Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк (СИ) - Богатырева Татьяна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
– «Драккар»? Офигеть. – Кею снова протянули косячок, обернулись, посмотрели на него с прищуром: опять дежа вю. – Хорошие байки. Не жалеешь?
Кей покачал головой.
– Не о чем. А ты?
Бонни передернул плечами:
– А я жалею. Надо было сначала кое-кого убить, а потом только сматываться. Или не сматываться. Есть у меня брат, Адриано…
Это была очень странная ночь. Они оба рассказывали о себе, словно бы не слушая друг друга, отдельными фразами, то замолкая, то перескакивая на что-то совсем другое – танцы, небо, любовь, отцы и матери… Наверное, Марио Пьюзо сделал бы из их разговора длинную и очень душещипательную сцену, но Кей не был писателем, и под косячок мысли текли ленивые, размытые, но цветные и в чем-то даже приятные. Да вообще напрягать мозг не хотелось! Он просто мог выговориться, впервые за свои двадцать семь лет, и впервые точно знал: его не будут осуждать, над ним не будут смеяться, его слова не используют против него сразу же, едва он замолчит. Ему не нужно соответствовать, а можно просто быть самим собой.
И Бонни – тоже. Странный парень. Не менее странный, чем сам Кей. И у них до черта общего и еще больше противоположного. У судьбы оригинальное чувство юмора.
Кей сбежал, потому что отец обещал лишить его наследства – а Бонни сбежал, потому что ему пытались это наследство всучить насильно. Кей ненавидел и не понимал искусства – а Бонни сам был искусством, артистом до мозга костей. Кей придерживался строгой английской морали, за десять лет у него было всего три любовницы, последнюю он содержал уже лет шесть и даже не думал о других женщинах… впрочем, и о ней особо не думал, – а Бонни… Бонни мстил своему биологическому отцу (история в духе Пьюзо, Кей не ошибся) собственной аморальностью и унижением. Он ненавидел себя так, словно сам был Джузеппе Кастельеро. И зная Джузеппе, можно было точно сказать: месть удалась. Старший сын дона (неважно, что по документам – племянник) танцует стриптиз, снимается в порно, отдается за деньги и получает от этого удовольствие. И чтобы добить дона Джузеппе – полгода был чем-то вроде сексуальной игрушки и выходного аксессуара отлученной от церкви скандальной поп-звезды, снимался в ее клипах то в ошейнике, то под парой мужиков, не говоря уже о сотнях непристойных фотографий по всей Сети. Сицилийца, доброго католика и поборника традиционных семейных ценностей должен был удар хватить. Даже странно, что дон Джузеппе жив, и еще более странно – что жив сам Бонни после того, как опозорил фамилию.
– Я хастлер. Это единственное, на что я гожусь. Я продаю свое тело, и меня это устраивает, – в его голосе снова звучал вызов: если тебе противно – уходи, не держу.
Кей покосился на Бонни: псевдорасслабленная поза, слишком поверхностное дыхание, слишком спокойное лицо. Только глаза блестят в свете неоновой вывески прямо за окном номера.
– Что, не нравлюсь? – вызов, щедро сдобренный горечью.
– Нравишься. Редкий ублюдок.
Бонни снова рассмеялся и потянулся. В профиль отлично было видно: возбужден. Как будто не трахнул вечером как минимум двух теток.
– Именно. Больной, ни на что не годный ублюдок. Она так и сказала.
– Сирена?
– Вышвырнула, как обоссавшегося щенка. Все это… – Бонни неопределенно махнул рукой на слегка облезлый потолок, – не имеет смысла. Пустота, приятель. По большому счету мы никому не нужны, даже самим себе. Твой папаша, небось, и не почесался, когда ты свалил.
– Плевать на папашу.
Кей врал. До «плевать» ему было так же далеко, как до инвестиций в марсианское оленеводство. Но лорд Стивен Говард в самом деле не почесался. Бросил уходящему сыну: «Когда надумаешь вернуться, предупреди секретаря заранее», – и отвернулся.
– Ага. По твоей снобской морде заметно, как тебе плевать. Принц в изгнании.
Кулаки сжались сами собой, но Кей их расслабил. У него все отлично с самоконтролем. Это единственное, с чем у него все отлично. Всегда было.
– Предлагаешь отрастить бороду, не мыться год и пересесть на ржавый велосипед? – тоном лорда на светском рауте. – А, еще ложиться под старых теток за тарелку чечевичной похлебки.
Бонни засмеялся. Правда, веселья у него не вышло. И смех оборвался очень быстро.
– Сукин ты сын. Не нравится – вали. – Бонни сел на постели, опершись на согнутое колено, с прищуром уставился на Кея. – Гордись своей моралью и мечтай, что папаша оценит. Может быть, даже позовет домой?
На этот раз Кей позволил своему телу сделать то, чего то требовало: как следует врезать сицилийскому укурку хуком справа и добавить…
Черт. Добавил бы, если бы укурок хоть сделал вид, что сопротивляется. Но от удара он просто упал обратно на кровать. Даже блока не поставил. Даже не попробовал увернуться. Рассеченная позавчера бровь снова разошлась, на простыню полилась тонкая струйка крови.
– Полегчало? – итальяшка криво ухмыльнулся Кею в лицо. Снизу вверх: Кей нависал над ним, как злодей над поверженным героем из плохого боевика.
– Сукин сын, – Кей заставил себя немного отодвинуться. До судорог хотелось врезать по этой его ухмылке, стереть ее, выплеснуть злость и забыть, не думать ни о чем. Но бить придурка, который просто позволяет себя бить? Он и так едва его не прикончил. Еще бы чуть, и проломил височную кость. – Чертов сукин сын!
– На себя-то посмотри, ледяной, мать твою, принц. Треска мороженая. Боишься, если перестанешь вести себя как чертов аристократ, папаша расстроится? Иди ты со своей благотворительностью…
Стоило большого труда не зажмуриться и не заткнуть чертова итальяшку. Каждое его слово било больнее, чем хук тяжеловеса. И еще было ясно, что итальяшка нарывается. Доводит до бешенства. Когда Кей ударит снова – только торжествующе ухмыльнется и…
Черт бы его побрал! Еще не хватало вестись на детские провокации!
– Трусишь, Британия, – итальяшка чуть пошевелился, и Кей явственно ощутил его возбуждение. И что было куда хуже, свое собственное. Адреналин, мать его, чистый адреналин, итальяшка не привлекал его от слова «никогда», но выглядело все чертовски однозначно. Комедия, мать вашу. – Драться боишься, трахнуть меня боишься. Жить боишься. Зря ты свалил из офиса, малыш. Попадешь в плохую компанию, научишься бяке.
– Не дождешься, Сицилия. Хочешь сдохнуть – без меня.
– Какой пафос!
Итальяшка склонил голову набок, не обращая внимания на лужицу крови под головой, и смотрел на Кея так, словно все о нем знал. Не просто все, а даже то, в чем Кей и сам бы себе не признался.
Например, что в самом деле боится нарушить табу: слишком глубоко в него врос долг будущего лорда. Трахнуть девицу в баре? Боже упаси. Лорды так не поступают. Напиться вдрызг? Лорду не подобает! Станцевать стриптиз? Кошмар, позор, нельзя! Черт. Черт бы побрал… он же завязал с «так положено»! Свалил в Румынию, сменил имя, выбросил сим-карту в мусорный бак еще в Хитроу, не оставил от прежней жизни ничего, вообще ничего!..
Кроме собственных мозгов.
Глупо-то как. Бежать от самого себя и пытаться остаться самим собой даже здесь. Сейчас. Зачем? Кому он нужен, лорд Мороженая Треска? Правильно, никому.
Даже самому себе.
– Отвали уже, Британия. Я спать хочу, – ухмылка итальяшки исчезла без следа, оставив лишь усталость и тоску. Хотя и тоска растворялась в синем неоновом блеске его глаз. Как будто двери закрывались.
И хорошо. Никому не нужны эти откровения. Каждый сам по себе. Между ними нет ничего общего, кроме одной глупой случайной встречи в баре.
Завтра надо будет сесть на байк и свалить отсюда. Он прилетел сюда за одиночеством и свободой, а не… пустым трепом с незнакомцем? Или почти случившейся дружбой?
Почти – не считается.
Он отодвинулся, не дожидаясь, пока его отпихнут. Улегся на свою половину кровати, завернулся в душное одеяло. Уставился в потолок, прислушиваясь к движению рядом.
Итальяшка… Кастельеро… Бонни… Странный парень, позволивший заглянуть себе в душу, молча обшарил карманы куртки (не своей), ушел с бинтом и спиртом в санузел. Сделал примочку к раненой брови – на весь номер запахло. Вышел из санузла, так же молча улегся на своей половине кровати. Не касаясь. Натянул на себя тонкий плед – одеяло было всего одно. Затих.
