L.E.D. (СИ) - "Illian Z" (читать книги онлайн без .TXT) 📗
Разглядывал свои руки, что по локоть в шипах и отвратительно-пошлых красных розах — как в кровоподтёках и шрамах. Искусанную лунными бликами кожу. Чувствовал себя потусторонне-нереальным на чужой липкой постели, с отвратительной потухшей от пренебрежения сигаретой в зубах. Звал в темноту. Постоянно, беззвучно, отчаянно. Я был замкнут в себе и на себя же зациклен. До проблем остальных мне не было никакого дела.
— В таком случае, — наконец, вынырнув из своих мыслей, отвечаю, — я прорекламирую Чару во всех красках какой-нибудь горнолыжный курорт, да где похолоднее.
— Чтобы у меня не только руки были не в порядке, но и обе ноги сломаны?
— Потому что пока ты будешь в лыжном снаряжении и комбинезоне, есть хотя бы слабый шанс, что на тебя не будет оборачиваться каждый третий мужчина и каждая первая женщина.
— То есть это я виноват, что они любовно неустойчивые? И поэтому солнечный пляж не для меня?
— Можешь ехать и на пляж, но после такого отпуска Чар сдаст олимпийский норматив и по бегу, и по боксу.
— Тогда уж пятиборье, — весело для того, кто только что провалился по щиколотку в мокрый снег и листья, отзывается Бек.
Вокруг нас уже не какая-нибудь парковая аллея, а полноценный лесочек. Впрочем, довольно редкий — между деревьями в прогалы видно чернеющее сверху вниз, в противоположность угасшему закату, небо. Но и без тропинок Бек идёт уверенно, не смотрит по сторонам. Похоже, путь ему известен наизусть.
— Но там же конкур и стрельба, — вяло возражаю.
— Конкур? Думаешь, Чарли не умеет ездить на лошади?
Произнесено это с такой нравоучительной издёвкой в голосе, что я пристыженно молчу несколько последующих секунд, и тишину снова разрывает Бек:
— А это идея. Штаты, солнечная прерия, лошади, зелёная кукуруза и колосья. Вроде он рассказывал, что речушка там есть. Значит, будет где позагорать в плавках, назло Эрику. И сэкономим заодно. Если папа не может привести сыну «невесту» брата, то Чар сам привезёт свою «жену». Нельзя отказывать ребёнку!
— И сестричку?
— Самиру? Вряд ли, — Бек мрачнеет и шагает вперёд быстрее, так, что из букета вылетает лист, затем ещё один. — Так скоро мне опекунство никто не оформит, я только собираюсь заверять все документы. Плюс необходимо согласие, а, точнее, отказ моей матери.
— Его-то ты и собрался получать в такой темнотище, среди ночи?
Бек оборачивается, и в остаточном дневном холодном свете его губы кажутся чёрными, кожа — серой, а лилии — ослепительно-белоснежными.
— А кто тебе сказал, что я иду к ней?
========== 60. Защита ==========
Бек срывает венчики цветов и втыкает их в снег хаотично, без стеблей, как будто подчиняясь правилам проведения какого-то ритуала. Но это и есть ритуал — поминовения.
Просёлочная дорога с кое-где подмёрзшей и припорошённой снегом, но в основном раскисшей грязью и липнущим к моим ботинкам песком, петляет около лесополосы, от трассы к домам вдалеке. Бек присел у обочины, недалеко от неглубокого овражка, и продолжает неловко и дёргано уродовать цветы.
Я знаю эту историю, про маленького мальчика с жёлтыми, как у Чара, глазами. Но только здесь, стоя рядом с тем местом, где много лет назад детские игры перешли грань разума, понимаю, что это всё — не ложь. И часть жизни Бека, то, что сделало его таким, каков он сейчас. Надломило, как ветку, и пустило его личностный рост вкривь и вкось. Для меня этот момент был на кафеле в больничном туалете, когда я трогал и трогал шрам, и не чувствовал ничего.
Подташнивало от этого зрелища — ослепительно-белых, даже в сгустившихся сумерках, лепестках цветов, выделяющихся на сером, тут и там дырявом и изгвазданном в жухлой траве и грязи снегу. Наконец, когда и последний бутон был оборван, Бек пружинисто выпрямляется, отбрасывает осиротевшие стебли прочь, подальше, и произносит куда-то мимо меня, как будто самому себе:
— Я сюда больше не вернусь.
Выбивает из пачки излюбленных тонких сигарет одну, закуривает. Оборванные цветы за его спиной напоминают свалявшиеся комки перьев.
— Каждый грёбанный год приезжаю, — Бек выдувает тоненькую струйку дыма, запрокинув голову. — А ведь их видели. Понимаешь, видели! Там, — машет рукой куда-то неопределённо, направо, — жила одинокая женщина. Но она была немного не в себе, понимаешь?
— «Немного» — это как все женщины, что жили одни слишком долго?
— Дьявольски верно подмечено для того, кто не разбирается, — кивает Бек. — Может, чуть больше. Клиент службы опеки, пожилой возраст. Она полицию и вызвала. Кто же ей поверит. А ведь убили его не здесь, нет, не здесь, — Бек затягивается быстро, а вот дым удерживает в себе долго, прежде чем выдохнуть. — Мы группой тогда играли недалеко, сбежались, его ещё не накрыли. Картинка у меня в памяти и сейчас точная, как фотография. Располосованный живот и ни одной капли крови на траве вокруг. И уж тем более никаких собак. Но наш ёбанный благополучный мир нужно беречь, — сплёвывает, морщится. — Как же, репутация. Кому к чёрту был нужен сирота на соц.пособии. Его никто уже не помнит. Только я.
Бек замолкает, курит, рассматривая кончики своих ботинок, и я решаюсь осторожно спросить:
— А ты хочешь забыть?
— Нет, не смогу, — мотает головой Бек. — Я хочу сбежать. Сделать вид, что ничего не было. Стать благополучным. Не нужно, чтобы об этом знал Чар… кто-нибудь ещё знал. Я пробовал саморазрушение. Это нихуя не выход, это сраный эгоизм, это такие же овраги в вашей памяти.
— И это — слишком просто.
— Чёрт, — щурится Бек. — ты понимаешь. Но на ошибках друг друга мы не учимся. Каждый сам за себя, в надежде, что всё будет по-другому. Только не испорти всё.
Пристально смотрит. Как будто ждёт от меня реакции или ответа на вопрос, который ещё и не задан. Стемнело настолько, что шоколадные глаза Бека кажутся абсолютно чёрными. Как и мои. Похожи. Чертовски похожи. И в этом что-то было, что-то так и не высказанное между нами. Не превращённое в шутку, точаще-разрушительное. Но я не могу ответить на вопрос, который не задан. Возразить на упрёк, который не озвучен. Многозначность висит меж нами в холодном воздухе, пока Бек её не рвёт:
— Не говори, что любишь меня. Этого дерьма нам не нужно.
Воздух душит, распирает недолеченные лёгкие. Бронхи болят под грудной костью, хрип и кашель сглатываю. Есть. Есть между нами разница. Бек — отчаянно смелый, и не боится выражения своих желаний. Я же — самому себе в них не могу признаться.
— Не скажу, — слова выходят настолько пустыми, что жутко. — Это не наша история. Мы — невозможные вероятности будущего.
— Это ты красиво завернул, — Бек усмехается. — От стресса или на Дэниеле потренировался?
— Он, в отличие от тебя, в чувствах признаваться умеет.
— Вообще-то, придурок, — Бек снова возвращается к своему излюбленному поучительно-издевательскому тону, — я за тебя говорил. И ты очень неубедительно возразил. Очень.
— Повалить бы тебя вон туда, в снег, и пару раз возразить, — ворчу.
— Приём жалоб и предложений окончен, — фыркает Бек. — Нам пора возвращаться, а то мы как младенцы в лесу аукаться будем.
— Если не придумаем себе взрослых дел, — хмыкаю.
— У тебя фантазия всегда только в одну сторону работает, — Бек раздраженно отбрасывает недокуренную сигарету, засовывает руки глубже в карманы, поёживается и шагает обратно, к лесополосе.
Задевает меня плечом по пути, но этот жест не назовёшь игривым, скорее, раздосадованным. Я так и не понял до конца, к чему было это внезапное признание. Или, как отметил Бек, озвучивание моих желаний. Я не хотел понимать. Вот, вот так будет точнее.
Ориентировался Бек почти в полной темноте на какие-то неведомые знаки. Зарубки на деревьях, что ли? Но обратно к придорожному кафе нас вывел, и только перейдя трассу, чертыхнулся, оглядев себя.
Грязные мы были, грязные. Впрочем, так меньше выделялись среди посетителей кафе.
Зато вот сестра птенчика среди них выделялась ещё как, несмотря на скромный наряд и нехарактерное для неё робкое поведение — сидела в углу одна, уткнувшись взглядом в чашку шоколада. Потому что была единственной девушкой, не считая официанток, но к ним-то уже все привыкли. Впрочем, незаметным не оказался и я. Фурманы оборачивались, некоторые вслух удивлялись. А я уже и позабыть успел, находясь среди друзей, что малость не соответствую стандартам красоты.
