Не лечится (СИ) - "Северный Орех" (читаем книги бесплатно .txt, .fb2) 📗

— Помню.

— Кхм… Если честно, у меня такое ощущение, что я тебя расколдовывать от злых чар пришёл, — смущëнно пробормотал Матвей. — Кхм… Я понял, почему ты не принимаешь то, что я тебе говорю, хотя сам этого хочешь.

— Позвольте, я ничего не…

— Дай я договорю. Дело не во мне, а в тебе. Я всё это время говорил, что ты мне нужен — и это правда. Но ты же хочешь услышать нечто другое, верно? — Матвей сделал ещё один крошечный шаг.

— Какой чай вы хотели, Соколов? Чëрный, зелëный, каркаде? Есть ещё молочный улун и кажется, где-то был матча. Если хорошенько пошарить по полкам, то…

Стараясь перевести разговор на чайную тему, Александр Юрьевич развернулся и попытался шмыгнуть в сторону кухни. Но Матвей догнал его в два больших шага — компактные размеры прихожей позволяли. Схватив доктора за плечи, он развернул его к себе лицом и прижал к стене для большей фиксации.

— Не убегай от меня, — хрипло попросил он, сверкая глазами и крепко удерживая брыкающегося Полянского на месте. Матвей наклонился, и терапевт почувствовал запах его волос.

— Отпустите! — в голове доктора помутилось из-за присутствия Соколова и желаний, которые угрожали сломить все его убеждения. Перед глазами плыло.

— Сначала я скажу то, о чём думаю… Я знаю, ты считаешь меня неопытным юнцом, и мне нечего особо возразить, но я прошу, послушай меня. Когда-то в детстве мне подарили мягкую шерстяную обезьяну с кожаным носом. Я назвал её Сластик. Не скажу, что у меня было много игрушек, но Сластик был любимым. С годами шерсть свалялась, а нос облез. Он потерял свою привлекательность для всех, кроме меня. Я привёз его с собой к бабусе, и он до сих пор сидит у меня в комнате. Сластик мне дорог. Сечëшь?

— Не особо. Вы сравниваете меня со старой плешивой макакой? — несмотря на слабость и головокружение, терапевт постарался добавить сарказма в голос. Он ещё надеялся вырваться из этого плена, не потеряв лицо.

— Нет. Ещё версии?

— У вас есть признаки имбецильности и почти в тридцать вы нежно привязаны к детской игрушке?

— Нет, но уже ближе, — мягко улыбнулся Матвей, совершенно не обидевшись. — Я хочу сказать, что если кто-то западает мне в душу, то это навсегда.

— Я понял. Это всё? Тогда отпустите меня и…

— Нет. Док, я тебя не брошу. Я…

— Замолчите! Ради всего святого, замолчите, — прошептал терапевт пересохшими губами.

— Нет. Я не уйду и не исчезну, — глаза Матвея загорелись, и он ещё немного наклонился, чтобы быть ближе. Горячее дыхание опалило губы доктора, лишая воли к сопротивлению. — Я тебя не предам. Слышишь?

— Уходи, — простонал Полянский, крепко зажмурившись. Его потряхивало от смеси страха и вожделения. Кожа на плечах горела огнём, а пах наливался тяжестью.

— Ни за что. Пока ты сам меня не прогонишь, пока ты этого искренне не захочешь, я никуда не уйду, — Соколов кончиком носа обвëл ухо терапевта, отчего того прошила волна дрожи.

— Я хочу, чтобы ты ушёл, — проскулил Александр Юрьевич, задыхаясь. Он вытянул руки, желая оттолкнуть Матвея, но не смог. Ощутив под своими ладонями твëрдое тело и удары быстро бьющегося сердца, он машинально заскрëб пальцами, неосознанно стараясь взять в горсть часть Соколова.

— Не верю. Я тебя не оставлю. Не передумаю и не сбегу. Я буду рядом.

Говоря эти слова, что западали Александру Юрьевичу глубоко в душу, Матвей всё крепче сжимал его в своих объятиях. Руки доктора ослабели, а ноги предательски дрожали в коленях и разъезжались. Стена холодного равнодушия, которую он выстроил сам для себя, рушилась.

— Силы небесные, Соколов, неужели вы так уверены в том, что вы гей? — заплетающимся языком пробормотал Полянский.

— Я уверен в том, что хочу быть с тобой.

Шею Полянского обожгло щетиной, и он всхлипнул, откидывая голову. В ушах зазвенело. Тело отяжелело и до краёв наполнилось желанием.

— П-прекратите… Пожалуйста… Х-хватит…

— Блямба, док… Ты же горишь! Ты ведь тоже хочешь… Чëрт… Ладно. Скажи мне прямо сейчас, чтобы я ушёл. Скажи, что ты искренне этого хочешь, и я уйду. Скажи, и я больше никогда тебя не побеспокою. Обещаю, — хрипло произнëс Матвей, чутко вглядываясь в лицо терапевта.

Полянский хотел крикнуть что, мол, да, он хочет, чтобы Матвей ушёл, но понял, что не может выдавить ни звука. Он тщетно открывал рот, как рыба, выброшенная на берег, но ни слова не сорвалось с его губ. Как будто он лишился возможности врать.

— Ты молчишь… Док, ты молчишь! — с восхищением, словно не веря в свою удачу, прошептал Соколов. Он выглядел, будто пьяный, и ошалело улыбался. Уткнувшись носом в шею дрожащего в его руках доктора, он оставил на ней дорожку колючих поцелуев. Широкие руки скользнули с плеч ниже, переместившись на бëдра. — Док… Нет, не так. Саша. Са-ша… Мой Саша.

Полянский всхлипнул, пытаясь поймать пересохшими губами хоть глоток воздуха. Его уже много лет никто не называл по имени в такой форме. На работе он был Александром Юрьевичем, а на отдыхе представлялся Алексом или Александром. Услышать своё имя с шипящими звуками, хрипло выдохнутое в самое ухо, оказалось выше его сил. Колени заходили ходуном, и Полянского повело. Он буквально повис на Матвее, из последних сил уцепившись за его шею.

Тем временем горячие ладони жадно скользили по бокам доктора и с силой сжимали скользкий серый шëлк. Чуткие пальцы провели по бëдрам раз, другой и Соколов, замерев, отстранился.

— Я не чувствую швов. Ты что, без белья? — прохрипел он, как дикий зверь. В глазах плескались такие эмоции, что у терапевта заныло что-то внутри, откликаясь.

— Да… — доктор обмяк в сильных руках.

— Блямба! Скажи, что ты ждал меня, — попросил Матвей с нотами отчаяния, от которого у терапевта перехватило дыхание. — Скажи, что ждал!

— Я тебя ждал, мой хороший. Очень ждал! Ты себе даже не представляешь, как сильно, — прошептал Полянский, прощаясь с рассудком.

Матвей облегчëнно застонал и наклонился вперёд, отчаянно целуя тонкие губы.