был ухаживать за ней. Я подозревала его в неискренности, но не хотела мучить его вопросами, а возможно, и не хотела обнаружить, что мои подозрения верны.

Со временем наши занятия любовью становились все реже. Я заключила, что это из-за беременности, что его не привлекала раздувшаяся, будто воздушный шар, женщина. Но еще я заметила, что он редко оставался больше чем на несколько часов. Он торопливо одевался, а я догадывалась, что он скрывает, и правда комом застревала у меня в горле. Я заставляла себя успокоиться, перебороть слезы, остудить голову и розовые пятна на коже. Когда Лу Шин уже в дверях прощался со мной, он казался неловким, а его виноватое лицо говорило, что он и сам не верит в свои обещания.

— Ты женился? — наконец спросила я.

Он помедлил, потом подошел ко мне:

— Я не хотел тебе говорить, пока не буду уверен, что ты сможешь перенести эту новость. Но ты либо сильно грустила, либо очень радовалась. Я не мог выбрать подходящее время.

Правда расстроила меня, а его оправдания показались слабыми и неискренними.

— Когда я вообще была бы готова такое услышать? С ребенком на руках?

— Луция, ты знала, что меня ждет договорной брак. Он ничего не изменит между нами.

— Больше не смей называть меня Луцией. Эта девочка больше тебе не принадлежит. Меня зовут Лукреция.

— Я должен был жениться на девушке, которую не люблю. Но ты все еще можешь стать моей женой.

— Наложницей.

— Тебя будут звать второй женой. Это не обязательно вторая роль, если ты обеспечишь рождение старшего наследника семьи. Вместе с сыном ты сможешь жить в нашем доме, и семья будет принимать тебя как мою жену. Твои условия будут гораздо более комфортными, чем у первой жены. Спроси у Золотой Голубки, если не веришь.

— А если родится не мальчик?

— Ты не можешь так думать.

Золотая Голубка подтвердила все, что Лу Шин сказал о возможности стать второй женой.

— Однако, — добавила она, — между возможностями и тем, что будет в реальности, есть разница, особенно когда о возможностях тебе рассказывает мужчина. Я узнала это на собственном опыте. Но может, тебе повезет больше, чем мне.

Вечером того дня, когда должен был родиться ребенок — он совпал с днем рождения Линкольна, — Даннер сидел внизу, ожидая приезда Лу Шина, а Золотая Голубка была со мной. Весь день она наставляла меня то по-английски, то по-китайски:

— Будь храброй. Будь сильной.

Но после десяти часов болезненных схваток я больше не могла их выносить. Я закричала, судорожно пытаясь вдохнуть. Успокаивающие английские слова сменились лихорадочными китайскими, которых я не понимала, из-за чего задалась вопросом, не умираю ли я. Наконец вернулся кули со знакомым конвертом кремового цвета и сообщением от Лу Шина. В нем говорилось, что ему нужно быть на торжестве и банкете в честь шестидесятого дня рождения его тетушки. «Шестьдесят лет — один из самых важных дней рождения», — написал он.

Это важнее, чем присутствовать при рождении своего ребенка?! Единственное оправдание, которое я бы посчитала веским, — это его смерть.

Даннер отправил с кули записку, в которой сообщалось, что я с минуты на минуту рожу.

Через час акушерка-китаянка мрачно объявила, что у меня родилась девочка. Она вложила ее мне в руки. Когда малышка заплакала, я заплакала вместе с ней. Я оплакивала всю ту боль, которую ей суждено будет разделить со мной. Я оплакивала свои разрушенные надежды. А потом она посмотрела на меня и перестала плакать, а я снова влюбилась. Я буду защищать ее, заботиться о ней. Я не стану пренебрегать ею, как мною пренебрегала мать, и не буду пытаться ее изменить. Пусть она знает, что я люблю ее такой, какая она есть. Она будет как фиалки, которые я посадила в саду, когда была ребенком, хоть мать считала их сорняками, которые нужно выпалывать. Я следила, чтобы они росли свободно, пышно и буйно разрастались везде, где только возможно, — в итоге они были повсюду.

Даннер с восхищением приветствовал появление на свет «крохотной королевы» и обещал стать ее самым верным подданным. Когда я сказала ему, что решила назвать дочку Вайолет в честь моих любимых цветов, он сообщил, что он тоже любит фиалки, потому что у них «красивые и выразительные маленькие личики». Он сказал, что утром пошлет слугу на поиски фиалок, которыми он засадит все лужайки.

Записка Даннера оказала на Лу Шина желаемое действие: через два часа он уже вбегал в мою комнату. Он кинулся ко мне с широко раскрытыми от нетерпения глазами, но уже через мгновение прочел ответ на моем лице. Когда я развернула одеяло, он не двинулся с места, просто смотрел на нее — но не с благоговением, а с легким замешательством, которое выдавало его разочарование. Он не смог его скрыть.

— Она такая красивая, — пробормотал он, — Такая маленькая, — он пытался найти другие бессмысленные слова, описывающие достоинства младенца.

Лу Шин вопросительно посмотрел на меня, словно ждал подтверждения того, что я понимаю, что значит для моего будущего рождение девочки. В этот момент я его ненавидела. Он думал, что я расстроилась из-за того, что наш ребенок родился без пениса и что из-за него я потеряю возможность войти в его семью. А потом я осознала, что он считает Вайолет причиной своих неприятностей. Из-за нее я отправилась с ним в Шанхай. Я решила, что моя Вайолет не будет ничьим разочарованием. Ее нужно принять такой, какая она есть. Она — мое дитя, моя дочь, которую я люблю больше всего на свете, больше, чем Лу Шина.

— Я назвала ее Вайолет, — сказала я и отвела взгляд, а потом добавила: — Я люблю ее гораздо сильнее, чем ты можешь себе представить.

Он кивнул, но не спросил, почему я назвала ее Вайолет, и ничего не сказал по поводу моего признания в любви к ней.

На следующий день к нам в дом пришла женщина, сказавшая, что ее послал Лу Шин. Она должна была стать няней ребенку. Меня воодушевило такое проявление его любви. Но была ли это любовь? Прислать няню? Меня беспокоило, что я начала сомневаться во всем, что делал Лу Шин. Каждый раз, когда он приходил, он приносил дочери подарки, и я следила за его лицом, когда он держал ее на руках. На нем не было радости. Позже, когда она научилась смеяться, он восхищенно смотрел на нее, но я все еще не чувствовала, что он любит ее так же, как я. Если бы он любил ее, он боролся бы за то, чтобы его отец признал ее. Когда она плакала, краснея и сжимая кулачки, он беспокоился, но не чувствовал ее неудовольствие так же остро, как я. Он ничего не делал, чтобы ее успокоить.