Соната незабудки - Монтефиоре Санта (книги онлайн полностью txt) 📗
Сисли бегала по дому, одетая в свободные брюки и небесно-голубую рубашку Марселя, завязанную узлом на талии. Эта рубашка напоминала ей о нем всякий раз, когда она видела свое отражение в зеркале в прихожей. Она помогала Панацелю и Флориену в саду подстригать живые изгороди, собирать яблоки, сливы и ежевику до тех пор, пока кладовая не наполнилась до отказа дарами осени. Она покатала Одри по окрестностям. Фермеры заканчивали уборку урожая с помощью зеленых комбайнов, напоминающих свирепых животных, прокладывающих себе путь по цветущим льняным и рапсовым полям. Сисли рассказала Одри, что эта земля принадлежит ей, но с тех пор как восемь лет назад умер ее муж, вместо нее на полях работает Энтони Фитцхерберт, ее сосед.
— Фермерство приносит мало денег, но я, по крайней мере, сыта, одета и обута. Кроме того, могу содержать дом. Я не покину Холхолли-Грейндж ни за что на свете, — сказала она. — Тем более это все, что у меня осталось от покойного Хью.
О своем покойном муже Сисли говорила редко. Может быть, в этом был свой резон, ведь Марсель на своем чердаке слышал каждое слово, сказанное в гостиной. Одри понимала, что каждый нуждается в том, чтобы любить и быть любимым, и ей хотелось верить, что Марсель добр к ее золовке, хотя было совершенно очевидно, что в основе их отношений лежит физиология, а не родство душ.
Марсель спускался вниз, чтобы поесть, но даже еду часто забирал к себе в студию — не говоря ни слова, ставил тарелку на поднос и исчезал. Сисли, похоже, не возражала. Им было достаточно ночного общения — она всегда спускалась к завтраку сияющая и помолодевшая, как Барли после долгих прогулок по лесу. Ее глаза блестели, щеки горели, а улыбка становилась немного вызывающей. Так что некий фантом любви все-таки бродил по дому, напоминая Одри о том, что она сама когда-то имела и потеряла.
Похоже, в доме была всего одна фотография Луиса, та, что стояла на пианино. Сердце Одри разрывалось на части всякий раз, когда она на нее смотрела. Но однажды, перебирая книги, на старом кленовом столике в библиотеке она обнаружила несколько потрепанных фотоальбомов. Понимая, что ее любопытство можно счесть неприличным, она рискнула попросить у Сисли разрешения их полистать. К ее облегчению, Сисли была только рада посидеть с ней у камина.
— Я понимаю, тебе хочется увидеть Сесила маленьким, — сказала она, поудобнее устраиваясь на софе.
— Да, — соврала Одри, едва сдерживая нетерпение.
Сисли открыла альбом и стала медленно перелистывать страницы. Там были фотографии родителей, маленького Сесила, маленькой Сисли, их дома, который был таким же большим и неприветливым, как Коулхерст-Хаус. Одри грызла ногти от нетерпения. Ей хотелось, чтобы Сисли переворачивала страницы быстрее. Она делала соответствующие комментарии, вздыхая при виде Сесила в платьице для крещения, любовалась оживленным личиком Сисли, которую засняли сидящей на большом черном горшке, восхищалась вычурной элегантностью нарядов их матери. Наконец они дошли до черно-белых фотографий Луиса. На них ему, наверное, было около шести месяцев. Как мало он изменился! На фотографии он предстал перед ней малышом с белоснежными кудряшками и мягким податливым тельцем. Пытливое и невинное выражение застыло в больших вопрошающих глазах. Уже тогда он жил в своем собственном мире, такой уязвимый, такой незнакомый, такой ранимый… Сердце Одри вспомнило мужчину, которого она полюбила. Но в душе он остался ребенком, нуждавшимся в ее любви и заботе.
— А каким в детстве был Луис? — тихо спросила она.
Сисли ее вопрос не удивил, потому что Одри расспрашивала ее обо всех родственниках, чьи фотографии были собраны в альбоме.
— Он был прелестным, — задумалась она. — Правда, прелестным. В детстве его все обожали.
— А ведь он не очень изменился, правда? — спросила Одри, с нежной улыбкой глядя на фото.
— Да. Именно в этом и состоит проблема.
— Проблема?
— Он доставлял окружающим много хлопот. Поздно начал ползать, ходить, говорить. И, сказать по правде, так и не повзрослел.
— Понимаю… — Одри почувствовала, что ладони стали мокрыми. Она понимала, что еще немного, и Сисли расскажет ей, почему Луис не такой как все.
— Да, он был прелестным ребенком. Я помню это, потому что намного старше его. Он был похож на куклу, и я часто играла с ним. Но он всегда умудрялся чем-то мне досадить. У него уже тогда был характер. — Она улыбнулась своим воспоминаниям и заправила за ухо выбившуюся прядь. — Я думаю, он сам себя расстраивал. Он хотел быть более совершенным, чем был на самом деле. Но его сердце не слушалось приказов разума. Он рос очень… злым.
— Почему он был таким? Ведь ты и Сесил, вы такие… такие…
— Нормальные?
Со свирепостью матери, защищающей своего ребенка, Одри бросилась в бой.
— Я бы никогда не позволила себе сказать, что Луис ненормальный, — торопливо возразила она. — Он необычный, экстраординарный. Одаренный.
— Ах, Одри! Ты так мало о нем знаешь, — вдруг сказала Сисли, тяжело вздыхая. — Ты — член нашей семьи, и я доверяю тебе…
— Продолжай! — Одри едва дышала.
— Милая Одри, Луис родился раньше срока. Мама страдала от сильной депрессии, пока в больнице врачи боролись за его жизнь. Это было ужасно. Радости, когда его принесли из родильного дома, не было предела. Казалось, черная туча растаяла, оставив за собой чистое голубое небо. Так было, пока родители не осознали, что с Луисом что-то не так. Ни дефектов, ни болезней, а душевная слабость, которую трудно уловить, а еще труднее лечить.
— Что ты хочешь этим сказать? — испугалась Одри.
Казалось, Сисли пытается найти оправдание поведению своих родителей. Ее голос срывался и дрожал, а под конец зазвучал так, будто ее душило невыносимое бремя вины.
— Луис рос невеселым. С ним случались ужасные приступы истерики, и ничего невозможно было сделать, чтобы успокоить его. Он кричал не переставая, вот так, вытянув вперед руки. — Сисли вытянула руки, чтобы показать, как именно. — Создавалось впечатление, что ему очень больно. Это было ужасно. Папа, который не терял самообладания в самых сложных ситуациях, не знал, что предпринять. Поэтому, когда Луис подрос, он просто перестал обращать на него внимание. Будто его не было. Мама сначала уделяла Луису много внимания. Она чувствовала вину из-за того, что ее тело не выносило его положенный срок. Она чувствовала, что не выполнила свой долг. Но с Луисом было очень трудно справиться. Он отвергал ее. Я тоже виновата. — Голос Сисли сломался. — Я часто говорила, что он — не наш, что мама и папа усыновили его. Это было ужасно. Не понимаю, как я могла быть такой скверной. А ему, казалось, было все равно. Он смеялся. Но, должно быть, ненавидел меня за это. Я была несносной. А вот Сесил всегда был добр к брату. Сесил у нас святой. Я более эгоистична и признаю это. Сесил, святой Сесил, возился с Луисом еще очень долго, в то время как все мы опустили руки. Луис успокоился только тогда, когда начал играть на мамином рояле. Луис играл так, словно делал это всю жизнь. Я думаю, неожиданно осознав, что хоть что-то дается ему легко, просто в силу таланта, он успокоился, и приступы прекратились. Но он отдалился от нас: выставив всех за дверь, играл часами напролет, оставаясь наедине с музыкой. Музыка — его единственная любовь. Боюсь, у Айлы не было шансов завоевать его сердце.
— Но ведь сейчас он в порядке? — Одри знала, что Сисли ошибается. Луис умел любить. Он любил ее, а музыка стала основой для этой любви. Именно она связывала их. Это был их способ понимать друг друга, когда слова не могли выразить то, что чувствовали сердца.
— Он научился жить с этим, я полагаю. Но он по-прежнему неадекватно реагирует на проблемы. Он срывается.
— Луис нуждается в любви, — сказала Одри тихо.
— Но кто полюбит его, Одри? Кто будет тратить время и силы, чтобы понять его? Он отвергает людей. Никто не может до него достучаться. Он живет в мире грез, и чем старше становится, тем больше удаляется. Однажды он совсем исчезнет…
