После любви - Платова Виктория (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
Теперь осталось толкнуть дверь, и я получу ответы на вопросы. Пусть не на все, но на некоторые – вполне вероятно.
…Прихожая квартиры Мерседес заставляет меня поежиться. По сравнению с ней прихожая Ширли – милый анахронизм – хотя бы понятна. Вешалки созданы для того, чтобы вешать на них легкие плащи, дождевики, пылевики и шубки из синтетики. Плащи и шубки созданы для того, чтобы их носить. Китайские бумажные зонтики – чтобы прятаться от прямых солнечных лучей (для тех же целей годятся и конусовидные соломенные шляпы). Коврик на полу тоже вполне утилитарен: во-первых, он служит не бог весть каким украшением, а во-вторых – по нему приятно ходить и риск простудиться сведен к минимуму. В прихожей Мерседес (если это помещение, это пространство можно назвать прихожей) ничего подобного нет. Вешалки отсутствуют, шкафы, где можно было бы хранить плащи и шубки, – отсутствуют. О невинной стойке для зонтиков можно только мечтать.
О коврике беззаботной девичьей расцветки – тоже.
В прихожей абсолютно пусто, если не считать маленького монитора, прикрепленного к стене у двери; монитор напрямую соединен с видеокамерой снаружи, но сейчас экран погашен. И все устройство, скорее всего, отключено.
Миновав прихожую, я попадаю в зал, настолько большой, что квартиру можно считать студией. Здесь заметно веселее, чем в прихожей: здесь есть вещи и даже группы вещей, и даже кое-какая мебель:
кожаный диван;
два кожаных кресла;
журнальный столик.
Не похоже, чтобы здесь когда-либо снимались порнофильмы. Алкоголичка Ширли оклеветала Мерседес самым гнусным образом.
На журнальном столике лежит довольно толстый слой пыли, два пустых бокала и бутылка с остатками вина, стоящая в самом центре столика, тоже покрыты пылью.
CHATEAU PAPE CLEMENT -
написано на этикетке и чуть ниже:
Pessak-Leognan
Я плохо разбираюсь в вине, но бутылка выглядит недешевой и успокаивающе-буржуазной, 1998 год, не коллекционная, но разлита в Шато, а «Пессак-Леоньян» – лишь необходимое уточнение в географии, один из тех полумифических замков, которые обычно закреплены за виноградниками, для меня это – пустой звук.
Кроме бутылки и двух бокалов на столике ничего нет, хотя можно было рассчитывать на вазу с фруктами, плитку шоколада, букет цветов. Но кто-то как будто заранее побеспокоился об эстетичности картины: в отсутствие хозяев фрукты могли подгнить, шоколад – покрыться белесым налетом, а цветы – увянуть. Ничего подобного не произошло, в этом и заключается победа ушедшей (умершей) Мерседес. Я продолжаю свое путешествие по залу – новых предметов не прибавилось за исключением большого плаката на стене.
CAPOEIRA – выведено на нем большими желто-зелеными буквами. Львиная доля плаката отдана на откуп шести мужским силуэтам на фоне солнца, садящегося в океан: четверо (сжимающие в руках нечто отдаленно похожее на спортивные луки) образуют полукруг, еще двое застыли в воздухе, в самой середине полукруга, замерли – то ли в танце, толи в каком-то странном единоборстве. На стене рядом висит лук – точная копия луков с плаката.
Что такое capoeira?
Мерседес нет, и никто не может ответить мне на этот вопрос, тетива на луке (или струна, так будет точнее) издает глубокий печальный звук.
Удивительно, что в таком огромном помещении не нашлось места для телевизора или музыкального центра, стойка с дисками тоже не предусмотрена.
А хорошо было бы узнать, что слушает Мерседес. Кроме, разумеется, тягучего и надсадного гула струны – танцовщица не может существовать вне музыки.
Стоп-стоп, девушка, в чей дом я забралась, – не та Мерседес. Не моя Мерседес. Хотя не исключено, что она тоже была прекрасна.
Но яблоко в этом случае отпадает. Яблоко уже ангажировано другой.
Что слушала я сама на протяжении трех лет, проведенных в Эс-Суэйре? Ничего – и не страдала от этого. Ничего – кроме бредней Доминика, слушавшего – только и исключительно – Sacha Distel. Впрочем, если хорошенько покопаться, то в моей несуществующей фонотеке найдутся бесконечные крики Рональдо и Рональдиньо, играющих в футбол на пляже, шум ветра с океана, шепот песка, грохот трещоток, прикрепленных к хвостам воздушных змеев; плеск рыбы в лодке Ясина, гортанные вопли разносчиков воды – все это вместе образует бесконечную марокканскую симфонию, прослушать ее заново я пока не готова.
Как оказалось.
В зал выходят две двери – одна (стеклянная) ближе к прихожей, за ней расположена кухня. Еще одна находится в дальнем конце, она плотно прикрыта, и это почему-то настораживает меня.
Лучше начать с кухни.
Она почти ничем не отличается от зала – тот же минимум вещей, то же безликое запустение. Огромный холодильник престижной (на мой взгляд) марки пуст и даже не подключен к сети, пусты шкафы над мойкой, одинокая коробочка со специями – не аргумент в пользу долгой счастливой жизни в центре Парижа.
Плита – абсолютно стерильна.
Мусорное ведро – отсутствует.
Здесь никогда не снимали порнофильмы. Здесь никогда не было публичного дома. Здесь никогда не разделывали и не жарили котов, Shirley Loeb страдает галлюцинациями, сродни тем, что позволяют некоторым сумасшедшим видеть Божью матерь в образе цирковой наездницы.
Я с сожалением покидаю кухню.
С сожалением, потому что мне предстоит новое испытание – закрытая и совсем непрозрачная дверь в конце зала. Исходя из логики – там должна находиться спальня, с широкой кроватью, уравновешивающей диван, с трельяжем и комодом, уравновешивающим кожаные кресла. Спальня всегда сдаст с потрохами кого угодно, малейшая пылинка с тела хозяина въедается в ее кожу – да так, что ничем не вытравишь. Если и здесь я обнаружу пустоту, тогда придется признать, что Мерседес – это не почти миф.
Это – самый настоящий, полноценный миф.
Придуманный Алексом Гринблатом или кем-то там еще… кем-то из тех, кто манипулирует меньшинством, которое манипулирует большинством, так, кажется, говорил Алекс. Он говорил, а я – запомнила, ну надо же!..
Воспоминания об Алексе (ушедшем в слова Алексе) придают мне уверенности, не все так страшно. И любая манипуляция – вещь неприятная, но совсем не смертельная. Бойня в ювелирной мастерской – куда страшнее, надпись «charogne» (то ли кровью, то ли дерьмом, то ли гранатовым соком) – куда страшнее, пропажа домашнего кота – куда страшнее; то, что произошло со мной, то, что предшествовало приезду в Этот город – страшно, очень страшно. А абсолютно пустая квартира не таит в себе никаких опасностей.
Никаких.
Я выйду отсюда так же, как вошла. Без проблем.
За дверью действительно оказывается спальня и действительно оказывается широкая кровать, застеленная пледом из шотландки. Я присаживаюсь на ее край, а потом, не в силах побороть искушения, растягиваюсь прямо на пледе. Смутные ощущения, которые до сих пор вызывала у меня мнимая квартира Мерседес (или лучше сказать – мнимая квартира мнимой Мерседес?), становятся вполне осмысленными. Алекс раскусил меня, разложил по полочкам, вытащил на поверхность то, о чем я всегда подозревала: моему буйному воображению можно позавидовать, многие вещи я вижу под необычным углом, вот и сейчас – я думаю не о присутствии здесь Мерседес.
А об ее отсутствии.
Это – не квартира. Это – знак. Почти миф.
Но сначала был дом – приятный снаружи, но мрачный внутри, что-то здесь не так (миф о черной душе белого человека, его бы с радостью поддержал Джума, антагонист и заклятый враг Запада). Затем – игра на саксофоне за закрытой дверью, инструмент фальшивит и сбивается с ритма, но главное – имеется в наличии: в недрах любого дома в Этом городе должен присутствовать саксофонист, он смягчает атмосферу мегаполиса, делает ее притягательной, делает ее неотразимой. Затем – соседка саксофониста, полусумасшедшая старая дева, почитательница котов и видеоцитат из фильмов с участием Одри, Кэтрин и Ширли. Ее ненависть ко всему, что находится вне поля зрения дождевиков и пылевиков, ко всему иному – такая же необходимая деталь пейзажа, как и саксофонист. А старик из Librairie!.. Самая настоящая наживка для одиноких туристов, впечатлительных дамочек и порочных юнцов, раздумывающих, как бы половчее ограбить аптечный киоск – грех ее не заглотнуть!
