Приманка для мужчин - Хоуг (Хоаг) Тэми (книги без сокращений TXT) 📗
Трейс выжидательно смотрел на нее, готовясь к худшему.
— Ты, наверно, очень на меня сердишься, да?
— Не могу сказать, что горжусь твоим враньем, — ответила Элизабет, снимая солнечные очки и поворачиваясь к нему лицом. В ее глазах не было ни осуждения, ни упрека, только любовь. — Но, пожалуй, я горжусь тем, почему ты врал. Это было неумно, зато теперь я знаю, что сердце у тебя там, где надо.
Брови Трейса медленно поползли вверх.
— Так ты не сердишься?
— Прямо сейчас я не хочу сердиться, — прошептала она, ласково ероша его короткие темные волосы. — Сейчас я хочу только радоваться тому, что ты сидишь рядом со мной, а не в какой-то клетке. Хочу еще сказать тебе, что, несмотря на все ошибки, и мои, и твои, я рада, что у меня такой сын.
Слезы блеснули у нее в глазах, сдавили горло, мешая говорить. Она ощупью нашла руку сына, крепко сжала, будто хотела в этом пожатии передать все, что чувствует.
— Не смей думать, что ты сломал мне жизнь, Трейс. Не смей думать, что я не хотела тебя. Бог свидетель, мне выпала не самая лучшая на свете жизнь, но ты — мой свет в окошке. Родной мой, ты — лучшее, что когда-либо у меня было, и я тебя ни на что и ни на кого не променяю.
Трейсу вдруг стало трудно дышать, в груди вырос тугой комок, и он подумал, что сейчас обязательно сморозит какую-нибудь глупость или разревется, как маленький. Собрав последние силы, он криво улыбнулся.
— Даже на миллион долларов и новый «Феррари»? Элизабет покачала головой, смеясь и плача, быстро смахивая слезы свободной рукой.
— Даже на это.
Она положила голову Трейсу на плечо, с изумлением заметив, насколько шире и сильнее оно стало. Сын вырос, теперь у нее взрослый сын. Он уже начал утверждать себя как мужчина, уже понял, что делать, чтобы выйти на верный путь. В эту минуту Элизабет острее, чем когда-либо, стало жаль, что она выбрала для Трейса такую жизнь, что не смогла дать ему ни домашнего тепла, ни отца, который любил бы его и помог бы сделать первые шаги по той крутизне, что сейчас поднималась перед ним. Ничего она не смогла. Придется жить дальше так, как выбрала тогда, жить с сознанием, что Трейс скоро совсем повзрослеет и оставит ее, сделав собственный выбор.
— Мамочка, не надо плакать, — негромко сказал Трейс. В его голосе слышалась неловкость, но и любовь тоже, и забота. Он всегда расстраивался, когда она плакала, всегда пытался чем-то отвлечь. При мысли о тех временах, о тех слезах Элизабет грустно улыбнулась, подняла голову и посмотрела в глаза сыну сквозь разбитые стекла очков.
— Я всегда буду твоей мамой, и никто никогда не запретит мне плакать из-за тебя, даже когда мне будет сто лет, а ты будешь на ночь класть зубы в стакан с водой, — сообщила она, отчаянно моргая, чтобы остановить ручьи слез. — Прошу помнить об этом, мистер.
Он усмехнулся, в точности как она сама, и отвел взгляд, потому что у него тоже подозрительно блестели глаза.
— Да, мэм.
Элизабет шмыгнула носом, включила мотор и, уже не отвлекаясь, аккуратно вырулила на шоссе в сторону дома.
— Я завезу тебя домой, — сказала она, чувствуя, что постепенно успокаивается. — В качестве наказания наведешь порядок у себя в комнате. И не забудь про пепельницу под кроватью.
У Трейс послушно склонил голову, незаметно улыбаясь. — Слушаюсь, мэм.
ГЛАВА 23
Строчки на экране взятого напрокат компьютера рябили и мелькали перед глазами, сливаясь в белое пятно, похожее на снежный ком. Элизабет откинулась на спинку кресла, протерла глаза, зевнула. Оставив Трейса дома, она боковыми улочками, чтобы не привлечь внимания наводнивших Стилл-Крик репортеров, вернулась в редакцию. Показываться местным жителям тоже не стоило: новость об аресте Трейса и последовавшем почти сразу же освобождении вряд ли привела их в восторг. Люди, напуганные и рассерженные столь необычными, перевернувшими всю их размеренную жизнь событиями, ищут виноватого, на которого можно показать пальцем, которого можно осудить как воплощение и причину всех обрушившихся на тихий городок бед. Трейс для них самая подходящая кандидатура: он чужой, на него не распространяется их влияние, и ненавидеть его легко и безопасно.
При всем том, как больно ей ни было, что козлом отпущения избран именно ее сын, Элизабет хорошо понимала этих людей. Если искать виноватого среди своих, если признать отщепенцем одного из тех, кого они всю жизнь знали, кому верили, то весь их мир перевернется с ног на голову, и им будет не на что опереться, не во что и некому верить. Каждый окажется наедине с собой, а ужас подобного одиночества был знаком Элизабет лучше, чем кому-либо.
Ради всеобщего спокойствия оставалось только надеяться, что скоро оба убийства будут раскрыты. С ареста настоящего виновного и выяснения правды начнется выздоровление. Городок, конечно, уже никогда не будет прежним, но раны зарубцуются, и жизнь пойдет почти так же, как раньше. Утихнет шумиха вокруг фамилии Стюарт, и Элизабет сможет печатать в «Клэрион» более спокойную и приятную правду — такую, к какой привыкли в Стилл-Крик. Отчеты о собраниях Ассоциации родителей и учителей. Сообщения о родственниках, приехавших погостить на выходные. Ни убийств, ни скандалов, ни неприятных секретов.
Она взглянула на принесенные из дома маленькие настольные часики. Где столько времени пропадает Джолин? Сейчас почти девять, а она выбежала за продуктами полчаса назад. Полоска света за закрытым фанерой окном постепенно меркла, день уступал место ночи. Надо дописать и набрать еще три статьи, закончить верстку, и если Джолин не вернется немедленно, придется сидеть до ночи, чтобы успеть все доделать и не пропустить в типографии свою очередь на печать еженедельного выпуска.
— Нам не хватает рук, — пробормотала Элизабет. Разумеется, на лишних сотрудников средств не было. Если еще пара клиентов отзовет свою рекламу, если продажи и дальше будут падать, газета вообще перестанет выходить.
Жизнь — дерьмо, а потом все равно подыхать… в одиночку. Как было бы хорошо сейчас уткнуться кому-нибудь в плечо хоть ненадолго, пусть даже не всерьез, подумала она. Чтобы сильные руки гладили занемевшие после изнурительного рабочего дня плечи и спину. Но нет, ничего такого ей не светит, во всяком случае, в ближайшее время.
— Для тебя, радость моя, мужики как биологический вид не существуют, — вслух сообщила она самой себе, напечатав еще строчку. — Помни об этом.
Дэн Янсен тут ничем не поможет. И никто другой тоже. Надо выкладываться самой. Элизабет еще раз взглянула на часы. Если через пять минут Джолин не появится…
Задняя дверь тихо скрипнула и со стуком закрылась. Элизабет вздохнула с облегчением.
— Ты что, заснула по дороге? — спросила она, поворачиваясь в кресле на звук, но все последующие слова застряли у нее в горле.
У двери, привалясь плечом к старому печатному станку, стоял Бойд Элстром.
Ворота хоздвора Билла Уотермена оказались открыты, охраны никакой. Покачав головой, Джолин неслышно проскользнула во двор. Этот пустырь недалеко от города, на полдороге к роще Хадсона, округ арендовал у Билла Уотермена для хранения конфискованного имущества именно потому, что он был огорожен проволочным забором; правда, Уотермен никогда не запирал ворота, но это никого не волновало. Здесь, как правило, нечего было красть. Но сегодня среди сваленного на пустыре хлама есть одна вещь, за которую, быть может, погиб человек: черная записная книжка Джералда Джарвиса.
Двор был совершенно пуст и выглядел жутковато. Посредине торчал фонарный столб с единственной мигающей ртутной лампочкой. Деревья надвигались со всех сторон плотным черным кольцом. Повсюду громоздились горы ржавого металлолома, которые Уотермен никак не мог убрать, и они так и рассыпались понемногу в пыль. В самой середине, среди куч всякого хлама, высился помятый жестяной ангар, где Билл устроил что-то вроде конторы и где разбирали на запчасти брошенные автомобили. «Линкольн» надо искать где-то там.
