Небесный лабиринт. Искушение - Бинчи Мейв (читать полную версию книги .txt) 📗
— Ничего ты не думал. Ты думал, что ей нравится Билл Данн. А я думал, что сам нравлюсь ей, — сказал Джек.
— С тебя и так достаточно, — пробормотал Эйдан. — Нет, я думал, что Нэн обратила на меня особое внимание. Мы вместе ходили в больницу к ее подруге.
— Ты у нас большой любитель посещать больницы! — засмеялся Джек. — Посмотри на Нэн. Ей нравятся все. — Он с досадой рассматривал девушку, окруженную толпой поклонников. — Кстати, как выглядит эта ее подруга? — спросил он, пытаясь отвлечься от мыслей о Нэн.
— Нормально, — без энтузиазма ответил Эйдан. — На мой вкус, слишком худенькая и обидчивая, но ничего… Впрочем, я и сам не Адонис, — тут же спохватился он.
— Адонис, Адонис, — успокоил его Джек Фоли. — Слушай, мне надоело смотреть на то, как нашу девушку окружает целая толпа. Может, опрокинем по кружечке?
— Ты прав, — ответил Эйдан.
Перед тем как выйти в коридор, Джек долго смотрел на Нэн. Если девушка и заметила, как они пришли и ушли, то не подала виду. Джек мог поклясться, что она посмотрела прямо на них. Впрочем, у дверей собралась такая толпа, что заметить кого-то в ней было мудрено.
То, что мать Фрэнсис пригласила в гости мать Фрэнка Хегарти, вызвало у Евы досаду. Это означало, что их разговор придется отложить, а Еве не терпелось узнать, что мать Фрэнсис думает о ее намерении посетить Уэстуордов. Она хотела немногого: чтобы Уэстуорды оплатили ее учебу в университете. На жилье Ева заработает сама, ухаживая за детьми. Это вполне возможно. Не у каждого студента университета есть богатые родители, способные платить за все. Некоторым приходится самим отрабатывать диплом. Мысль о том, чтобы работать днем, а учиться вечером, Ева отвергла. На вечернем отделении была совсем другая атмосфера. Тамошние студенты были более взрослыми и более серыми. Они прибегали на лекции и убегали снова. А Еве Мэлоун требовался не столько диплом, сколько студенческая жизнь. Жизнь, которую она могла бы вести, если бы обстоятельства сложились по-другому.
Ева надеялась, что эта миссис Хегарти задержится в Нокглене ненадолго; действовать нужно было быстро. Ева не хотела оставаться в монастыре под предлогом болезни и подтверждать мнение матери Клер о том, что она является бременем. Если она хочет, чтобы ее включили в список студентов, то на это остаются считанные дни. Если ей предстоит неприятный разговор с Саймоном Уэстуордом, то чем скорее он останется позади, тем лучше. Но сначала нужно было привлечь к себе внимание матери Фрэнсис.
После ужина она осталась на уютной кухне, где хлопотала сестра Имельда. Монахиня принесла ей стакан теплого молока с щепоткой перца; это средство считалось панацеей от всех болезней. Кухонные полотенца были выстираны и разложены на плите для просушки. Запах был по-домашнему знакомый, но Ева не чувствовала спокойствия, которое обычно ощущала на кухне.
Двигаясь с обычной неторопливостью, вошла мать Фрэнсис и села напротив.
— Если это пойло кажется тебе отвратительным, не пей. Мы выльем его и сполоснем стакан.
Ева улыбнулась. Как всегда, они были вдвоем против всех.
— Ладно… Если бы у меня был выбор, вряд ли я выбрала бы молоко с перцем.
— Ева, у тебя есть выбор. И не один.
— Это значит, что я могу пойти в Уэстлендс?
— Если тебе так подсказывает сердце… то да.
— А что я скажу?
— Ева, мы не можем написать сценарий заранее.
— Я понимаю, но мы могли бы попытаться придумать, с какой стороны к ним подойти. — Наступила пауза. — Наверное, вы уже говорили с ними обо мне? — Эту тему Ева затронула впервые в жизни.
— Это было давно. Тогда тебе было двенадцать лет. Я решила, что мы должны спросить, не согласятся ли они отправить тебя в закрытую школу в Дублине.
— И ответа не последовало?
— Тогда все было по-другому. Я пришла к ним, одетая в черное, с четками и распятием… Наверное, это им не понравилось.
— А как было в последний раз? Вы не просили их оплатить мою учебу в университете?
Мать Фрэнсис опустила глаза.
— Нет. Личной встречи не было.
— Вы написали им?
Вместо ответа монахиня протянула ей письмо Саймона Уэстуорда. Ева прочитала его и помрачнела.
— Это конец, да?
— И да и нет. Ты можешь сказать, что ситуация изменилась, и обратиться к ним сама.
— Но они скажут, что я обращаюсь к ним только для того, чтобы просить денег.
— И будут правы.
Ева вздрогнула и подняла глаза.
— Мать, это нечестно! Вы знаете, что я чувствовала все эти годы. Я бы унизила себя, если бы пришла к ним с протянутой рукой. Вы делали для меня все, а они — ничего. Для монастыря это было бы позором. — Реплика монахини заставила ее ощетиниться.
Но мать Фрэнсис и бровью не повела.
— Знаю. Обычно я пытаюсь посмотреть на происходящее с их точки зрения. Иначе все бесполезно.
— Я не собираюсь извиняться. Не собираюсь делать вид, что…
— Верно. Но если ты займешь такую позицию, то идти туда бесполезно.
— А какую еще я могу занять позицию?
— Ева, есть разные позиции, но ни одна из них тебе не поможет, если…
— Если что?
— Если она не будет искренней. Ты не должна морщиться и демонстрировать любовь, которой вовсе не испытываешь. Не должна идти туда, если твое сердце полно ненависти.
— А чем было бы полно ваше сердце на моем месте?
— Я уже сказала. Это ты собираешься туда. Не я.
— Помогите мне.
— До сих пор мне не удавалось тебе помочь. Попробуй сделать это сама.
— Значит, я вам безразлична? — Ева вздернула подбородок, как делала всегда, когда чувствовала себя обиженной.
— Ну, если ты веришь, что это возможно… — начала мать Фрэнсис.
— Нет. Просто куда ни кинь, всюду клин. Даже если я каким-то чудом внесу плату за обучение, мне придется искать жилье и работу.
— Не все сразу, — сказала мать-настоятельница.
Ева подняла взгляд. Такое выражение лица было у монахини лишь тогда, когда она готовила ей сюрприз.
— У вас есть идея? — с жаром спросила девушка.
— Моя последняя идея была не слишком удачной, не правда ли? Ложись спать, Ева. Для разговора с Уэстуордами потребуются все твои силы. Придешь сюда завтра утром. Сестры пойдут в церковь в одиннадцать.
Подъездная аллея была ухабистой. Кое-где сквозь плиты пробивалась трава. Возможно, когда-то за аллеей ухаживали, но… Может быть, это делал ее отец? Мать Фрэнсис рассказывала о Джеке Мэлоуне неохотно и лишь под нажимом. Он был хорошим, добрым человеком и очень любил свою дочь. Вот и все. Ева понимала, что ничего другого ребенку сказать было нельзя.
Сведений о ее матери было еще меньше. В молодости она была очень красивой. Мать Фрэнсис называла ее изящной. Но что еще она могла сказать о садовнике и мятежной дочери здешнего помещика? Ева решила не зацикливаться на своей родословной. Она давно поняла, что романтизировать эту историю не имеет смысла.
Девушка расправила плечи и пошла к дому. Издали он казался намного более ухоженным. Краска на оранжерее облупилась. Сад выглядел запущенным. Крокетные молотки и ворота были свалены в кучу, словно кто-то играл здесь много месяцев назад, но не позаботился убрать снаряжение. В вестибюле стояли резиновые сапоги и сломанные клюшки для гольфа, которые никто не удосужился выкинуть. В большом бронзовом ящике пылились слегка покоробившиеся теннисные ракетки.
Через стеклянную дверь Ева видела столик, заваленный каталогами, брошюрами и бурыми конвертами. Это разительно отличалось от безукоризненного порядка, царившего в монастыре. На их столике под изображением Богоматери — Царицы Мира никогда не было ни клочка бумаги. Если он появлялся, его тут же убирали в нужное место. Странно жить в доме, где на почту не обращают ни малейшего внимания…
Она нажала на кнопку звонка, заранее зная, что выйдет кто-то из троих. Скорее всего, это будет Би, сестра сапожника Пакси Мура, служащая в Уэстлендсе горничной. Если в воскресенье у Би выходной, то дверь откроет экономка миссис Уолш, живущая здесь с незапамятных лет. Она родом не из Нокглена и не общается с городскими, хотя сама католичка и посещает раннюю мессу. Когда эта крупная женщина садится на велосипед, зрелище получается довольно зловещее. Или к двери подойдет сам Саймон Уэстуорд. Его отец передвигается в инвалидном кресле и, говорят, слабеет с каждым днем, так что рассчитывать на встречу с ним не приходится.
