Дело всей жизни (СИ) - "Веллет" (читаем книги TXT) 📗

— Ты не эмоции, а фактуру давай, — фыркнул Хэйтем.

— Фактуру… — недовольно протянул Коннор. — Я прибыл в Маунт-Вернон с четырьмя соратниками, но их с собой на беседу не брал, сказал разместиться в саду и на крыше. Надо было хотя бы кого-то из них с собой взять, но тогда я думал, что лучше бы Вашингтону не знать, кто на меня работает. Вашингтон принял меня очень любезно, предложил кофе и вина, за столом меня обслуживали две рабыни, которые, надо сказать, ясно дали понять, что не против обслужить и после ужина. Я чувствовал себя фальшивым падишахом, и это было неприятно.

— Почему фальшивым-то? — удивленно ляпнул Шэй.

— Потому что я чувствовал себя… не на своем месте, — подумав, объяснил Коннор. — Я вообще против рабства, свободными должны быть все, а не по цвету кожи. Но тогда я не выступал, потому что это бы все равно ничего не дало, а мне надо было узнать, что затевает Вашингтон. А он… Болтал со мной на нейтральные темы, жаловался на здоровье, рассказывал, как ему удалось вырастить какую-то особую кукурузу, как осваивают письмо его внуки, как у него любимая лошадь потеряла подкову и охромела… Честное слово, Шэй, — Коннор поглядел прямо в глаза, — я не пил. Ни капли, даже кофе, потому что боялся, что мне что-нибудь подмешают. Но к концу ужина у меня уже вся голова была набита кукурузой и лошадьми.

Хэйтем внимательно посмотрел на сына и коротко вздохнул:

— Нельзя было дать себя заговорить.

— А как иначе-то? — Коннор с упреком воззрился и на него. — Это он меня пригласил, и я, по всем правилам охоты, ждал, пока он сделает первый выпад, чтобы суметь по нему сделать выводы, как обороняться.

— Ты слишком долго держал лук натянутым, — снова вздохнул мистер Кенуэй. — И, я так понимаю, когда пришла пора сделать выстрел, твоя рука дрогнула?

— Да, — мрачно отозвался сын. — Вашингтон заговорил о том, чем он занимается на своей плантации, и сделал это так… Что я даже не сразу понял, к чему клонится разговор. Ну ведь все одно к одному было: кукуруза, кобыла… А он из этого как-то вывел мысль о том, что война окончена — с этим очень трудно спорить. А потом заговорил и о том, что я запретил ему добиваться власти как главнокомандующему. Но поскольку он уже давно не главнокомандующий, а скромный плантатор, то почему бы плантатору не заняться политикой?

— И что ты ему сказал? — Шэй спросил, потому что Коннор замолчал.

— Я… — сын опустил голову. — Я возразил, что он и так занимается политикой — пишет письма, встречается с людьми, от которых зависит будущее Америки. И вот о будущем Америки я заговорил зря, потому что Вашингтон продемонстрировал мне кучу писем и приглашений — наверное, заранее заготовил — и посетовал, что он бы и хотел принять некоторые приглашения, но не может, потому что верен слову. Тогда я даже не сообразил, что он не слову верен, а боится меня, иначе зачем бы это было мне рассказывать? А еще надавил на то, что его военные успехи уже забыты, потому что дело теперь уже только за будущим Америки. Мне нужно было еще тогда встать и уйти, и если бы мне кто-то заступил дорогу, я и остальные ассасины могли бы бороться. Но я вступил в абсолютно бессмысленную полемику, и… Отец, в этом он меня обошел. Мне стыдно говорить об этом тебе, и я не хотел признаваться.

Как ни странно, мистер Кенуэй не поморщился презрительно, не вскинул бровь в нарочитом удивлении, не издевался. Напротив, довольно мягко проговорил:

— Ты же знаешь, Коннор, признать ошибку — сделать полдела для ее исправления.

— Тут уже ничего не поправишь, — Коннор махнул рукой. — С Вашингтоном я совершил столько ошибок, что эта только увенчала список. Мне стыдно даже не за это. Мне стыдно, что я так бездарно вел разговор, несмотря на все твои наставления. Ты ведь учил меня, как правильно отвлекаться и смотреть выше. Но тогда я спорил с бессмысленными аргументами, поставил себя на один уровень с Вашингтоном — и проиграл.

— Он просто забил тебя опытом, — посмеиваясь, добавил Шэй. — Ты всю жизнь действовал, а он, в основном, болтал. Это его поле битвы.

— И именно об этом надо было думать в первую очередь, — Коннор удрученно кивнул.

Хэйтем покачал головой:

— Ты слишком эмоционально к нему относишься, — объяснил он. — Возможно, это берет начало еще с тех пор, когда ты смотрел на него с восхищением. Потом ты резко изменил свое мнение, но, тем не менее, никогда не смотрел на него непредвзято, а от дурных привычек трудно избавиться, — он покосился на Шэя. — И до чего вы с Вашингтоном в результате договорились?

— Здравый смысл не совсем мне отказал, — вздохнул Коннор. — И поэтому добился я довольно странного результата. Мы постановили, что Вашингтон может принимать участие в политической жизни Соединенных Штатов, но только в том случае, если инициатива исходит не от него. Тогда мне казалось это логичным… Например, Вашингтона приглашали в губернаторское представительство Вирджинии — и он, согласно нашему договору, вполне мог согласиться. Но потом… Потом я подумал, что Вашингтона могут и на выборы будущего президента пригласить — и что тогда? Чего стоит президент, который не имеет права принимать самостоятельных решений? И нет, отец, я отказываюсь выступать «серым кардиналом». Решения должен принимать народ и его избранный лидер, а не я и не Братство.

Шэй припомнил декабрьский вечер прошлого года, когда Коннор буквально ворвался в Кенуэй-холл. Тогда Шэю и Хэйтему его поведение казалось странным, но сейчас многое объяснялось. Мистер Кормак даже улыбнулся, вспомнив поистине эпичную сцену: Коннор влетает в гостиную и сокрушенно восклицает что-то о том, что Вашингтона единогласно заочно избрали возглавить Конституционный конвент. И слова Хэйтема, стоящего за мольбертом и спустившего очки на кончик носа: «Разве не ты хотел народной власти, Коннор? Вот она».

Позже мистер Кенуэй, разумеется, не мог не воспользоваться полученной информацией — вовремя включился в игру и дал указания и Мэдисону, ставленнику Гамильтона, и Ноксу, который после раскрытого заговора против губернатора Клинтона крайне внимательно относился к словам мистера Кенуэя. Оба — и Нокс, и Мэдисон — единодушно дали юридическое заключение о законности съезда и присутствия на нем любых делегатов от Вирджинии, и только теперь становилось понятно, насколько выгодно можно воспользоваться страхом Вашингтона и оплошностью Коннора… Сын был прав, природа не терпит пустоты. И если он сам отказывается влиять на Вашингтона, это будет на руку Ордену.

Однако Хэйтем озвучил только часть этих размышлений:

— Не так уж это и страшно, Коннор. Разве настолько важно, кто станет президентом? Согласно принятой Конституции, президенту неоспоримо принадлежит только право вето, всё остальное в руках двух правительственных палат, а их, так или иначе, избирает народ. Только не удивляйся, когда увидишь, кого этот народ будет избирать. Об этом я тоже тебя давно предупреждал.

— Это вполне в руках Братства, — откликнулся Коннор. — Народ будет выбирать тех, о ком будет думать хорошо. И задача ассасинов — в том, чтобы народ знал правду.

— Это далеко не всегда помогает, — хмыкнул Хэйтем. — Если ты сейчас через газеты и циркулярные письма расскажешь всю правду про Вашингтона, ему поверят, а тебе — нет.

— Ничего, — Коннор поглядел упрямо. — У нас свои методы.

Мистер Кенуэй промолчал. Во-первых, потому что прекрасно знал эти методы. Во-вторых, потому что прекрасно знал, что и Коннору эти методы известны.

— Значит, с президентом определились, — подвел итог Шэй. — Если Вашингтона пригласят, его изберут. А его пригласят, потому что… Если спросить любого, кто первый человек в Америке, больше половины сразу назовут имя Вашингтона. Этого достаточно.

— Вот поэтому он все это время писал бесконечные письма, — поджал губы Коннор. — Выжидал, не давал о себе забыть. А я… Отец, твой Орден в сентябре прошлого года одержал победу. Только потому, что я, мастер-ассасин, думал о кукурузе. Шэй, тебе когда-нибудь хотелось провалиться под землю от осознания собственной глупости?