Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" (читать книги без регистрации полные txt, fb2) 📗
– Блин, Макс, это… Спасибо тебе, это же…
Полшага – это совсем чуть-чуть, и я понять не успел, когда они исчезли. Стас обнял меня, резко и сильно, прижав к себе. Просто обнял. По-дружески. По-дружески…
А потом я почувствовал его дыхание у себя на шее – быстрое, горячее и прикосновение жёсткой щеки – к своей. Одна рука соскользнула вниз, на талию, другая медленно, неуверенно коснулась затылка, и я сам, ничего не соображая, обнял его в ответ, чувствуя под пальцами гладкую горячую кожу и перекатывающиеся мускулы. И коснулся губами его плеча.
– Ты… Ты что творишь? – раздался хриплый шепот и я, выйдя из транса, посмотрел Стасу в лицо.
У Стаса глаза действительно белые. Рисунок радужки – всех оттенков белого, какие только бывают. Туман. Сырая штукатурка. Яичная скорлупа. А края – серые. Пасмурное небо. Грифельная штриховка. Пыль на стекле. Это красиво. Правда, это красиво.
– Я? – я не разжимал рук и он – тоже. – А ты?
– А я, – у Стаса был такой вид, словно он не понимал, где он и что делает. – А я… Я… Бля, – он резко отстранился, – у меня это… Голова кружится, я это…
И, бросив на меня последний безумный взгляд, он рванул из коридорчика. Я опёрся о стенку, пытаясь отдышаться. В голове не было ни одной связной мысли. Кажется, я тоже не соображал, кто я и где.
– Эй, – раздался неприятный голос, вырвавший меня из моей коматозной нирваны, – чего тут тряпьё разбрасываете?
Некоторое время я, непонимающе, смотрел себе под ноги. Потом нагнулся и поднял брошенную Стасом рубашку – ту самую, чёрную, от D&G. Она была ещё слегка тёплая, и я с трудом подавил желание прижать её к лицу – только присутствие тётки в синем халате меня остановило. На чёрной матовой ткани пятна крови были отчётливо видны. Разрез там, где Азаев зацепил его ножом, – не будь Стас таким сильным и быстрым, удар пришёлся бы в печень. Это была рубашка Стаса, выигранная Стасом в карты, с пятнами его крови, с его запахом, источающая его тепло. Аккуратно свернув её и засунув туда руки, как в муфту, я, в полуоглушенном состоянии, побрёл к себе.
На момент происходящего Усама-бен-Ладен был ещё жив
Почти дословная цитата из “Масяни”
====== 20. Такое странное чувство ======
ахтунг: с этого места начнётся романтик
Я начал разговаривать в четыре года. Не знаю, почему. Я всё прекрасно слышал и понимал. Просто… не говорил. Впрочем, с миром я контачил: кивок головы – «да», фак – «нет», прицельно брошенная вещь – «эй, ты, иди сюда», пинок ногой – «отвали». Из-за немоты меня определили в группу ко всяким болезненным и слабоумным. А я не был ни тем, ни другим. Ни дауном, ни аутом, ни диабетиком. Я, в свои четыре года, был сильным, подвижным и с удовольствием дрался с нормальными мальчиками. Они тоже спокойно общались со мной. А что такого? Я был самым обычным, довольно высоким, тощим, белобрысым, весь в синяках и царапинах – как и все детдомовцы. Только не говорил.
А потом... Этот момент я помню хорошо. Это было летом, в самом начале – летел тополиный пух. Мы раздобыли спички и поджигали его. Мне жутко нравилось смотреть, как роняешь спичку в белое пушистое облако, огонь расползается лужицей и остаются пятна гари с белыми семенами. Нас застукали за этим делом – одна из воспитательниц. Спички были у меня и она стала их отбирать. Я не отдавал и она залепила мне пощёчину. «Ах ты, сука ёбаная!» – заорал я на неё. И мы остановились оба – она таращилась на меня, я – на неё. Мне и раньше прилетало – как и многим, кто не жаловался, так что я прифигел не от пощёчины. Я заговорил! В голове как щелкнуло, и я понял, как это делается. Просто понял и всё. Пока я осознавал этот факт, у меня отобрали спички. Помню, потом я зашёл в раздевалку, где у нас были шкафчики с одеждой, и пнул один – с божьей коровкой на покосившейся дверце. Дверца отвалилась. «Ну, ёб твою мать!» – выдал я, радуясь не только выбитой двери, но и тому, что могу озвучить своё достижение.
Потом были врачи. Выяснилось, что я говорю нормально, совершенно чётко, без запинок и заиканий, как будто давно умею. Хотя логопидор со мной ни дня не занимался. Словарный запас для четырёхлетнего ребёнка у меня был неплохой, но больше матерный. А я… Я долго пытался это осознать – я говорю. Я могу вслух назвать любою вешь, попросить, что надо, послать нахуй могу. Странное чувство. Словно мне дали большую коробку – а там и спички, и отвёртки, и гвозди, и проволока – делай, что хочешь! Очень было странное чувство.
Но сейчас ещё страннее. Гораздо страннее. Как будто снова что-то включилось внутри меня, только непонятно, что. Что с этим делать, как этим пользоваться?
Зато знаю, кто включил. Макс.
Я смелый человек, потому что знаю, как оно, когда по-настоящему страшно. Мне было двенадцать, я ещё жил дома. Это была осень – конец сентября, наверное. День был такой, как я люблю – холодный, солнечный, пахло гарью и бензином, потому что мы бегали по крышам гаражей. Гаражи, какие-то недостроенные помещения. Я бежал самый первый и спрыгнул самый первый на какую-то фанерку или картонку. И она провалилась. Там был колодец-не колодец, труба-не труба – узкое пространство, руки развести – локтями упрёшься. Наполненное ледяной водой.
Я нырнул с головой. Потом-то я понял, хорошо, что там была вода, она смягчила падение. А тогда… Тогда это был страх. «Ледяной ужас.» Не помню, где я потом прочитал это или услышал, но очень хорошо знаю, что это. Это стылая, пахнущая бензином вода, сомкнувшаяся над тобой.
Плавать я не умел. Но на дне были какие-то железки, и, барахтаясь и извиваясь, я вскарабкался на них. Под водой стоял на цыпочках, как блядская балерина, но морду высунул. К воздуху, к солнцу. Мои приятели стояли вокруг и что-то кричали. А у меня в ушах вода и колотит всего. Там, надо мной, где-то метра полтора было этого колодца. И небо. Я стоял, упирался руками в стены, под ногами шаталась какая-то хрень, ледяная вода пропитала одежду, голова кружилась и я нихрена не соображал. Просто страх, что вот сейчас эта фигня у меня под ногами рухнет, и я окончательно уйду под воду. И привет, Стас, закопают и забудут. Пацаны кого-то пытались позвать, протягивали мне руки… Но никого не было, а они не дотягивались. Я замерзал. Стоял там, в ледяной воде, возле моего лица плавали листья, какие-то бумажки, одуряюще пахло бензином. А я не хотел подыхать. Очень не хотел.
А потом я упирался руками и ногами в цементные стенки, сдирая кожу и уделывая в хлам одежду, напрягаясь так, как не напрягался никогда, и залез повыше, в меня вцепились и вытащили, наконец. Я валялся на земле, выплёвывал горькую грязную воду, с меня текло ручьями, но я улыбался – я остался жив. Потом мы пошли домой к одному однокласснику, пили горячий чай, пытались высушить мои шмотки – утюгом, феном его матери, над плитой держали. Нихрена не вышло, дома мне за мой внешний вид пиздюлей вломили знатно.
Потом я часто возвращался к этому колодцу, заглядывал туда и вспоминал, как это страшно. Когда, как ни вертись, ничего не сделаешь. Вообще.
Упади в ту яму кто другой в тот день – он бы точно помер. Из всей нашей компании я был самым сильным и высоким. И самым закалённым – даже не чихнул после этого.
А яму потом замуровали. Какой-то алкаш умудрился туда навернуться по темноте – и пиздец. Выбраться сил не хватило и замёрз он там тихонечко.
Но сейчас мне страшнее. Я не знаю, что делать. Я, блядь, я – не знаю что делать. Не понимаю, что происходит.
Я, несколько часов назад, уже мысленно отправился в колонию. Я отлично о планах директора на мой счёт знаю. Что если он меня хотя бы на том, что я кого-то вилкой ткну, поймает, мне уже напишут, что я тут резню бензопилой устроил. А колония – это пиздец. Потому что ничего нормального после неё уже не будет. Для меня. Это у Танкиста в голове вся эта блатная романтика, а мне это ни в пизду не сдалось.
Я уже прикинул, как выйду и, нахер, живым в асфальт закатаю директора, Азаева и прочих – за компанию. Выслежу, выловлю – не сейчас, так потом. Я же мстительный. Мне кто дорогу перешёл, тот жить не будет. Я это четко для себя решил и пофигу, как дальше пойдёт. Если эти мудаки решили, что они меня поймали, то флаг им в жопу и барабан на шею. Я знаю – не сразу всё получается, не сразу, как надо. Значит – подождёшь, отдышишься и снова пробуешь. И снова делаешь. Пока не будет, как мне хочется. Так я лежал там в темноте на слежавшемся вонючем матрасе и думал.
