Обреченные (СИ) - Соболева Ульяна (читаемые книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
Он тогда впервые человеческую жестокость увидел просто так, не на войне, и ужаснулся тому, на что вообще люди способны. Несколько местных жителей из ближайшей деревни молодую женщину в разорванном окровавленном платье к стволу привязали и хворост вокруг разложили. Сжечь ее собрались. А она кричит, несчастная, бьется.
— Не троньте. Не шеана я. Дите во мне мужнино. Приходил он. От вас, нелюдей, прятался, того и не видели…ко мне приходил.
Один из мужиков кулаком ее в лицо ударил, выбивая несчастной зубы, а у Рана сердце зашлось от жалости.
— Врешь, сука саананская. Мертв мужик твой. С самим Саананом обжималась и отродье от него понесла.
Ран тогда бросился спасать несчастную. Отбил у живодеров-фанатиков, заколов двоих ножом, а третьего утопив в болоте. Повез ее в деревню. Долго вез, дожди проливные начались, всю дорогу размыли, даже лошадь не могла одолеть путь. Привалы частые делали. Он несчастную собой согревал и весь паек ей скармливал, воду на огне грел, а она хворь какую-то подхватила, и не довез Ран ее до деревни. Умерла у него на руках. А когда умирала, звездами его осеняла и молилась о нем.
— Хороший ты…добрый, спасибо тебе. Но, видно, отжила я свое уже. Да и не будет мне жизни одной. Дите умерло во мне, когда зверствовали они. Не бьется давно… Грешная была, нагуляла плод. Я три нападения пережила. Валлассары не тронули нас, а потом свои пришли, деревню отбили и меня растерзали за то, что с врагом спала. Значит, судьба такая. А ты долго жить будешь…это я тебе говорю. Доооолго. Ралана все свои жизни тебе отдаст. Не нужны они ей больше. Сил нет у нее.
Она что-то шептала, закатывая глаза, а он думал, что бредит, и лоб ее от испарины платком утирал.
— Я молиться о душе твоей буду. Нет людей грешных и негрешных. Все мы где-то и в чем-то виноваты перед кем-то. На том свете души равны, и бог один у нас, нет у него имени и не было никогда.
Она глаза открывает помутневшие, но его будто и не видит уже.
— Молись…молись, солдат. Некому обо мне молиться было. Не родился сыночек мой родненький. Ушел и меня за собой потянул. Валанкар его назвать хотела…знаю, что сына носила. Свечку за нас в храме не ставь, не верю я в Иллина. И…амулет себе забери. Беречь тебя будет от людей и нелюдей.
Он закопал ее у болот и звезду сам из веток смастерил. В изголовье поставил. Слезу скупую утер. Когда во время войны люди мрут, жаль, конечно, но когда женщины и дети вот так, из-за своих же мразей… жить страшно становится. Где зло конец берет, а где начало, не знал и сам Ран, но всегда старался по совести жить. По велению сердца. Убивал, когда выбора не было, чужое не брал никогда и лгать не умел. Может, прямолинеен и груб, но зато с чистой совестью.
На память с ее шеи снял амулет с волчьим клыком, вбитым в кусок дерева и обвязанным волчьей шерстью, сплетенной в тонкие косички с бусинами на концах. Носить не отважился, в карман спрятал, а со временем в мешок зашил и на ремень повесил. С тех пор ни одна стрела его не брала, как заговорил кто.
В озере все его люди потонули, а он выжил, как и сейчас в Раване. Может, и снежная пустыня его не одолеет. Пальцами амулет нащупал и сжал в ладони, делая последние усилия, пробираясь вперед по снегу сквозь липкие холодные комья, бьющие по лицу и закатывающиеся за воротник. Ураган начинал набирать силу, как вдруг вдали огоньки показались, и Ран усмехнулся, сильнее сжимая мешочек кожаный. Вот и добрался до деревни. Его время еще не пришло, есть, значит, у Всевышнего предназначение для Мазала, если к себе забирать не торопится.
— Ночлег мне бы и похлебку горячую, — прохрипел севшим голосом Ран, откинувшись на деревянном колченогом стуле и глядя из-под заледеневших бровей на старика-хозяина постоялого двора, разносившего кубки с квасом другим гостям.
— Нет мест. Сам сплю с тремя постояльцами. Беглецы из захваченных деревень, как саранча, налетели.
— На полу посплю в сенях. Я не привередлив. Похлебки неси, хозяин, и квасу горячего. Почем нынче роскошь такая?
— Дорого. Так как и впрямь роскошь. Квасу принесу, а похлебка ползолотого стоит.
Осмотрел путника, приподняв одну косматую бровь над сощуренным светло-голубым глазом и явно сомневаясь в платежеспособности тианца.
— Ползолотого? Ты совсем сдурел, старый пес? За ползолотого свинью жареную купить можно.
— Когда-то. Времена нынче такие. Все не дешево. Свиней в деревне не осталось, только лошади облезлые да козы. Так что похлебка сегодня велиарским блюдом зовется. А ежели с мясом, то два золотых. В сенях места нет. В хлеву могу разместить, тоже не дешево — четвертак. Не ахти какое тепло, но все ж не под голым небом. Костер разожжешь и согреешься.
— Саанан с тобой, пусть и в хлеву. И квас неси горячий. Нет у меня пол золотого на похлебку. За хлев да за квас могу заплатить и все.
— Откуда сам будешь, солдат? Не раванец часом? — спросил вдруг старик и повязку на голове цветную поправил.
— Тианец я. Но с Равана иду…нет его теперь. Померли там все.
Утер с лица растаявший лед и бросил взгляд на огонь с казанком, в котором кипело явно что-то весьма вкусное, и запах в ноздри забивался, заставляя желудок сжиматься в голодных спазмах. Хозяин оказался не скрягой и вместе с квасом принес-таки путнику похлебку и кусок хлеба.
— Брат мой в Раване службу нес…а вдруг, как ты, скитается где-то, и, может, кто накормит несчастного.
Не стал Ран говорить, что, может, и скитается, только уже не в облике человека и в еде явно не нуждается. Но лучше язык прикусить, а то выгонят на улицу.
Хозяин постелил ему овчины сверху на тюфяки с сеном и даже дамасом угостил. После съеденной похлебки и выпитого кваса разморило Рана, и он задремал, сжимая котомку руками с потрескавшейся на морозе кожей. Снилось ему лето и луга зеленые. Снилось, что горы изумрудной травой поросли и ярко-алыми цветами, пение птиц переливается в синеве неба, и журчание ручья у подножия Тиана слышно, где вырос Ран. Родные края, в которых больше чем полжизни не бывал. На деревьях листики нежные появились, и он, задрав голову, любовался красотой, пока не услышал пение где-то вдалеке среди полевых цветов. Женский голос напевал на родном наречии Рана песенку о любви девушки к воину. Когда молодой Ран раздвинул стебли цветов, он увидел ту самую Ралану с красными лентами в волосах, она младенца на руках держала, кружила, в воздухе подбрасывала и уже совсем другую песню пела…ту самую, страшную, которую вдовы поют не вернувшимся с войны воинам.
Слышишь…
Смерть по снегу…
Как зверь,
Воет вьюгой и стонет ветром.
Не вернется любимый теперь,
Для меня он всегда бессмертный.
Далеко он…на небесах,
Сердце плачет…мое…рвется.
Вкусом горечи на губах
Он ко мне никогда не вернется.
Далеко МОЙ…так далеко,
Лишь во сне мое тело ласкает.
Я к нему потянусь рукой-
Он с рассветом опять растает
Слышишь,
Смерть по снегу…
Но Ран все равно улыбался, ощущая внутри, в душе абсолютное счастье. Никогда в своей жизни он еще не был так счастлив, как в этом сне и отчего-то казалось ему, что младенец этот его и женщина его. Что любил он ее на этом самом лугу, и это о нем она жалобную песню поет. Ему так хочется закричать, что он жив и вернулся к ней.
Как вдруг тучи набежали, посреди летнего тепла повалил снег ледяной, и порывы ветра начали выкорчевывать деревья из земли. Замерзали листья, трава застывала и крошилась, разлетаясь по ветру, скручивались лепестки цветов, заледенелые птицы падали на землю замертво, а вода в озере покрывалась льдом, и Ран видел, как жутко выглядят глаза замерзающей живьем рыбы под зеркалом белой смерти. Она там все еще в поле. Он голос ее слышит сквозь порывы ветра, побежал, под ногами цветы мертвые хрустят, пока не увидел Ралану с мокрыми волосами, заледеневшими, в одном тоненьком платье, дрожащую от холода. Она медленно повернулась к нему, и он заорал, чувствуя, как от ужаса лопаются сосуды в глазах. Вместо лица у шеаны потрескавшаяся кожа с черным "ничто" под ней, в руках сверток из тряпок, а из него маленький череп белеет.
