Время расставания - Ревэй Тереза (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .txt) 📗
— Я… Меня терзают такие страхи, какие вам и не снились.
Вскоре они ушли, оставив на сиденье стула вечернюю газету. Журналист перевел с английского последнее сообщение свободной венгерской прессы, поступившее на все западные телетайпы: «Русские слишком близко… До свидания, друзья… Спасите наши души…»
Стоя в прихожей, Соня Крюгер приложила ухо к закрытой двери, ведущей в гостиную. Тишина. Должно быть, бабушка вновь впала в этот непонятный транс, как и всегда перед концертом. Когда же она, наконец, выйдет? Девочка хотела, чтобы Ева помогла ей с прической.
Соня провела руками по своему темно-синему платью, вновь восхитившись нежностью бархата. Ей исполнилось тринадцать лет, и она впервые надела «взрослое» платье, а также тонкие чулки и туфли на каблуках. Девочка чувствовала себя неловко и была немного испугана. Она подошла к зеркалу, висевшему рядом с вешалкой. Худенькое треугольное личико с выступающими скулами, огромные темные глаза, полные грусти. Ее часто упрекали в чрезмерной меланхолии. Но что она могла поделать? Конечно, она мало улыбалась, стесняясь неровных зубов, а вокруг ее глаз залегали синеватые тени. Когда Соня особенно уставала, то казалось, что ей поставили синяки под глазами, а в последнее время она постоянно чувствовала себя уставшей. «Все потому, что ты растешь, — утверждала бабушка. — Для роста требуется много энергии».
Соня действительно стремительно росла, вытягивалась, как лиана в джунглях. Если верить дедушке, то она все больше и больше походила на Розмари, на маму, которую она совсем не знала. Тонкая, с длинной грациозной шеей, с гордой посадкой головы и хрупкими суставами, Соня и в самом деле была точной копией женщины, чьи фотографии хранились в ее коробке для сокровищ. Иногда вечером, когда дедушка и бабушка уже крепко спали, а самой Соне не давала уснуть странная глухая тоска, девочка доставала коробку из тайника под кроватью и веером раскладывала на матраце десяток фотографий. Затем она брала их одну за другой, за самый уголок, боясь повредить, и внимательно изучала каждый снимок, как будто это было тайное послание, которое молодая темноволосая женщина оставила для дочери.
Она не знала не только мать, но и отца. В школе, где она училась, таких детей было много. В основном ее товарищи потеряли на войне отцов, некоторые, как и она сама, были круглыми сиротами, но никто никогда не говорил об этом. Прошлое было похоронено, мертвые покоились, облаченные в непроницаемое молчание, а живые просто пытались выжить. Соня знала лишь, что ее мать была смертельно ранена во время уличных боев, когда русские войска входили в Лейпциг. «Твоя мать была необыкновенно хорошим человеком, как и твой отец», — говорила ей Ева, и лицо женщины окаменевало. Очевидно, эти воспоминания вызывали в душе бабушки сильнейшую боль. «Не стоит говорить о печальных вещах. Им бы это не понравилось». Но это молчание камнем лежало на сердце Сони.
Дверь гостиной распахнулась.
— Ты можешь войти, Соня. Твое нетерпение ощущается даже через закрытую дверь, — пошутила бабушка, высунув голову в прихожую.
Соня поспешила повиноваться.
— Для двадцать пятого ноября сегодня отличная погода, несмотря на холод, — заметила Ева, открывая шторы. — Тем лучше! Мои бедные суставы ненавидят сырость. Решительно, я начинаю стареть.
Она протянула руки к печке, чтобы согреть их. Соня нахмурила брови: наряд не шел бабушке. Новая белая блузка из синтетической ткани оставляла желать лучшего; что касается черной юбки, то она ниспадала до самого пола, делая фигуру застывшей. Соня сердилась на себя: ведь она обещала бабушке сшить новое платье к концерту, но слишком поздно взялась за работу, и Ева настояла на том, чтобы сначала внучка закончила шить свой наряд. С бархатом работать было сложнее, чем думала Соня.
— Ты очаровательна, моя дорогая, — улыбаясь, сказала Ева.
— Ты так думаешь? — взволнованно спросила Соня.
— Конечно. Иди сюда, я тебя причешу.
Девочка подошла к бабушке и повернулась к ней спиной. Она была уже на несколько сантиметров выше пожилой женщины.
— Бабушка, ты нервничаешь? — спросила Соня, отдаваясь во власть ласковых рук, заплетающих косу.
— Нет.
— Почему?
— Вот уже более тридцати лет я принимаю участие в концертах оркестра «Гевандхауза». Так что его юбилей, сто семьдесят пять лет, для меня прежде всего — это выступление. В любом случае, — добавила она совсем тихо, — после всех пережитых ужасов войны можно сказать, что страх оставил меня. Мне кажется, что этого чувства я лишилась раз и навсегда.
Соня примолкла, смущенная серьезным тоном бабушки. Фрау Крюгер так редко говорила о том трагическом времени!
— Как бы я хотела, чтобы страх покинул и меня тоже, — прошептала девочка.
Ева взяла внучку за плечо и развернула к себе лицом. Затем она охватила ладонями ее лицо.
— Не говори так, моя маленькая. Страх необходим для того, чтобы противостоять этой жизни. Страх дает нам силу. Я не боюсь за себя, это правда, но я беспокоюсь о тебе. Когда я думаю о твоем будущем, я опасаюсь, что ты не будешь счастлива. Иногда ты бываешь такой… молчаливой.
Соня внимательно смотрела на любимое лицо, тонкую, поблекшую кожу щек, коротко стриженные седые волосы, морщины, избороздившие лоб, внимательные голубые глаза. Ее бабушка подарила ей все, что необходимо в жизни: любовь, ласку, мудрость, утешение. Она укачивала малышку в своих объятиях, когда девочке снились кошмары, именно она ухаживала за внучкой, когда та болела пневмонией, когда каждый вдох давался с трудом, а легкие казались подушечкой, утыканной иголками. Тогда Соня была вынуждена провести в постели почти два месяца. Чтобы хоть как-то развлечься, девочка принялась шить из лоскутков платья для своей куклы. Выздоровев, она не оставила рукоделие, а начала шить для себя, делая выкройки из старых газет.
— Я тебя люблю, Oma [76], ты ведь знаешь это, — выдохнула Соня.
Улыбка осветила лицо пианистки.
— Конечно знаю, дорогая. И я тоже тебя люблю.
Звяканье ключа в замке входной двери заставило их повернуть головы.
— А, наконец-то! Вот и твой дедушка! Надо же, он не опоздал.
Этот веселый тон, как будто бы призванный скрыть то, что на душе, заставил Соню улыбнуться. Карл Крюгер был всегда точен, как часы. Он сказал, что приедет за ними в шесть, и, подтверждая его пунктуальность, раздался бой настенных часов.
Карл вошел в гостиную — на голове меховая шапка, поношенное тяжелое зимнее пальто болтается на худой фигуре.
— Ну что, дамы, вы готовы? Карета вас ждет.
— Хотела бы я взглянуть на карету! — проворчала Ева. — Увы, в этом городе давным-давно нет карет.
Лицо Карла тут же помрачнело. Когда Ева заговаривала о тяжелых условиях их жизни, пусть и в шутливом тоне, Крюгер всегда чувствовал себя виноватым. Может быть, когда в город пришли советские войска, им следовало бежать из Лейпцига, как поступили многие их друзья, врачи и профессора, которые ушли вместе с американцами, бросив все свои вещи. Тогда Карл колебался, и его нерешительность оказалась фатальной. Мужчина даже представить себе не мог, что он покинет родной город, издательство, которое досталось ему от предков, тогда как впереди его ждала неизвестность. Однако большая часть издательского квартала лежала в руинах, и миллионы книг обратились в дым. Теперь их семью обеспечивала Ева, прославленная пианистка. Как ни странно, но фрау Крюгер не просила мужа уезжать. Поняла ли она, что он мог почувствовать себя дезертиром? А затем разыгралась драма с Розмари, о которой в семье никогда не говорили, потому что Ева не хотела, чтобы Соня узнала правду.
Это случилось зимой 1946 года. Стоял сильный мороз. Угля не хватало, они не могли толком нагреть квартиру, а рацион домочадцев, крошечной трехлетней девочки и двух безработных женщин — был урезан до минимума. Картофель, хранившийся в погребе, замерз и стал несъедобным. На улицах среди сугробов чернели остовы обожженных стен.
