Четыре встречи (СИ) - Сухоцкая Инга (е книги .txt) 📗
– Вы уверены? – с недоверчивостью спросила она.
– В чем?
– Что милая, нежная?
– Думаю, уверен, – с нарочитой серьезностью ответил он, с еле сдерживаемой улыбкой вглядываясь в темные внимательные глаза. – И это идет тебе больше, чем всякие строгости… «Выкаешь» вон… зачем? Чтоб опять отдалиться? От меня? От себя? – и уловив выжидательное молчание Марины, вернулся к вопросу о коварстве, – Понимаешь, человек иногда поступает так, как требует его природа, душа, жизнь, поступает, потому что поступает, потому что поступи он иначе – и это будет не он. И как узнать, когда человек поступает по случаю, а когда по природе? Вот и получается, что судить-то и нечего, и некого. – Он любовался на ее спокойные, чуть улыбающиеся губы…
– Прибываем через десять минут! Внимание пассажирам, прибываем… – голосила Инна-Нина на весь вагон.
– Марин, ты сейчас куда?
– На заводе отмечусь – и домой. А вечером в институт.
– А может – ну его… Отметимся завтра, в институте еще день пропустишь – не страшно. А сами съездим куда-нибудь… Погуляем.
Марина отрицательно помотала головой: ей этих счастливых мгновений на всю жизнь хватит, потому что много ли, мало ли, – счастье есть счастье. Стоит о нем вспомнить, и вся душа озаряется, и силы прибывают, и можно жить дальше. Такими мгновениями не рисковать – дорожить надо.
А вот Алексей от своего счастья отказываться не собирался. Не для того оно приоткрыло им двоим свои тайны, не для того обволакивала сиреневыми тенями, не для того живило розовые, на пледе, цветы, чтобы вот так, непознанным, неприкаянным изойти из его жизни.
Поезд тяжело проскрежетал, сбрасывая ход, и дернулся, уткнувшись в асфальтовую подушку вокзала. Марина рванулась к купейной двери, но Алексей придержал ее за запястье:
– Знаешь, Мариш, нам теперь никуда друг от друга не деться. Явно, тайно, каждый день, через годы, избегая и расходясь, – мы все равно будем встречаться, пересекаться, возвращаться. Это я тебе как физик говорю.
Марина выслушав, едва заметно улыбнулась, ласково погладила его челку, щетинистую щеку, и, скользнув взглядом по его губам, вылетела из купе, чуть ни бегом понеслась по перрону, то ли в метро, то ли на остановку, – лишь бы подальше от Алексея, от путаницы снов и пробуждений.
Встреча вторая. Глава 11. Рутина
Судьба судьбой, а рутину в сторону не отложишь, – ей ежедневная пища нужна: время, силы, задачи, и лучше, чтобы все катилось ровно, без сбоев. Однообразие скучновато, но экономит… – да кто его знает, что оно там экономит! Алексей старался жить привычно, обыденно, как всегда, но душа была не на месте. Марина снова пропала. Как приехали из Энска, так и не виделись. Он придумывал себе дела в ее отделе, высматривал высокую фигурку на просторах заводской территории, поджидал в проходной, у аллейки, у входа в институт. Тщетно.
Ходили слухи, что она уволилась, тихо, быстро, чуть ли ни тайком. Почему, – точно никто не знал, говорили «по семейным обстоятельствам».
Оставалось только гадать, зачем была эта встреча: что он должен был понять, почувствовать, и сбылось ли предначертание. Порой казалось, что все случилось, а он не понял, в чем это «все». Порой разгоралась надежда, что ничего еще не произошло, а значит, они снова встретятся. Когда-нибудь. А пока… Пока он слушал пошловатые анекдоты жены, восхищался благородностью и смелостью ищущих женских натур, мучаясь от аллергии на косметику, или засиживался допоздна в дебрях металлических шкафов.
Часть третья. Встреча третья
Встреча третья. Глава 12. Васильевский остров
«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать,
На Васильевский остров я приду умирать»,
– то-то, что умирать. Поцелованные Богом часто пророчествуют, не замечая того, и не каждому эти пророчества понятны, и не на всех сбываются. На Марине сбылось: жить ей, действительно, не хотелось.
И дело было не в коммуналке (к которой не сразу привыкнешь после отдельной квартиры), не во мраке и сырости нового жилища (с окнами во двор-колодец, вернее, на помойку и чужие окна), не в смраде запустения и всеразъедающей безбытности (из черного бугристого потолка угрожающе торчали крючья арматурин и клочья проводов, по периметру зияли обглоданные сквозняками щели, а стены бетонным распадом сползали на почерневший, искореженный влажностью, холодом и плесенью деревянный пол) и даже не в обрушившейся вдруг нищете.
Дело в том, что как ни утверждалась Мрыська в дочерних чувствах, как ни укреплялась в надежде, что Варвара Владимировна однажды заметит эти самые чувства, как ни положила себе защищать, если не близость, то хотя бы самую возможность этой близости, – об одном забыла: Варвара Владимировна, как любой другой человек, и путь, и попутчиков сама выбирать вольна. Захотелось ей новой жизни, жизни мыслителя и литератора в стороне от цивилизации, в особняке-имении: вот беседка, зеленью увитая, вот круглый стол, уставлен-украшен (а снаружи дождик сыплет, сирень клубится)… И она, – фигурка точеная, осанка царственная, на изящных плечиках тяжелая, с длинной бахромой, шаль, – письмо пишет или с известными людьми о высоком беседует. А там и журналисты узнают, репортеры понаедут, уже слышались ей восхищенные шепоты знакомых: «неужто наша Барбара?». И никто-никто ее, Варвару Владимировну, раздражать не будет (Мрыська сама тут как-нибудь! Молодая, ушлая, – что с ней станется?)… Ради такой жизни и квартиры не жаль. Анны Ивановны, единственной, умевшей обуздать характер дочери, – в живых уже не было, с Мариной договариваться – только медлить, да и поймет ли: глазами лупать начнет, неровен час, – за матерью увяжется… Вот и пришлось Варваре Владимировне действовать быстро, тихо, иногда в убыток себе: элитную квартиру по дешевке отдать, риэлтору с лишком заплатить (за скорость и чтоб разборки с Мариной на себя взял), – но уж деньги от сделки Варвара Владимировна все себе взяла (чтоб никакие мелочи от высших материй отвлечь не могли); подгадала день и время отъезда, чтоб Мрыськи дома не было; проследила, чтоб рабочие все-все от мебельной стенки до карандашных обломков загрузили, и отправилась к новой жизни на новеньком BMW в сопровождении кавалькады грузовиков.
… Вернувшись с дежурства… (Последние месяцы Марина работала санитаркой в ближайшей к дому больнице, устроилась в свое время, чтоб поближе к бабушке быть, после того, как врачи сказали: готовьтесь. Ради этого и прежнюю работу с институтом оставила, а как бабушку похоронили, не захотела своих «подопечных» без пригляда оставлять. Одних выписывали, других принимали, а Марина так и продолжала работать) …вернувшись с дежурства и обнаружив дома незнакомых людей, объявивших себя новыми законными хозяевами, Марина не сразу поняла, что происходит. Ей показывали какие-то документы, трясли паспортами, объясняли что-то на плохом русском, куда-то звонили, протягивали Марине телефонную трубку, кто-то назначал встречу, но зачем, – Марина плохо соображала.
Она водила потерянным взглядом по прихожей, видела знакомые обои, мозаичный паркет, чужое зеркало… Да, мебель можно поменять, и адрес – можно, и даже поссориться на время с друзьями, даже с Соней – можно, но как вырвать из жизни прошлое? из сердца – детство? плохое, хорошее – неважно; как ОБЕЗ…– «смерть»/«-смертить», а «жизнь»… – ЖИЗНИТЬ себя? Какими бы сложными ни были ее отношения с матушкой, Марина в своей верности все надеялась… ждала… – ведь любовь одолевает все. А нелюбовь? Не вражда, нет, – а именно нелюбовь? Она равнодушна, и ей, нелюбви, дела нет до тебя и твоей жизни: явишься к ней на порог, – посмотрит мутным взглядом, и дверь перед носом захлопнет, – иди куда хочешь.
Марина отправилась в следующий подъезд, к Соне. Соня ужаснулась, увидев подругу: взъерошенная, дрожит, взгляд безумный, стоит, молчит, будто язык проглотила; завела подругу на кухню, маму позвала. Та только руками всплеснула: «Деточка, что?! Что случилось? Ты дома-то была?» Услышав слово «дом», Марина вздрогнула всем телом и разревелась, а Соня с мамой сквозь всхлипывания, с трудом разбирая слова, выслушали ее странную историю, напоили Марину какими-то каплями, уложили на Сонечкин диван, и разделились: Соня осталась при подруге, а ее мама, возмущенная и рассерженная, наспех одевшись и ничего не объясняя девочкам, ушла.
