Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Как любила она всех этих людей! Как много с ними пережила, сколько раз бывала на волосок от смерти! Сейчас, этим шумным тёплым вечером, они казались ей не мужчинами и девушками, а мальчишками и девчонками, которые, придя домой зимним морозным вечером после игры в снежки, с жадностью уплетают мамин горячий суп.

В блиндаже было тепло и весело, и на душе Таниной было спокойно. Горько, пусто — но спокойно.

Время от времени кусая карандаш, Таня писала маме.

Я до сих пор ужасно глупая, я знаю, мамочка, но, кажется, мне стало гораздо легче жить. В Питере всё так страшно было, всё думала, как, что, зачем, почему, а если, а что… Очень я тогда погибнуть боялась (да и сейчас, чего врать, бывает страшновато) и всё спрашивала себя: а зачем мы живём-то, если так скоро умирать? В чём тут смысл? Разве сделали мы за свои восемнадцать лет хоть что-нибудь стоящее? И зачем тогда жили, почему жили?.. Мысли эти всё время в голову лезли, особенно на ночь, и так, что ляжешь, бывает, на спину, откроешь глаза и будешь полночи в потолок смотреть. Задаёшь себе эти вопросы, а ответов не знаешь.

А сейчас мне легко так стало, мамочка. Ты думаешь, я ответы нашла? Если бы, боюсь, мне этими бомбёжками так голову отшибло, что я совсем глупой стала. Никаких ответов я не нашла, а только увидела смерть. Да, конечно, это и больно, и страшно, да только всё сразу так просто становится.

У нас, мама, Надю Сомову убили, помнишь её? Такая невысокая, темноволосая, взгляд строгий и добрый, замкомвзвода наша бывшая? Вот, убили, похоронили мы её, а потом нужно же письмо было родным писать, вещи пересылать. Стали вещи разбирать. И, мама, правда, так странно: столько вещей! Миски, ложки, кружка, фотография мужа, кольцо обручальное, какие-то письма, ещё фотографии, бельё, цветные карандаши, блокнотик. Ну, ещё много всего. Полный мешок вещей — а никого уже нет.

Мы всю жизнь, кажется, занимаемся такой ерундой. Копим, покупаем, дарим, собираем, а в конце — полный мешок вещей. Никого уже нет.

И с этой смертью мне вдруг всё так понятно стало! Зачем мучиться, сомневаться, зачем бояться, зачем спрашивать себя? Мы живы, на самом деле живы, но никто не знает, доживёт ли до вечера — так зачем думать? Мы живы, и так ли важно, успели ли сделать в жизни что-то стоящее?

Я сейчас сижу в натопленном блиндаже среди очень хороших людей и думаю: мне всё равно. Может, ничего я не сделала, может, я никчёмная, но я жива, я люблю тебя, милая мамочка, люблю папу, Вику и Димку, Валеру, Машку, Марка, Сашеньку (помнишь, я рассказывала тебе про неё), Антона (про него ещё нет), и мне кажется, что я живу совсем не зря. Потому что это — те вещи, которые никому никогда у меня не отнять. Даже смерти.

На секунду задумалась, перечитала написанное. Зачеркнула, вздохнув. Нет, не хватало маме этого читать. У неё и так с детьми забот по горло, а Таня… Нет, не надо писать такое. Ничего, подержит в себе, переживёт сама. Только не маме.

Таня быстро написала новое коротенькое письмецо. В двух словах рассказала о прошедшем бое, вскользь упомянула о задании, о лёгком ранении, заверила, что кормят их хорошо и она ни в чём не нуждается.

Вздохнула, закрыла глаза, опёрлась спиной о еловые ветви. Почему-то почувствовала на глазах солёные слёзы.

Здравствуйте, этого ещё не хватало. Хочешь реветь — иди и реви там, где никто не сможет этого увидеть. Это золотое правило недавно озвучила ей Рут, и Таня хорошо усвоила его.

Быстро вытерла слёзы рукавом, не дав им скатиться вниз. Не будет она плакать, не будет становиться размазнёй. Вот пожалуйста, закончится война, тогда и наплачется вволю, тогда и станет оплакивать убитых, тогда и будет трястись по ночам в беззвучных рыданиях. Не сейчас.

Голоса сидящих вокруг людей вдруг как-то разом стихли. В блиндаже пахнуло струёй свежего грозового воздуха, еловая дверь скрипнула.

Таня нехотя разлепила веки.

Прямо на неё смотрели чёрные блестящие глаза Антона Калужного.

Комментарий к Глава 16 * ПМ — пистолет Макарова.

Какая противная!

Когда я ем, я глух и нем.

Хватит!

====== Глава 17 ======

Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придёт конец.

Обыкновенное чудо

Прямо на неё смотрели чёрные блестящие глаза Антона Калужного.

До этой секунды Таня была уверена на сто процентов (ну, на девяносто восемь точно): неожиданней взрыва эм двести двадцать четыре, американского миномёта, который во время боя грохнул прямо у её уха, ничего быть не может. Громче свиста бомбы, падающей на твою голову, громче треска потолка над головой и пола под ногами ничего быть не может.

Но внутри что-то ухнуло, порвалось и упало. Её будто оглушило, в ушах зазвенело. Или, может, просто в блиндаже повисла такая тишина?..

Таня почему-то подумала, что сейчас обязательно случится что-то страшное. Упадёт рядом снаряд, блиндаж их разнесёт в щепки или, может, она просто проснётся.

Но Антон Калужный, мокрый до нитки, со спиной, прямой, будто игла, напряжённо стоял на пороге блиндажа. Отблески огня, пляшущего в печи, причудливо отражались в невысохших каплях дождя на его лице и делали и без того тёмные глаза совсем чёрными и горящими.

И да, он смотрел на неё. Смотрел, кажется, всего секунды-то три, но Тане казалось, будто длятся эти секунды бесконечно. Смотрел неотрывно, цепко, сдвинув к переносице тяжёлые тёмные брови. Смотрел, чуть приоткрыв обкусанные мокрые губы. Кажется, не дышал.

И она, наверное, смотрела — вспомнить потом не могла, что происходило в эти секунды. Что она делала?.. Таня понятия не имела. Просто впитывала в себя всей кожей мокрую взъерошенную фигуру, знакомые и незнакомые одновременно жёсткие линии Антонова лица, стремительный, огненный взгляд черневших глаз, впитывала, чтобы потом вспоминать до воя.

— Ой, товарищ старший лейтенант! — радостно взвизгнула Машка.

Он быстро моргнул, отвёл от Тани взгляд. Она быстро, не слыша ничего и чувствуя только какое-то странное, незнакомое смятение в груди, уставилась в строчки письма на коленях. Не понимала ни слова, ни буквы, но вчитывалась старательно, сжимая пальцы на полях и без того измятой бумаги. Боковым зрением видела, как перемещается фигура Калужного. Вжалась в стенку.

Господи, да что ж это такое? Ну, Антон Калужный, ну, и слава Богу, что же сердце бабахает так, что, кажется, сейчас остановится? Почему вдохи даются с таким трудом, почему получаются такими шумными? И почему, Господи, почему ни рукой, ни ногой двинуть она не может, не говоря уж о том, чтоб поднять глаза?

«У меня всё замечательно, мамочка. На днях прошёл бой, все держались молодцом. Я цела, только руку зацепило немного. Но ты не волнуйся, всё уже хорошо».

Таня зло перечеркнула написанное, принялась лихорадочно рисовать какой-то кривой непонятный узор. Пальцы правой нерабочей руки беспорядочно то сжимались, то разжимались.

— Таня. — Валера, сидящая неподалёку, тихонько потянула её за рукав. Таня быстро вскинула глаза.

Антон стоял уже совсем близко. Перезнакомившись и перездоровавшись почти со всеми, он подошёл к ним.

— Очень рад, — негромко сказал он, из-за спины Николая Черных протянув Валере ладонь, которую она, чуть улыбнувшись, пожала. Таня испуганно подтащила повреждённую руку к груди, прижала её здоровой ладонью. На короткий, быстрый кивок Антона так же неопределённо кивнула, уставилась на посеревшие бинты. Антон отошёл.

Да что ж такое-то с ними?!

— Вы из Новопокровки, стало быть? Простите… — Николай Сергеевич замялся.

— Антон, — кивнул Калужный, усаживаемый мужчинами к печке.

— …Антон. Как там? У Владивостока, говорят, всё хуже? Мы сидим здесь и ничего не знаем, только слухи доходят один нелепее другого.

— Хуже, чем вы предполагаете, — как-то неохотно отозвался Калужный. Таня украдкой подняла на него глаза. Его китель просушивался у печки, сам Антон сидел, кажется, довольно расслабленно, упершись обеими руками в лежанку. Да только плечи были знакомо напряжены, а глаза смотрели исподлобья, блестели горячими угольками.