Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор (книги онлайн полные .txt) 📗
— Как ты догадался? — сразу став серьезной, с удивлением приподняв бровь, она подозрительно посмотрела мне в глаза. — Чтоб сказать тебе нет, так — да! Папа у меня, что да, то да, таки еврей. Только про это никому ни слова, большой секрет. Ну, а с мамой… С мамой у меня гораздо сложнее. Мама у меня жид, по веревочке бежит! — расхохоталась Ли.
Я не слышал, чтобы кто-нибудь смеялся заразительнее, чем она.
— Хохлы они оба, Марченко и Шовкопляс, — грусть и нежность послышались в ее голосе. — Так что все у нас как у людей, но лучше было б, если бы они были евреи, а так… Слепые они душой, живут, как в потемках. А евреи, я с ними выросла, их у нас в коммуналке была половина, лучшая. Разъехались уже все. Ася Яковлевна любила меня больше матери. Своих детей она иметь не могла. Как поддаст, начинает горевать, я, говорит, заводу этому ферросплавному всю свою красоту отдала, а сама страшная, как баба яга, худая, нос крючком. В свои тридцать пять выглядела старухой, ели ноги волочила. Она была из Ленинграда, эвакуированная, вся ее семья в блокаду там осталась, она одна уцелела. Все мне про детдом рассказывала, как ей там хорошо жилось, уверяла меня, что в детдоме прошли самые счастливые дни ее жизни. Кроме детдома, ничего хорошего у нее в жизни не было. А мужа ее звали Евсей Ушерович Гринберг. Для него она была самая лучшая на свете, он обещал ей подарить все звезды с неба и таки дарил. Они меня понимали, а свои, никогда. Люблю идишскую атмосферу, они веселые, а их музыка, я от нее тащусь. А наши, они какие-то мутные, такими и останутся, — с горечью вздохнула она.
Многие девчонки из ансамбля завидовали Ли. Я замечал, как презрительно они кривят губы и перешептываются у нее за спиной, глядя на много раз штопаное трико, которое она одевала на репетиции. Я видел, как выводит их из себя ее сверхмодная французская сумочка и заношенное до глянца зеленое замшевое платье-мини, открывающее на всеобщее обозрение ее замечательно стройные ноги. Она же, ко всем относилась с ровной доброжелательностью, хотя все замечала и втихомолку страдала. В яркости была ее слабость, тогда как в серости, таилась сила бездарных.
— Когда-нибудь я сброшу с себя эту лягушачью шкурку и ты меня не узнаешь, — шутила она, и я ей верил, хотя меня и огорчало то, что она была человек без мечты.
Она этого не отрицала. Как-то полушутя я поделился с ней своей мечтой превзойти доктора Чехова, Луи Пастера и Айболита вместе взятых. Она догадалась, насколько непростым и важным было для меня это признание. Став серьезной, она довольно резко ответила:
‒ Мечтая о будущем, теряешь настоящее. А когда ничего не получится, сам себя сделаешь несчастным, ‒ сказала так, что у меня не возникло желания спорить.
Она была убеждена в сказанном, это составляло основу ее мировоззрения, хотя я с ней был не согласен. Я считал, что без мечты рано или поздно скука жизни превратит человека в скота, а с мечтой, есть шанс сделать что-то по-настоящему стоящее. По крайней мере, прожить интересную жизнь, о которой будет что вспомнить. Мечта определяет цель в жизни, и жизнь приобретает смысл.
За выступления в ансамбле денег не платили, только кормили, когда выезжали на гастроли, а главное — поили. Ли любила эти поездки и всегда с увлечением рассказывала о них. Было заметно, что она понемногу спивается. Выпив, ее охватывало желание. Ли была неутомима, изобретательна и бесстрашна во всем, а в сексе, особенно. Она одна была, как целый гарем, ‒ всегда разная, не уставая удивлять меня своими сексуальными фантазиями. Иногда ей и этого было мало, и в самый неподходящий момент она разражалась хохотом, доводя меня до шока своим неожиданно побритым лобком. «Не могу насытиться тобой!», — сколько раз сгорая от нетерпения, она шептала мне. Меня поражало, с какой жадностью она мне отдавалась, она отдавала мне себя так, как другие берут, словно отдавала мне не только свое тело, но и душу. Ни одна женщина не делала это с таким самозабвением и ни одна из них не вызывала во мне такого желания, как Ли.
Она отдавалась мне везде, где у нее возникало желание, мы занимались любовью в самых неподходящих местах: в подъездах, на стройках и чердаках, в темных подвалах и парках, а то и просто на улице. Для большинства людей есть день и ночь, и все, что с этим связано, но только не для Ли. Ей не было дела до времени суток и места, главная задача состояла в том, как, и сколько… Меня коробило от этих поспешных подзаборных соитий, меня изводил этот всепоглощающий рыбий запах, но когда она настаивала, отказать ей я не мог. Наверно, из-за неизбывного чувства вины за тот, первый раз, когда я так незаслуженно ее обидел.
Несмотря на всю сексуальную раскованность и постоянно сжигающее ее желание, я был уверен в ее верности и в этом я не сомневался. Ли знала, что в случае измены, я не задумываясь, с нею расстанусь. Хотя мы никогда этого не обсуждали, она неоднократно давала мне понять, что знает и принимает то, что моя Женщина может принадлежать только мне, изменив мне, она превратится в такую же, как все, — обыкновенную.
Своеобразие наших отношений трудно было объяснить, да я и не пытался, мне хорошо было с Ли. Нас объединяло неудержимое стремление к свободе и независимость от окружающих, любовь к красивым вещам и экстравагантность в одежде, и постоянная готовность к любым, самым рискованным приключениям. Мы с нею были родственные души, мы жили по своим правилам, за пределами общепринятых норм, нас одолевали одни и те же ненасытные желания и жажда новых ощущений.
— Здесь ничего не происходит, все заскорузло, как кирзовые чеботы у поганого хозяина, — говорила она с тоской. ‒ Нет никаких событий, по которым можно понять, что движется время, ведь без этого перестаешь чувствовать себя живой.
Провинция ‒ беспощаднейшее из болот. Ты вроде бы и не на необитаемом острове и люди тут водятся, но как же здесь чувствуешь оторванность от мира, как давит унылая череда однообразных будней, цепенящая скука прозябания на задворках жизни.
— Так обрыдло это растительное существование! ‒ Ли ненавидела захолустье провинции. ‒ Мне уже давно, а этой осенью, особенно, не дает покоя мысль, что где-то кипит настоящая жизнь. Там происходят интересные события, а жизнь не затихает ни днем, ни ночью.
— И ты туда не попала?
— Да, меня там нет. Я все время здесь, где нет ничего нового, здесь нет, и не будет никаких перемен, вязко, как в болоте.
— Ничего, мы еще везде побываем, — говорил я ей и был в том уверен, — Ведь и мне не дает покоя та же, твоя мысль…
Меня тоже тревожили эти непреодолимые позывы вдаль, ощущение, что где-то далеко меня ждет настоящая жизнь. Типичные мечтания незрелой личности. Настоящая жизнь всегда здесь и теперь, а не где-то там, вдалеке.
— Наш новый руководитель ансамбля в составе украинской делегации летом был с «братским» визитом в республиках Средней Азии. Много интересного рассказывал, — мечтательно глядя в звездное небо, проговорила Ли и загадочно замолчала.
Взгляд ее блуждал где-то далеко в космическом пространстве.
— И, что же там было самое интересное? — не выдержал я.
— В этих республиках? — дрогнув бровью, переспросила она. — Ну, например, в Ташкенте или в Ашхабаде… Забыла где, на одном из приемов их угощали пловом. Местные руководители все руками наворачивают, он попробовал, и так и эдак, ничего не получается, чуть палец себе не откусил. Тогда он попросил дать ему ложку. Ложку, конечно же, не нашли. Видать, их вера не позволяет ложки в доме держать или в их кибитках, не знаю, где они там ночуют. Так эти казахи или узбеки… Ну, в общем, мордва, ему штакетину из забора выломали, он ею и ел. Ничего, вкусный плов.
— И, большую штакетину? — для прояснения картины уточнил я.
— Порядочную, два раза зачерпнул и полказана выел, ‒ посмотрев на меня критически, ответила она.
— Полказана?.. Может, они ему не штакетину, а целую доску от своей юрты отодрали?
— Весьма возможно, я-то там не была. Интересно путешествовать. В мире есть столько мест, где я ни разу не была. Мне хочется везде побывать, я так много всего хочу увидеть.
