Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" (читать книги без регистрации полные txt, fb2) 📗
И когда он поцеловал меня на дискотеке, и когда я понял это, было уже совсем поздно.
Но я же у нас продуманный до ужаса! Я же всё для себя решил! Я уеду и всё пройдёт! С глаз долой – из сердца вон! Любви не бывает – это всё химия и спермотоксикоз! О, я офигенно умным был, когда выдавалась свободная минутка подумать. Да, я твердил это себе, как мантру, по ночам, когда он уходил, и иногда, под утро, когда реальность мешалась с сонным бредом, мне почти удавалось в это поверить.
И при этом мне страстно хотелось домой. Уехать, уехать от этого всего и больше никогда не видеть того, что видел, не делать того, что делал в приступах безумной весёлой злости. Никогда больше не улыбаться человеку, который оставлял без обеда нескольких детей, потому что я пожаловался, что котлеты вкусные, но мало. Будь вечно проклята столовая интерната № 17, где людям никогда не хватало нормальной еды!
Да, я верил, что это что-то такое, временное. До последней ночи. До нашего с ним секса, когда я подставился ему, потому что хотел… Хотел, чтобы он меня взял, чтобы быть его хоть как-то, чтобы дать ему себя до конца. Кажется, мне впервые было наплевать, хорошо мне или нет, больно ли, неудобно. Мне хотелось отдаться не из-за уступки и не ради «попробовать», мне хотелось отдаться потому, что это был Стас, потому, что это был он, потому, что я был в него влюблён.
Он тогда не ушёл. Он тогда лежал со мной, а я старался сдержаться, чтобы не заплакать. Вот позорище-то было бы! Я и так тогда разрыдался, когда складывал вещи, когда с необъяснимой ясностью накатила мысль, что я уезжаю и Стаса больше не увижу, и я плакал, как девчонка, как педик, как не знаю кто, потому что я, оказывается, ни черта не взрослый и не крутой, я обычный малолетний гомик, которого папочка завтра забирает из страшного места, и который визжать из-за этого готов от радости, обычный малолетний влюблённый гомик, который ни с того ни с сего втрескался по самое некуда и не знает, что с этим делать, потому что Стас смотрел на меня своим странным взглядом и считал часы до того момента, когда я уеду, прижимал меня к себе и целовал, как никто никогда не целовал, потому что он был совершенно невероятным, а я уезжал от него и даже не мог сказать, что люблю его, потому что я трус. И даже никого рядом, чтобы мне пощёчину дать, таким я был жалким… Хорошо, Стас меня не видел.
Когда отец за мной приехал, я был, как под наркозом, – и это не давало мне понимать то, что мы со Стасом расстаёмся навсегда. Свобода! Свобода! Я был Энди Дюфрейном в ту минуту, когда машина тронулась, а я сидел в привычном тепле, вкусно пахнущем чистым салоном и мужской парфюмерией. Я уезжал, я уезжал из этого Богом проклятого места – наконец-то, наконец-то я ехал домой, аллилуйя! Я скоро буду дома! Дома!
А потом были два счастливых, полностью счастливых дня, когда я представлял из себя «кадавра, удовлетворённого желудочно». Я ел, спал, мылся, смотрел телевизор, сидел в интернете, ел, жаловался на ужасы, которые мне пришлось пережить, спал и ел.
А потом накатило. Мне приснилось, что я вернулся, – вернулся в эти бесцветные стены, к этому холоду и голоду… Вернулся к Стасу, и я был так счастлив, так счастлив во сне, мы целовались прямо посреди коридора, чего быть в принципе не могло, и я говорил ему, что приехал к нему, что не могу без него, что я его люблю…
Я проснулся, дёрнувшись, и лежал, вглядываясь в неплотную темноту комнаты. Я дома, дома, вот там – окно, завешенное тяжёлыми тёмно-зелёными шторами, вон там – мой стол, компьютер, мигает синий огонёк монитора, оранжевый мазок невыключенных из сети приборов, зелёные цифры часов. Я дома, дома.
Развалившись в позе морской звезды на кровати, наслаждаясь тонким уютом дорогих льняных простыней, ортопедического матраца, японской подушки и лёгкого, тёплого одеяла, я думал. Думал о Стасе. Ко мне возвращалось другое – короткая неудобная кровать, обжигающе холодный воздух, стоит только высунуться из-под колючего тонкого одеяла… Сильное, горячее тело, прижимающее меня к себе, подчиняющие поцелуи… Стас, каким он был со мной. Сильным и откровенным. Я встречал парней, которые, трахаясь, воображали, что в порнухе снимаются, и лишний раз дёрнуться боялись, чтобы не вспотеть. Стас был не таким. Он был со мной каждый раз до конца, отдавался весь и забирал меня всего. Таким он был.
Я прошёл в свою ванную, включил свет. Как хорошо! Всё своё, родное, не нужно озираться и напрягаться. Умылся. Смотрел на себя в тщательно отмытое зеркало красивой ассиметричной формы со стеклянной полочкой внизу. Эй, это же ты, Макс, всё будет хорошо!
Ничего не было хорошо. Стас возвращался ко мне в моей памяти, мучая меня ежесекундно. Он возвращался ко мне во сне и наяву, я всё время думал: «А как бы Стас отреагировал, а понравилось бы ему, а что бы он сказал?» Я чувствовал себя заболевшим. Я был влюблённым заболевшим идиотом, который тщательно скрывал этот факт от окружающих. Особенно от Спирита.
В школе моё возвращение «с того света» восприняли по-разному. Учителя переживали за мои резко ухудшившиеся оценки, всё-таки это роняло престиж класса. Одноклассники смеялись и вспоминали, как у них «предки лютовали», назначая наказание за те или иные проступки. Да что они понимали, сборище богатеньких идиотиков!
Я осознавал, что что-то случилось со мной там, что-то переломилось у меня внутри, и всё уже не будет, как раньше. И яснее всего я это понял после случая с Алексом. Алекс, по кличке Ясна Пани (Алексей Панин, не родственник), являлся одной из достопримечательностей нашей школы. Он был моделью – не суперизвестной, а такой, которая красовалась в каталогах молодёжной одежды, и порой снимался в рекламе какой-нибудь жвачки или газировки где-нибудь, где требуется толпа счастливых смазливых подростков. На некоторых снимках он выглядел настоящим бунтарём и крутым парнем, но всем, кто знал его лично, было известно: Алекс – нытик и маменькина дочка. Чуть что – и он бежал искать защиты у Спирита, у меня, у учителей, у мамы. А ещё он был совершенно расторможенным в сексуальном плане, безумно жадным, обожал хвастаться дорогими шмотками, знакомствами, любил позлорадствовать и пустить какой-нибудь мерзкий слух, вечно кому-то завидовал и был искренне, совершенно неподдельно уверен, что за его неземную красоту ему все вокруг должны, благо, эту уверенность подпитывал в нём целый полк родственниц, которые водили вокруг этой, с позволения сказать, «звезды» двойные хороводы. Но я никогда особо не думал, что там Ясна Пани из себя представляет как человек. Он был хорош собой – почти такой же высокий, как я, с красивой фигурой – в меру широкими плечами, плоским животом, длинными ногами, светлыми не столько от природы, сколько от усилий парикмахеров волосами и яркими, светло-карими глазами, которые на снимках успешно прикидывались и зелёными, и голубыми. Он всегда был хорошо одет, никогда не отказывался потрахаться или потискаться где-нибудь в уголочке, искренне считал меня и Спирита существами высшего порядка (до нашего прихода он был единственным человеком с неопределённой ориентацией и, если честно, изрядно от этого страдал), а слушать, что он там несёт, было совершенно не обязательно, если это не назойливое приседание на уши о какой-нибудь невероятной закрытой тусовке, на которую я обязательно должен его сводить, потому что он один боится, у него нет денег и вообще, Макс, не будь бякой, тебе что, жалко, что ли? Алексу уже исполнялось девятнадцать, но из-за хронических прогулов он только с трудом дотягивал одиннадцатый класс. Родись это чмо в перьях в обычной семье, сейчас оно бы мирно заканчивало ПТУ на повара или парикмахера, ибо каких-то особых мозгов или амбиций природа Алексу отсыпать позабыла. Учителя ставили ему тройки, порой неделями не наблюдая его в классе, чтобы потом с гордостью говорить другим родителям о том, что «среди наших учеников есть творческая молодёжь, поэты, художники, актёры, модели».
В первый день, когда я вернулся, Алекс был в школе – диво дивное. И, разумеется, тут же полез ко мне с поцелуями, объятьями и сообщением о тусовках, которые я пропустил, о фотках самого Ясна Пани в каком-то популярном журнальчике с дурацким названием не то «Круто», не то «Вау», не то ещё как-то так, и о том, что я очень забавно смотрюсь стриженым.
