Дневники Сигюн - Эмбла Ива (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Я, как могла, постаралась её успокоить, но она почти меня не слушала, лишь твердила своё. Я поняла, что она смертельно напугана и поэтому плохо владеет собой.
– А как долго длится Сон Одина? – спросила я, чтобы перевести разговор с военных угроз на повседневность.
– Обычно три-пять дней, максимум неделю, но, – Фригг снова всхлипнула, – он всегда готовился к нему заранее, особым образом, а в этот раз всё вышло иначе. Он впал в Сон внезапно, во время разговора с Локи. Бедный мальчик, он обо всём догадался во время похода в Ётунхейм… Одину пришлось сказать ему правду.
– Правду? – эхом повторила я, нахмурясь. – Какую правду? Догадался о чём?
Фригг вздохнула.
– Рано или поздно мы должны были рассказать ему, но Один всё оттягивал этот разговор, а сейчас… Правда сама выплыла на поверхность, и момент для этого самый неподходящий. Постой здесь минутку.
Она ушла в соседнюю комнату и через некоторое время вышла оттуда, неся в руках какой-то свёрток.
– Вот, – она вложила его мне в руки. – Держи, Сигюн. Ты всё увидишь сама. Большего тебе никто не расскажет.
Я развернула аккуратно сложенную вещицу, мягкую и почти невесомую. Это было маленькое детское одеяльце из шелковистого меха чернобурки, подбитое гагачьим пухом с прекрасной белоснежной подкладкой из атласа, очень теплое, ласкающее руки. В него хотелось зарыться лицом, в нём было столько любви и заботы…
…Шум, белый шум времени. Белый шум снега. За окнами слишком долго темно и почти постоянно тихо. За окнами звон льда и шорох метели. Молодая женщина сидит у стола и при свете свечи шьёт детское одеяльце из меха чернобурки, подбивая его гагачьим пухом. Она чувствует, как под сердцем у неё шевелится и настойчиво толкается дитя, и она поёт ему тихую тягучую песню, звуки которой тонут в окружающем мраке. У неё замерзли руки. Она встаёт, откладывает свою работу и подбрасывает в горящий камин несколько поленьев. Огонь разгорается, и яркие отблески его пляшут по стенам, ненадолго разгоняя холод и тьму. Женщина протягивает руки поближе к огню, пытаясь согреть их, потом возвращается к своему шитью. Тонкие пальцы аккуратно и плотно укладывают самый лёгкий и тёплый на свете пух слой за слоем внутрь одеяльца. Её дитя, которое совсем скоро придёт в этот негостеприимный мир, не будет мёрзнуть, как, бывает, приходится мёрзнуть ей. Она укутает его в меха, заслонит от метели, защитит от любой невзгоды. Драгоценное дитя, ещё не рождённое, но уже такое любимое, такое желанное.
Дверь бесшумно отворяется, и в комнату входит ётун. Я понимаю это потому, что он абсолютно такой, как наши недавние непрошеные гости. Его кожа отливает синим. Он очень высок, намного выше женщины. Она замечает ётуна и бросается ему навстречу, но её ласки чужды и непонятны ему. Всё же он обнимает её, но от рук ётуна исходит такой же холод, как и от всего в этом мире льда и безмолвия. Он легко, как пушинку, поднимает её и относит на постель, и укрывает мягкими меховыми одеялами тонкой и очень искусной выделки, а сам садится рядом. Женщина пытается рассказать ётуну о том, как холодно и одиноко было ей без него и как скучает она по нему в его отсутствие, и просит его приходить почаще, но он молчит.
– Лафей, – зовёт она его, – Лафей!
Он смотрит на неё, склонив голову набок, а потом начинает своими холодными пальцами гладить её живот. Ребёнок движется во чреве, ётун чувствует это движение, и на его лице отражается странное подобие улыбки. На миг его глаза вспыхивают красным светом. Я ощущаю страх, который охватывает женщину, но в то же время ясно понимаю, как она изо всех сил не хочет, чтобы ётун уходил, ведь она видит его так редко.
– Останься, – просит она тихо, почти шёпотом, – останься, не уходи…
В звуке её голоса сквозит безнадёжность, но он ложится рядом с ней, и она тонет в его негреющих объятьях и, счастливая, засыпает. Он лежит неподвижно, его красные глаза светятся в темноте. Потом, убедившись, что она крепко спит, встаёт и уходит, не забыв, однако, подбросить в камин побольше поленьев. Ей предстоит проснуться во тьме и одиночестве…
…Грохот битвы доносится даже сюда. Сквозь толстые каменные стены храма слышен скрежет и лязг, вопли и стоны, а от глухих ударов грома сотрясается пол. Женщина спряталась в углу за алтарём, прижимая к груди драгоценный свёрток – меховое одеяльце, в которое закутан её полугодовалый сын. Она дрожит от ужаса, который захлёстывает её удушливыми липкими волнами.
Младенец родился слишком маленьким, непохожим на ётуна. Она поняла это сразу, как только Лафей поднял его на руки. Лицо Лафея было на первый взгляд непроницаемо, как каменная маска, но она уже научилась распознавать на этом лице малейшие оттенки чувств и настроений. Она носила дитя под сердцем, она пела ему песни далёкой родины, она лелеяла его, ещё не рождённого, и мысленно, а иногда и вслух, разговаривала с ним на языке своего мира. Для неё было неудивительно, что сын родился асом, таким же, как она сама.
Лафей держал его в своих огромных, отливающих синевой руках. Он смотрел на сына слишком долго и слишком пристально, тогда она не выдержала, закричав в страхе:
– Локи! Я назвала его Локи!
Локи – огонь, такой переменчивый, такой непредсказуемый. Огонь, не ведающий грани между добром и злом. Огонь, дразнящий и манящий, обогревающий и опасный. Огонь, который один давал ей жизнь в этих одиноких леденящих землях. Локи – пока ещё такой крохотный язычок огня, который столь легко погасить!
Лафей очнулся от своих дум, посмотрел на неё пристально. Бережно передал дитя в её протянутые руки. И повелел ей не выходить из комнаты позади алтаря и никому в Ётунхейме не показывать сына.
…Битва приближалась. Все чаще молодую женщину оглушали раскаты грома, всё сильнее сотрясались древние стены храма. А она могла лишь крепче прижимать сына к своему насмерть перепуганному сердцу.
Крепчайшие дубовые ворота, окованные заиндевевшим железом, слетели с петель, словно истончившиеся листья, гонимые осенним ветром. Она видела, как они летят, медленно-медленно, на лету раскалываясь на мелкие щепки. В воротах возникли тёмные мечущиеся фигуры ётунов – защитников храма, но они пали один за другим под натиском неведомой и неостановимой силы. А потом в клубах дыма и морозного воздуха показались асы, и впереди всех – Один в сияющих доспехах и кованом чёрном шлеме. Он подошёл к алтарю и возложил руки на сверкающий синим огнём хрустальный ларец – вместилище магической силы Ётунхейма, поднял его с постамента, вознеся высоко над головой в торжествующем жесте. И не нашлось никого, кто смог бы его остановить или хотя бы ему помешать. Дрогнули стены храма и, сотрясаясь до самого основания, начали рушиться, оседать.
Она метнулась, уворачиваясь от обломков. Что-то тяжёлое задело её, и она упала, своим телом закрывая сына. Младенец заплакал, испуганный, но невредимый, и Один, услышав его плач, обернулся и увидел сквозь клубы пыли смутный, едва шевелящийся силуэт. Он подошёл и поднял женщину на ноги. Кровь струилась из ссадины на её лбу, невыносимо болело плечо. Один снял свой плащ и накинул на неё, потому что она вся дрожала, а потом заглянул в лицо ребёнка и властным жестом взял его у матери из рук. Она не посмела ему возразить, ибо силы её были на исходе от ужаса и боли, и она боялась выронить сына. Вдруг она увидела то, от чего окаменела в смертельном страхе. Черты лица её мальчика менялись на глазах, словно для него достаточно было одного прикосновения ладоней Одина; ётун отчётливо и неумолимо проступал откуда-то из глубины маленького тельца. Крохотная ручка, выпроставшаяся из одеяльца, протянулась к царю асов, и от неё повеяло Одину в лицо ледяным дыханием Ётунхейма.
– Сын Лафея! – изумлённо пробормотал Один. Она же, собрав остатки сил, выхватила младенца, закрывая его собой от взгляда Всеотца.
– Мой сын! – закричала она. – Рождённый асиней, ас по праву!
Один склонился над ней, и в его глазах она не увидела ни осуждения, ни гнева.
– Ты слишком замёрзла здесь, – сказал он негромко, – идём домой, в Асгард!
