С мыслями о соблазнении - Гурк Лаура Ли (библиотека книг .txt) 📗
сборами занимался Аберкромби. Но коль скоро он дома уже месяц, вряд ли
содержимое сих ящиков и чемоданов могло понадобиться ему прямо сейчас. С
другой стороны, почему бы и не осмотреть их? Раз уж все равно пока нечем
заняться.
Он кивнул, и лакей удалился. Себастьян снял пиджак, расстегнул запонки,
закатал рукава и принялся за работу.
Чемоданы были забиты старой одеждой. В первых двух ящиках лежали книги, в
третьем – различные канцелярские принадлежности. В четвертом он обнаружил
свою печатную машинку.
Сидя на корточках, он рассматривал потрепанный, некогда любимый
«Крэнделл». Черная эмаль была поцарапана и потерта тут и там, а
перламутровая инкрустация облупилась, но в целом, он был на удивление в
хорошем состоянии для машинки, на которой стучали – порой с варварским
исступлением − каждый божий день на протяжении десяти с лишним лет.
Он смотрел на нее и не чувствовал ничего. Странно. Когда-то эта печатная
машинка была самой ценной его собственностью, а теперь, глядя на нее,
Себастьян ощущал лишь любопытную отстраненность, словно столкнулся на
улице с кем-то, кто окликнул его как старого знакомого и которого он даже не
узнал.
Двумя руками он вытащил машинку из ящика. Под ней находилась стянутая
бечевкой, пожелтевшая стопка бумаги – какая-то старая рукопись. Себастьян
застыл с машинкой в руках, уставившись на кипу страниц, угнездившуюся
среди клочков соломы и изорванной мешковины, использованных для упаковки
ящика.
«Очень старая рукопись», − подумал Эврмор, заметив строчки, выведенные его
собственной рукой.
− «Он отправился в Париж», − негромко прочитал заглавие Себастьян. В голове
шевельнулось смутное воспоминание, и он рассмеялся: – Бог ты мой.
Это был его первый законченный роман. Граф отставил машинку в сторону,
вытащил стопку бумаги из ящика и тут же мысленно унесся обратно в те
времена, когда написал эту книгу, когда все еще только начиналось.
То лето, после окончания Итона и до начала учебы в Оксфорде, он впервые
провел за границей – в Париже. Там он мог писать, не опасаясь отцовского
презрения и порицания. Когда он сидел в тамошних кафе, его перо исступленно
носилось по этим самым страницам, слово за словом лилось из него, его
семнадцатилетнее сердце было таким жаждущим, а написанные строки − столь
шероховатыми. Он думал не о сюжете и диалогах, а лишь о том, чтобы
изложить на бумаге историю, родившуюся у него в голове. Но стоило дойти до
конца, как Себастьян осознал, что она недостаточно хороша для публикации. Он
убрал рукопись подальше, уехал в Оксфорд, а потом и вовсе про нее позабыл.
Шел последний год его обучения в университете, когда Себастьян принялся за
вторую рукопись, с куда большим старанием, нежели в первый раз. Теперь он
был уверен, что каждое слово должно быть отточено, ибо намеревался
преуспеть на литературном поприще и доказать, что отец не прав. На
завершение той рукописи ушло три года, и все равно она не была достойна
публикации, но Филипп убедил его отправить роман их общему другу Марлоу,
в ту пору лишь начинавшему издательское дело. Гарри купил книгу и
опубликовал – так началась писательская карьера Себастьяна.
Затем последовали другие, чрезвычайно популярные, романы с дюжиной
рассказов и тремя успешными пьесами в придачу. Литературное признание
вкупе с финансовым благосостоянием пролились на него дождем, и хотя отец
презирал его профессию и из-за этого отрекся от него, Себастьяну надоело
переживать о том, что тот подумает. Он купил «Крэнделл» и разъезжал с ним по
всему миру, путешествуя и творя, он воплощал в жизнь свою давнюю мечту.
Но мечта имела цену. Новая история давалась тяжелее предыдущей. С каждым
годом его творения становились все банальнее, а сам процесс мучительнее, до
тех пор пока Себастьян и вовсе не смог игнорировать бесконечный парад
самокритичности, до тех пор пока ему не пришлось через силу выдирать из себя
каждое слово. Но потом он открыл для себя кокаин, и кокаин изменил все.
Поначалу он казался безвредным, всего лишь забавный эксперимент в одном из
парижских салонов. Но позже, живя в Италии, Себастьян обнаружил, каково
писать под действием наркотика, и кокаин превратился в волшебный эликсир,
побеждающий разрушительную неуверенность, ставшую чумой для его
творчества. С наркотиком любимое занятие опять приносило радость, писалось
столь легко и волнующе, будто он вновь проживал то первое лето в Париже, а
следом наступил самый плодотворный период его карьеры, ознаменовавшийся
созданием еще шести романов и четырех пьес.
Эвермор не мог сказать точно, когда именно все пошло наперекосяк, когда
опьяняющая радость от творчества на кокаине превратилась в зависимость от
самого наркотика. Писательство из главенствующей страсти его жизни стало
утомительной обязанностью, мешавшей развлекаться. Италия, вместо того
чтобы служить источником вдохновения, обратилась бесконечной чередой
гулянок и женщин, с эликсиром, на поверку оказавшимся далеко не
волшебным.
Себастьян отложил рукопись и вновь обратил внимание на «Крэнделл».
Пробежавшись кончиками пальцев по верхнему ряду клавиш, он вспомнил тот
роковой день во Флоренции три года тому назад, когда он написал «Девушку с
красной сумочкой». Всего лишь за сутки он настрочил комедию из трех
действий, барабаня по клавишам печатной машинки со всей скоростью и
самоуверенностью, что мог дать ему только кокаин. Впоследствии он не
потрудился поправить или хотя бы прочитать свою работу.
Выслал ее Ротерштейну в Лондон, потребовал первой выплаты по контракту и
вознаградил себя трехдневным разгулом пьянства, дебоширства и еще большей
дозой кокаина.
Себастьян не помнил, как вдохнул последнюю дозу. Не помнил, как потерял
сознание. Но помнил, как очнулся во флорентийской аллее, ощущая в ноздрях
омерзительный запах собственной рвоты. Помнил, как его друг Сент-Сайрес
стоял подле него на коленях, громко зовя доктора, но итальянские слова
медленно и приглушенно доносились до его ушей. А затем глаза резанул яркий
свет, возникло странное дергающее ощущение, словно кто-то внутри схватил
его за грудки и оторвал от земли, однако это не причинило ему боли. Тогда он
понял, что умирает.
Себастьян, как ему помнилось, боролся, отпинываясь, извергая проклятья, крича
Богу и дьяволу, чтобы те оставили его в покое, ибо он ни с кем из них никуда не
пойдет – он вовсе не хотел умирать. Он хотел жить.
И в конце концов, получил желаемое, придя в себя в итальянском госпитале,
мучаясь от вызванной кокаиновой ломкой боли. И там длиннолицый
британский доктор отказался снабдить Себастьяна наркотиком, необходимым,
дабы облегчить его страдания. Врач сообщил, что кокаин убьет графа, если тот
продолжит его принимать, и посоветовал тихое, уединенное местечко в
швейцарских Альпах.
Выдержав столь тяжелое сражение за свою жизнь, Себастьян был намерен и
дальше бороться изо всех сил, лишь бы ее сохранить. Он уехал в Швейцарию,
где избавился от физической тяги к наркотику. Но гораздо тяжелее оказалось
преодолеть эмоциональную зависимость от него. Даже теперь, спустя три года,
ему порой страстно хотелось вернуть те безумные, донкихотские деньки,
проведенные в Италии, воскресить то время, когда все сомнения были немы и
он чувствовал себя непобедимым. И неважно, что сами его труды в ту пору
оставляли желать лучшего, – тогда он этого не знал и не хотел об этом думать,
он наслаждался эйфорией самообмана. Физическая зависимость осталась в
прошлом, но то чувство, что сопутствовало наркотику, ни с чем не сравнимое
