Сыщица начала века - Арсеньева Елена (книга бесплатный формат .txt) 📗
Или то, или другое…
Ладно, что-то я задумалась не о том. «Нет, я не создан для блаженства, ему чужда душа моя!» Я прежде всего следователь и должна думать о раскрытии преступлений. Все в моих мыслях должно быть направлено на это!
И оно направлено, ей-богу! Стоило мне только подумать о кухарках или прачках, как вспыхнуло воспоминание из разговора с m-lle Вильбушевич: теперешняя кухарка ее отца, какая-то Дарьюшка, прежде служила у Лешковского, брата несчастной Натальи Самойловой. Необходимо повидаться с этой самой Дарьюшкой. Во-первых, она сможет пролить некий свет на отношения Лешковского с сестрой. А во-вторых, у нее можно выспросить, что же произошло между Вильбушевичем и его дочерью – и так ли на самом деле серьезен их разлад. Может быть, как следует разговорив Дарьюшку, удастся проникнуть в загадку звонка, который я невольно приняла?
Мне захотелось вернуться домой как можно скорее. Лучше всего думается за письменным столом, когда я могу взять перо и на листке перечислить все те пункты, которые предстоит исполнить. А вот и топот копыт, стук колес сзади. Кажется, меня нагоняет извозчик.
Я только успела отступить с дороги и начала оборачиваться, чтобы остановить экипаж, как гнедой конь миновал меня, я мельком отметила фигуру кучера на козлах, потом черный бок пролетки поравнялся со мной, а затем кто-то высунулся из нее, схватил меня за бока и дернул вверх с такой силой, что ноги мои оторвались от земли, я повисла, но руки похитителя оказались необычайно крепки – и уже через мгновение я очутилась в пролетке!
Это произошло так стремительно, я была так ошеломлена, что на какое-то мгновение во мне исчезла всякая способность к сопротивлению. Я как бы впала в некий обморок, пусть длившийся несколько секунд, но вполне довольный для того, чтобы неизвестный плюхнулся на сиденье, опрокинул меня к себе на колени и принялся целовать.
Он как-то умудрялся лапать меня наглыми, отвратительными руками везде, в самых оскорбительных местах, и в то же самое время удерживать, сдавливая так, что я не могла вырваться, а только бестолково дергала руками и ногами. От его поцелуев у меня, без преувеличения скажу, дыхание сперло: понятно, от крайнего моего негодования, возмущения и даже отчаяния.
Кое-как мне удалось высвободить рот от его горячих губ и выкрикнуть:
– Негодяй! Как вы смеете! Немедленно отпустите! – но в ту же минуту отвратительный поцелуй вновь закрыл мой рот.
Разумеется, тогда я не имела возможности четко размышлять, однако теперь, записывая и как бы снова переживая все случившееся, должна отметить: никогда и представить не могла, что люди проделывают столь много различных движений губами ради такого вроде бы простейшего дела, как поцелуй. Видимо, в отношениях любовников этому действу придается большое значение и они могут находить поцелуй даже приятным. Но мои ощущения приятными назвать было никак нельзя!
Я продолжала вырываться – со всем ожесточением. Тем более что негодяй обладал, чудилось, множеством рук: он, повторяю, умудрялся и держать меня возможно крепко, и хватать за все выпуклости моего тела, и в то же время задирать мне юбки!
Ну, это уж было последней каплей, переполнившей чашу моей ярости. Во мне родились новые силы к сопротивлению. Я сделала отчаянный рывок, освободила стиснутый чужими губами рот и выкрикнула:
– Возчик! Помоги мне! Я следователь Ковалевская!
В ту же секунду рот мой оказался запечатан новым поцелуем, а до слуха донесся издевательский выкрик с козел:
– Ковалевская? Следователь? Как бы не так! Знаю я эту уродину! Не сумлевайся, барин: тебе досталась барышня дюже приглядная, а Ковалевская что? Вобла сушеная!
Да что они все, с ума сошли? Почему меня непрестанно относят к семейству рыбьих?! К тому же непременно сушеных! Уж если на то пошло, вряд ли руки насильника столь охотно бродили бы по изгибам моего тела, будь там одни кости, как у этих сушеных воблы и селедки!
Насильник прервал поцелуй, чтобы издевательски расхохотаться. А потом – потом вновь прижался ко мне губами. Теперь уже к шее и плечам, которые он обнажил в порыве борьбы.
У меня прервалось дыхание, на миг почудилось, будто я вот-вот потеряю сознание…
Вот написала это, перечитала – и подумала, что строчку сию стоит непременно вычеркнуть. Может создаться впечатление, будто я лишилась сил от наслаждения (отчего это пошлое слово так любят романисты и особенно романистки?!). На самом же деле я чуть не упала в обморок от изумления! От изумления и страшного подозрения, которые вдруг поразили меня. Голос возчика показался мне смутно знакомым. Да и смех негодяя, который стискивал меня что было сил, – тоже!
Подозрение, впрочем, было пока еще нечетким и не вполне успело оформиться в моем мозгу, однако тут же я получила подтверждение ему. И какое подтверждение!
– Ах нет, моя прелесть, мое нечаянное чудо, вы меня не обманете! – пробормотал негодяй, чьи губы так и жгли мою кожу бесстыднейшими поцелуями. – Ковалевская, о боже! Да кто, находящийся в здравом уме и твердой памяти, решился бы сжать Ковалевскую в своих объятиях? Кто вообще решился бы посмотреть в ее сторону? Она прикрывает свое костлявое тело какими-то бесформенными облезлыми тряпками, а волос у нее, такое ощущение, вовсе нет, потому что она прячет голову под старым грибом, именуемым шляпой. Впрочем, может статься, Ковалевская стыдится не того, что голова лысая, а того, что в нее отродясь не пришло ни единой путной догадки, одни лишь глупые домыслы!
Боже мой… Этот голос! Да я узнала б его из тысячи, сей ненавистный голос!
– А вот тут вы ошиблись, господин Смольников! – пронзительно выкрикнула я. – Кое-что Ковалевская способна угадать! Например, что только вы, вы один способны настолько гнусно обойтись с женщиной!
Силы мои точно бы удесятерились. Я отчаянно рванулась – и едва не вылетела из коляски на мостовую, что, несомненно, закончилось бы для меня плачевно. Произошло это потому, что державший меня негодяй – видимо, испугавшись обличения! – немедленно разжал объятия.
– Возчик, стой! – выкрикнула я, хватаясь за купол пролетки и таким образом удерживаясь от того, чтобы вылететь вон. – Стой, тебе говорят! А ну, посмотри на меня! Обернись!
Кучер нехотя натянул поводья и медленно повернул рыжую голову, тяжело сидевшую на саженных плечищах. Впрочем, в этом не было особенной нужды, ибо я и так узнала… Филю Филимонова. Бывшего ямщика и моего клеветника!
Вот уж два сапога пара, Филя да Смольников! Как это они так стакнулись, негодяй-возчик и негодяй-прокурор (товарищ прокурора, строго говоря, но это уже мелочи). Поистине, рыбак рыбака далеко в плесе видит!
У меня создалось такое ощущение, что из моих глаз вырываются искры пламени, словно у какого-нибудь сказочного чудовища. Однако, видимо, они не так уж и обжигают, эти искры!
– Боже мой, – довольно равнодушно изрек Смольников, слегка приподняв брови. – Ах, какой пассаж, какой реприманд неожиданный! Да неужто это и в самом деле вы, Елизавета Васильевна?! Глазам не верю! Кто бы мог подумать! Наша скромница, наша монашенка – и так разительно переменилась! Я был очарован, истинно очарован! Я не мог удержаться от того, чтобы не познакомиться с прелестницей как можно скорее…
Филя громко хрюкал на козлах.
Да они что, смеются надо мной, эти уличные хулиганы, эти охальники, как назвала бы их Павла?! Издеваются?! Ну так я им покажу, что не они одни издеваться умеют!
– Так это, стало быть, у вас такая манера ухаживать, мсье Смольников? – уничтожающе изрекаю я. – Грязные домогательства, вот что это такое! А если бы на моем месте оказалась невинная девица?!
– Что я слышу? – снова вскидывает брови Смольников. – Если бы на вашем месте оказалась… А разве вы – уже не невинная девица, Елизавета Васильевна?.. О, какой я недогадливый! Вы, видимо, возвращались со свидания, с любовного свидания? И потому оказали такое яростное, ожесточенное сопротивление мне? А, ну да, понимаю… Мои грязные, как вы изволили выразиться, домогательства могли бы стереть с ваших уст его пылкие поцелуи!
