Порочные (СИ) - Вольная Мира (лучшие книги TXT) 📗
Желание подскакивает так, что я только чудом не врезаюсь в мебель по дороге, нахожу ее губы, врываюсь языком в рот, ощущая себя подростком, дорвавшимся до бесплатных видеоигр. Языки сплетаются, дыхание еще чаще…
Черт!
Эмили приподнимает голову, снова касается моей шеи, опять прикусывает. Из моей груди рвется рычание. Животное внутри сходит с ума, скребется и царапается. Требует…
Кстати, об этом…
— Эм… — слова находятся с трудом. В мозгах туман. — Я не уверен, что… сдержусь, я не уверен, что смогу контролировать зверя, я…
— Не контролируй, — довольно шепчет она, снова находит мои губы, снова касается. И я отвечаю на поцелуй, пью ее дыхание, вкус. Но… что-то вдруг меняется.
Эмили замирает, застывает, окаменев, поднимает голову и разжимает ноги.
— Твою мать… — смотрит разочаровано и зло, все еще тяжело дышит. Глаза огромные, губы влажные.
Мы стоим у двери в спальню, в темном коридоре, и мне не нравится напряжение в ее теле, досада на лице, злость во взгляде.
— Что?
— Марк, — она почти стонет, утыкается головой мне в грудь.
— Что, Эм?
— Придется контролировать…
— По… — я хочу спросить почему, но через миг и до меня доходит. — Бля… — вырывается непроизвольно. — Как долго? — тоже дурацкий вопрос. В мозгах немного проясняется. И ответ всплывет сам собой — до тех пор, пока она не поймет, пока не создаст вакцину.
— У тебя совсем не осталось той гадости, что ты колола себе? — спрашиваю, потому что не уверен, что получится справиться с собой. Не после того, как она дала мне зеленый свет.
— Три пузырька, — бормочет Эм. — Но… Филипп может привезти еще. Сыворотка в маш…
Я хватаю Эмили за руку, снова не давая договорить, и тяну вниз за собой, выуживаю другой рукой телефон, нахожу контакт Фэллона и протягиваю мобильник Бартон. Мы оба почти бежим, мы оба вслушиваемся в гудки.
Сколько там сейчас времени в Эдмонтоне? Часа два ночи?
— Скажи ему, что, если он не привезет эту дрянь, его развернут еще в полете.
— Ты серьезно настроен, да? — усмехается Эм. Я киваю. — Филипп… — начинает она.
Дальше я не слушаю, выскакиваю на улицу, открываю багажник ее тачки.
Хорошо, что парни пригнали ее сюда. Очень предусмотрительно.
Эмили продолжает говорить, толкает меня бедром, заставляя сдвинуться в сторону, и сама начинает рыться в сумках. С победным возгласом выуживает свой стремный чемоданчик и тянет меня назад к дому. Багажник так и остается открытым.
Нам обоим плевать.
Трубку она кладет, когда мы снова у дверей спальни. Первая заходит внутрь, тянет меня за собой, а потом толкает на кровать, бросает рядом сумку, склоняется над ней.
А я не могу. Мне снова надо до нее дотронуться. И я провожу руками вдоль ног, целую живот, задирая футболку, поднимаюсь выше.
Эм стонет, отталкивает мои руки, снова копошится в сумке. Через несколько секунд из моей руки торчит шприц. Бартон, закусив губу, делает укол.
— Надо подождать хотя бы пятнадцать минут, — бормочет волчица.
— К черту, — я скидываю сумку с кровати, выдергиваю из руки иглу, швыряю куда-то в сторону, тяну Эм за руку на себя и тут же стаскиваю с нее футболку.
Слишком много одежды.
Эм падает, тихо ойкнув, смеется. Но смех тут же стихает, стоит мне опрокинуть зануду на спину и провести языком вдоль шеи, заглянуть в глаза.
Она кажется вдруг крошечной. Совсем крошечной. Вызывает во мне что-то странное, что-то очень животное, отчего щемит, и крутит, и ноет. И мне хочется столько всего с ней сделать, что я сам себе кажусь законченным извращугой. Совершенно отъехавшим. Собственные руки на узких бедрах — как огромные лапищи.
— Эм… — я не знаю, что собираюсь ей сказать. Не хватает слов, они не находятся, а те, что находятся — убогий бред. Пошлый и будто ненастоящий.
Она улыбается. Улыбается так, словно все понимает, словно ей и не нужны слова. Лежит и смотрит на меня. Растрепанная, обнаженная, сводящая с ума, вышибающая дух.
Само совершенство.
И мои пальцы подрагивают, когда я снова прикасаюсь к ней, провожу от бедер, по бокам и птичьим косточками, хрупким ключицам. Эмили прикрывает глаза, немного выгибается, проводит языком по нижней губе. И от одного этого я готов кончить.
Несмотря на чертову дурь, несмотря на все «нельзя», мне хочется вонзить в ее шею свои клыки, прокусить кожу и пометить.
Приходится самому закрыть глаза, чтобы взять передышку.
А пальцы ощущают мягкую кожу, гладкую, нежную. Ее запах вонзается в мозг, в кровь. Продирает когтями желания, впрыскивает яд в каждый нерв.
Когда ее руки касаются моих запястий, когда Эм разводит ноги и обхватывает меня ими, я практически ничего не соображаю.
Мне хочется вылизать ее с ног до головы, оставить на всем теле собственные засосы и запах, я готов убивать за одну возможность быть с ней. Это почти страшно, но так охренительно, что сопротивляться невозможно.
И я сдергиваю собственную футболку, потому что мне надо чувствовать ее кожей, расстегиваю пуговицу на узких шортах, склоняюсь к шее, собирая с нее языком капли испарины.
Эм как мед, как яблоко в карамели.
— Ты очень красивая, Эмили Бартон, — хриплю сквозь поцелуи. — Очень вкусная. Невероятная.
Эмили шумно выдыхает, отклоняет голову, подставляя сходящий с ума пульс под мои губы. И он бьется и стучит мне в язык. Это какой-то совершенно новый уровень кайфа, несмотря даже на то, что было между нами до этого момента.
Я зарываюсь носом в ее волосы, обхватываю зубами мочку уха. Ногти Эмили вонзаются мне в предплечья, она трется о меня бедрами, о мой каменный стояк, и ее движения я ощущаю всей длиной.
Пытка.
Я снова спускаюсь к шее, вылизываю, прикусываю, вдыхаю запах разгоряченной кожи, под пальцами дрожит ее покрытое мурашками тело, под пальцами вздымается лихорадочно грудь. Соски очень твердые, становятся еще тверже, когда я накрываю один из них губами, втягиваю в рот.
Эмили дергается подо мной, притягивает мою голову ближе, сильнее прогибается и ерзает еще яростнее. Дыхание становится чаще, а стоны чуть громче, когда я второй рукой накрываю другую грудь. Она идеальная.
И запах желания моей волчицы становится гуще, таким сладким, дразнящим, что у меня во рту появляются клыки.
Я спускаюсь ниже, выцеловываю и прикусываю нежную кожу под грудью, на животе, ныряю языком во впадинку пупка, снова провожу руками вдоль дрожащего, влажного тела, снова слегка сжимаю грудь.
Мне нравится, что Эмили дрожит, мне нравится, как она дрожит, как всхлипывает, закусывает губы, как все туже и туже обхватывает меня ногами, как все сильнее и сильнее натягивает мои волосы.
Я стаскиваю с нее проклятые шорты вместе с бельем, отшвыриваю куда-то на пол, как и сумку. Опять отстраняюсь.
Эмили очень жаркая. Взгляд затуманен, на щеках лихорадочный румянец, губы искусаны, взлохмачены волосы.
Невозможно красивая.
— Не сдерживайся, — рычу, накрывая ее тело своим, проводя языком вдоль нижней губы, опуская руку к развилке бедер. — Покричи для меня, Эмили Бартон. Мне надо слышать, как ты стонешь и кричишь.
Пальцы находят сосредоточение ее желания. Одно легкое прикосновение, и Эм стонет мне в рот. Это так сексуально, что меня почти выносит. Я пью этот стон, проглатываю его, сплетая наши языки, сливая дыхания в одно.
Господи, какая же она вкусная. Лучшее лакомство.
И она жаркая, влажная и узкая внутри, я чувствую, как еще едва-едва, но все-таки уже сжимаются стенки лона. Надавливаю сильнее, проникаю глубже, присоединяю к первому второй палец. И Эмили кусает меня за губу почти до крови. То ли рык, то ли стон зарождается в моей груди.
Я шире развожу ее ноги и опускаю голову. Запах сводит с ума, ее покорность сводит с ума. Желание подскакивает еще на несколько пунктов, гудят вены, нервы, мышцы. Я ощущаю на спине испарину.
Сглатываю.
И опускаю голову. Провожу языком вдоль, проникаю внутрь. Эмили выгибается дугой, хрипло, жарко и коротко кричит, вцепившись в простыни руками, хнычет.
