L.E.D. (СИ) - "Illian Z" (читать книги онлайн без .TXT) 📗
Легко отбить его руку, тянущуюся к члену, и завладеть им самостоятельно. Но не ласкать, наоборот, туго сжать. А вот трахать птенчика теперь — чуть жёстче и грубее, не так глубоко, но каждый раз упираясь и надавливая членом на самое важное место внутри.
— Перестань, — умоляет, облизнув пересохшие губы, — не делай так!
Дрожит, изгибается, пытается царапаться. Кричать я ему не даю, заткнув поцелуем. Ему не плохо, его не нужно спасать от меня. Да, муторно и мучительно, но в этом-то всё и дело. Так и должно быть.
И когда он уже устал сопротивляться, задохнулся кричать, и лишь крупно дрожит, едва не плача, разжимаю пальцы, провожу ими по его члену сверху вниз, просто поглаживаю, не ослабевая фрикций, даже наоборот, ускоряясь, чуть задерживаюсь около головки, массирую, не сдвигая кожу и не оголяя её. Вполне достаточно.
Кричит. Громко, хрипло, я едва успеваю снова его поцеловать и заглушить. Бьётся, как птичка в силках, но лишь делает хуже, мой член так погружается глубже, и давит сильней. Не оргазм у него, а истерика какая-то, с укусами моего языка, царапаньем плеч и попытками сбежать. Я так раньше делал клиентам, и не раз, но чтобы так реагировать… это надо быть птенчиком. Любимым моим.
Дышит порывисто, устало обмякает, приоткрывает глаза. И совсем не мешает мне продолжать себя трахать, даже тихо постанывает. Но сейчас у меня — не секс даже, потому что любимый так обессилел в борьбе с моими извращениями над ним, что совсем почти безучастен. Как будто мастурбация на него же, но меня всё устраивает. Лучшее, что могло быть.
Мой оргазм — острый и короткий, немного даже неожиданный. Зато немного приводит птенчика в себя — почувствовав сперму внутри, любимый сжимается, открывает глаза, и, потянувшись ко мне рукой, дотрагивается до шрама, проводит по нему:
— Тебе… хорошо?
Перехватываю его руку своими, зацеловываю пальчики, выдыхаю:
— Да, любимый. Да.
— И я люблю тебя, — улыбается птенчик сухими губами.
За его улыбку, за тем моменты, когда он сидит в ванной, почти засыпая, а я его купаю, за то, как буквально несу его обратно в кровать, за то, как он заворачивается в одеяло и засыпает, несмотря на то, что почти день на дворе, за то, как он мило дышит во сне… за то, что он просто есть — я готов на всё. На позор, муки, смерть. Или даже намного опасней — долгую и счастливую жизнь.
========== 51. Решение ==========
Бек говорил, что я часами просиживал на кухне, глядя в одну точку. Не помню совершенно, но в то же время это занятие кажется привычным, я смотрю в окно сквозь лёгкий флёр сигаретного дыма и не думаю ни о чём. Просто наслаждаюсь тем, как меня заполняет счастье, как будто заново ощущаю вкус табачного дыма, запах холодного зимнего воздуха из окна…
— Давай договоримся, что ты пепельницу за собой сам выгребать будешь, — любимый морщит раненый носик.
Проснулся. Стоит босиком на плитке, закутанный в одеяло, взъерошенный, как всегда после сна. Выспался? Быстро же.
— То есть ты только сейчас решил высказать претензии? — изумляюсь.
— Ну, есть время, — садится на стул напротив, подбирает одеяло с пола, — а то ты то спишь, то болеешь, то работаешь. Я давно тебе кое-что ещё сказать хотел, только ты постарайся не перебивать, хорошо?
— Если ты скажешь, что мы расстаёмся, то договорить не успеешь, поцелую, — хмыкаю.
— Нет, нет же! — забавно возмущается птенчик. — Я же просил не перебивать!
Примирительно приподнимаю кисти рук, действительно готов его внимательно выслушать, даже сигарету новую не беру.
Любимый в глаза мне не смотрит, изучает столешницу так внимательно, словно эксперт-криминалист. Говорит тихо, сбивчиво, мне приходится прислушиваться, чтобы уловить:
— Я бы хотел извиниться. За всё. И за розыгрыш тот, и за то, что в клинику тебе не звонил… с тобой… сложно. Как только мне кажется, что будет всё хорошо… ты что-нибудь… ну… делаешь. И не хочется с тобой… быть. Но без тебя — ещё хуже, и… я не знаю, как быть.
Наконец-то смотрит на меня, грустно и немного потеряно. Если это не признание в любви, тогда не знаю, что может им считаться! И тоже так непросто подобрать слова. Мы же живые люди, несмотря на то, что по нашим приключениям можно фильм снимать, и у нас нет сценария с прописанными репликами. А единственное, на что я сам способен, это встать, обнять любимого, и тихо пошептать ему на ушко:
— Давай всё так и оставим? Как сейчас? Ну, пепельницу я сам буду убирать. И ещё что-нибудь, только не молчи! Сегодня нормально было всё… ну, между нами?
Вот иногда так сложно назвать вещи своими именами, что лучше вообще не называть. Не смущающе, а как-то… странно, что ли. Как будто «секс» и производные этого слова — это к клиентам относится, к чему-то рабочему, или животному, низменному, но никак не к тому, чем мы с любимым занимались, хотя тот ещё разврат был.
— Да, — просто отзывается птенчик, — мне всегда нравится… когда не больно.
И эти тихие, простые слова как по сердцу резанули, по змее внутри, глубоко, до чёрной крови и тонких веерных костей. Вместо любви, покоя, доверия, я воспитал в любимом лишь страх и неуверенность. И моя внешность здесь совершенно не при чём, только поступки. И если бы птенчик, для себя самого же неожиданно, не влюбился в меня, всё давно бы рассыпалось, как карточный домик, построенный на линии прибоя.
— Но ты нормально себя чувствуешь сейчас? — выпускаю любимого из объятий, пытаюсь отвлечь и его и себя от воспоминаний о плохом.
— Да, наверное. Ну, есть чувство… странное. Как будто… а что?
— Если ты не против, могли бы к Беку сходить, он звал нас, звонил.
— Что-то случилось? — сразу же всполошился.
— Нет, — успокаиваю, — ему просто скучно. Жаловался, что Чар его никуда не пускает.
— А, ну тогда давай, конечно, сходим! Сейчас?
— Можно и сейчас, собирайся.
Кивает, тут же вскакивает, едва не упав, запутавшись в одеяле, так, что мне приходится его поймать и поддержать, и бежит одеваться. Впору мне уже начинать ревновать, у них с полукровкой очень странный вид отношений развивается.
Я начинаю одеваться намного позже любимого, и всё равно жду его в коридоре. Не потому, что он чересчур копается, а потому, что я привык не делать никаких лишних движений — довольные клиенты обычно желают, чтобы я покидал их дома побыстрее. Желали. Всё. Прошедшее время.
На улице заметно потеплело, но я набрасываю ворчащему на это птенчику капюшон на голову. Пусть с меня пример не берёт, у меня внутри головы нет ничего особо ценного, морозить можно, а ему — не нужно.
Даже скутеретту не берём, идти тут всего ничего, а я не исключаю тот вариант, что поить нас будут там не только чаем, но и чем покрепче. В окнах горит свет, но на наш стук в дверь никто не отвечает. Подёргав ручку, убеждаюсь, что, к тому же, заперто. Гостеприимство последнего уровня. Звонит телефон. Бек. Вот сейчас скажет, что передумал, или вообще, разыграл:
— У тебя что, ключей нет или рук? Открывай.
— А у тебя что, ног нет и руки совсем отвалились? — парирую.
— Вот давай без выебонов, а? — раздражается Бек. — Открывай и заходи.
Слушаюсь, под недоумённым взглядом птенчика нащупываю на связке ключ с пушистым брелоком, отпираю замок, испытывая смутное чувство беспокойства — в прошлый раз, когда я так делал, я обнаружил Бека в ванной…
Сейчас он спокойно созерцает нас с дивана в зале, на котором полулежит, обложенный подушками, ковыряется в телефоне, и здоровается с нами весьма оригинально:
— Моё величество, король Бекверди Первый, рад приветствовать вас в своих владениях, о, чужестранцы!
— И ты только ради этого пафоса не поднял свою жопу?
— Не совсем, — Бек кивает куда-то в сторону-вверх.
И я замечаю блестящий шнур капельницы, ведущий к штативу с закреплённой на нём системой. Теперь ясно, почему Беку скучно — двигаться-то почти нельзя.
— А Чарли где? — интересуется птенчик.
