Никто об этом не узнает (СИ) - Навьер Рита (библиотека электронных книг txt) 📗
Алёна покраснела, уловив посыл.
— Я так плохо говорю, да?
— Ну… с ударениями у тебя кошмар, это точно. Вот что это за слово — звонит? Звонит же! Ну и говор какой-то… странный, в общем. Да и в целом, она тебя подтянет по русскому.
Лилия Генриховна оказалась суровой на вид старухой, передвигающейся по тёмной, захламлённой квартире в инвалидном кресле.
Встретила она Алёну без особой радости, но и неприязнь тоже не выказывала. Сухо позвала за собой в гостиную, а Нине велела заехать часа через три.
Занимались они за круглым столом, прикрытым тяжёлой тканевой скатертью, отороченной бахромой.
Вообще, Алёна теперь поняла, почему Нина назвала старуху ведьмой. Та была совершенно нетерпима к ошибкам, раздражалась чуть что, гневно сверкая глазами, ну и с выражениями не церемонилась. Ещё и кот у неё водился, чёрный, без единого пятнышка. Разлёгся рядом на стуле и смотрел надменно и злобно.
Так что после трёхчасового занятия Алёна чувствовала себя буквально выжатой.
Зато вознаграждением стал ужин с отцом, наедине.
Заведение было таким же помпезным, как и то, куда днём возила её Нина, но еда вкуснее, во всяком случае, ничего экстравагантного — мясо на углях, свежие овощи. И хотя то и дело за тсолом повисало неловкое молчание, этот вечер всё равно запомнился ей как самый прекрасный за всю её недолгую жизнь.
Отец сначала задавал дежурные вопросы, не смотрел в глаза и держался напряжённо.
Она же наоборот, несмотря на чувство неловкости, вовсю старалась разрядить обстановку, сблизиться с ним, рассказывала про всё подряд, что в голову взбредёт. Особенно разошлась, когда делилась впечатлениями о старухе-дикторше. Отцу, видать, были знакомы её ощущения, потому что он ожил, заулыбался.
А потом случился конфуз — она нечаянно опрокинула бокал вина и багровые капли попали на его брюки.
Алёна ужасно расстроилась и, пытаясь промокнуть салфеткой пятна, запричитала:
— Ой, папа, папочка, прости! Я такая неуклюжая…
Он вдруг не рассердился, наоборот — улыбнулся даже. После этого инцидента напряжение его как будто спало, и взгляд он больше не отводил, и разговор пошёл как по маслу. Они и смеялись, и болтали. Пока не вернулись домой…
Дома папа сразу стал неуловимо другим. Замкнутым, отстранённым.
Жанна Валерьевна и вовсе, как показалось Алёне, посмотрела на неё с ненавистью. Папина жена её, в общем-то, не обижала, но обращалась свысока. Практически с ней не разговаривала, а когда и случалось такое — буквально цедила сквозь зубы. Алёна кожей чувствовала неприязнь мачехи и не знала, как себя с ней вести, чтобы не раздражать ещё больше.
Да и Артём хоть и спросил довольно миролюбиво, как прошёл её день, всё равно неосознанно чувствовалось — относился к ней тоже плохо.
Но хуже всего дела обстояли, конечно, с Максимом. Они, Жанна Валерьевна и Артём, хотя бы старались делать вид, что терпят её. Максим же открыто высказывал всё, что на уме.
А самое обидное — ей-то он почему-то нравился. Необъяснимо. Вопреки. Вот нравился и всё тут. Она даже рисовала его! Но устыдившись, спрятала скетчбук подальше.
Если бы он не был её братом, она бы, наверное, грезила о нём. Хотя влюбиться в такого — это беда. Это катастрофа. Ясно сразу.
В любом случае, его ненависть ранила больнее, чем презрение Жанны Валерьевны и неприязнь Артёма. Почему-то очень сильно, прямо до боли не хотелось, чтобы он так к ней относился. Хотя, понимала сама, иначе и быть не могло. И на то есть тысячи причин. Начиная с того, что папа изменил его матери с её матерью, и теперь Алёна — живое тому напоминание. И заканчивая простой, но жестокой правдой — кто он, и кто она. Небо и земля. Принц и нищая. Красавец и страшилище.
Ну, нет. Страшилищем она всё же не была. В детдоме, например, за ней ухлёстывал Чусов и утверждал, что в жизни не видал таких, как она. Но… рядом с Максимом она почему-то чувствовала себя совсем невзрачной.
А ещё, несмотря на его злость, грубость и ершистый нрав, она не ощущала в нём настоящей, продуманной жестокости, от которой истинный циник получает садистское удовольствие. Он просто казался человеком, который с чего-то вдруг решил, что терять ему нечего, а потому готов очертя голову лететь вместе со всем миром в тартарары.
Однако лучше не думать о нём, говорила она себе. Хотя не так-то легко это давалось. Даже совсем нелегко. Мысли лезли сами собой. Поэтому надо как-то отвлечься, решила она.
Старуха-дикторша спрашивала её, какие книги Алёна читала и читает. Вот где стыд-то!
Вообще, она читала, конечно, в прошлом году кое-что из программы. Тургенева… Достоевского… Куприна… ну и всё. Школьные учителя её всегда жалели и особо не спрашивали.
А вот Лилия Генриховна разразилась такой уничижительной речью, что Алёна готова была сползти под стол. В общем, старуха велела ей читать. Много и постоянно. А ещё слушать аудиокниги. А лучше всего — одновременно читать и слушать. Накидала ей длиннющий перечень книг, обязательных к прочтению. «Буду, — сказала, — спрашивать».
Алёна достала из сумки список «маст-рид» и отправилась в отцовскую библиотеку.
Начать Алёна решила с Цвейга, благо папина библиотека оказалась на редкость богатой.
И неожиданно увлеклась. Нет, увлеклась совсем не то слово. Никогда прежде книга не действовала на неё так, что внутри всё болело, что от эмоций в груди камнем стоял ком. Глотая новеллу за новеллой, она совершенно потеряла счёт времени.
А потом пришёл он. Максим. Она с утра, с самого завтрака его не видела. Думать-то о нём она думала, но встречаться боялась. Особенно наедине. И, очевидно, не зря.
Какие он гадости ей говорил! Как больно ранил! Ещё и угрожал.
Однако пусть она тысячу раз будет дурой, но глядя в его глаза, всё равно видела совсем другое. Отчаяние, злость, даже ярость. Но вот такие похабные, жестокие слова говорят ведь с другими глазами. С холодными, самодовольными, безнаказанными…
Хотя откуда ей знать наверняка? Всё равно ясно одно: он её ненавидит и презирает. Даже неважно почему. Главное, что так есть и это надо как-то принять, как-то с этим свыкнуться. Только вот как?
На следующий день Лилия Генриховна снова терзала её, да ещё и не три часа, а почти четыре. Нина встала в пробке и приехала за ней на сорок минут позже.
Обессиленную Алёну — старуха будто выкачала из неё все соки — Нина снова завезла в знакомый уже салон. На вечернее мероприятие следовало явиться при полном параде. И девочки из салона постарались на совесть. Казалось бы, макияж, укладка и всё… А себя Алёна едва узнала.
— Ты поменьше говори, побольше улыбайся, — напутствовала её Нина. — Если спросят — отвечай да, нет, не знаю. В разъяснения не вдавайся — опозоришься. И Дмитрия Николаевича опозоришь. А улыбка у тебя красивая. Так что ею и сверкай. И вообще, народную мудрость знаешь? Молчи — за умного сойдёшь. Реально так и есть.
Алёна и молчала. Очень не хотелось папу позорить. На вопросы и реплики кивала, ну, от силы отвечала «да» или «нет», если уж совсем не отвертеться. Ну и улыбалась во весь рот, как присоветовала Нина.
Стол изобиловал яствами, но Алёна поначалу не могла себя заставить и кусочка проглотить. Переволновалась очень. Столько внимания!
Правда, журналисты её уже одолевали раньше, но тогда всё иначе было. Над ней не висел страх опозорить отца. А тут эти вилки… Как в них разобраться? Потом сообразила наблюдать за Жанной Валерьевной и копировать за ней — та сидела справа. Вроде худо-бедно справлялась. Хотя, конечно, напрягал её этот вечер неимоверно. Вопросы, вроде и доброжелательные, а с каверзным подтекстом. Улыбки фальшивые. Взгляды эти вокруг любопытные, острые и ждущие, как будто все так и выискивали в ней изъян или надеялись на какой-нибудь прокол.
На ум неотвязно лез фильм «Собачье сердце», а конкретно — момент, где старик-профессор представлял на суд зрителей Шарикова. Вот этим Шариковым она себя и ощущала.
Затем какой-то парень в очках, молодой ещё, но с глубокими залысинами, подсел к ней. Улыбнулся широко, затем поинтересовался:
