Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна (читать книги онлайн TXT) 📗
Он всеми силами искал ответ. Она старалась сиять ярче прежнего, чтобы он не сорвался с крючка. Глупышка, да он бы и сам ни за что от нее не ушел, даже под страхом смерти! За нежную заботу его, за осторожное обращение и вежливость, за ум его блестящий полюбила его Еакэ по-настоящему. Сайвай понял все, перемены заметил, но виду не подал. Остался другом ей. А вокруг все твердили, что юный ученый Сайвай и Еакэ любят друг друга до беспамятства, только друг другом и живут. От людей сердца не спрячешь: они все разглядят. И, конечно, людям завидно было, но тех, кто в молодости и уме мог состязаться с пареньком, было не столь уж и много. А если учесть, что видели любовь юной красавицы к молодому ученому, то и вовсе у многих мечтателей и завоевателей руки опускались.
Около года прошло. Сидели однажды Еакэ и Сайвай у ручья, смотрели, как уносит вода последние лепестки сакуры. Ели рисовые лепешки с начинкой. Грустно смотреть, как уносит вода последний след весеннего цветения наипрекраснейшего из деревьев. Грустно и красиво, так как красота в этом мире мимолетна, потому и грустна, и ценна.
— Когда мой брат сбежал и вдруг открыл в себе дар торговца, то первые деньги заработанные нам прислал, — вдруг вспомнила Еакэ. Мы тогда все вместе сидели на берегу ручья, ели моти и смеялись, братца моего добрым словом вспоминали. Сакура уже вся отцвела тогда, но нам было радостно. Мы впервые ели столько, сколько хотели. Мы тогда надеялись на лучшее. А на следующую весну, еще до цветения сакуры, только-только тогда расцвели сливовые деревья, с красными цветами и белыми, мы сидели и любовались ими, ели досыта, радовались. По брату только соскучились. И тогда я выронила одну рисовую лепешку, а сестра, не заметив, наступила на нее ногой. Отец ругался на нее, а она засмеялась. Мол, подумаешь, у нас теперь денег много, какое мне дело до одного выброшенного моти! Вскоре после того дня нашего брата, надежду нашу, зарубил днем на дороге какой-то жестокий самурай…
И когда я вижу, как осыпаются цветы сакуры и сливы, то вспоминаю об этом — и мне становится очень грустно.
Сайвай молчал долго, нахмурившись, так что Еакэ перепугалась и не знала, что говорить ей и что делать.
— Читал я как-то записки об одной провинции Нихон, — сказал он наконец, — Там были такие слова: «В древнее время в уезде Кусу провинции Бунго было одно широкое целинное поле. Некий человек, живший в уезде Окита, пришел на это поле, возвел жилище, возделал это поле и стал там жить. Постепенно дом его стал богатым, и крестьянин возрадовался, начал пить сакэ и развлекаться. Однажды он вздумал стрелять из лука, но цели у него не было. Тогда он взял рисовые лепешки, поставил их как цель, и, когда собрался стрелять в них, рисовые лепешки превратились в белых птиц и улетели. С этого времени крестьянин стал слабеть, терять разум и наконец умер, а поля одичали. В годы Тэмпее житель уезда Хаями по имени Куни, разыскивая временно заброшенные плодородные земли, переехал сюда, возделал эти поля, но вся рассада риса засохла и погибла, а он испугался и более не возделывал их, снова забросил». Там еще говорилось, что «рисовые лепешки моти служат символом благосостояния» и «так как бог счастья покинул эти поля, то они и захирели»(5).
— Так вот почему! — вскричала Еакэ заламывая руки, — Мы прогневали душу риса! И как рис в нашем доме покинула его душа, так и боги счастья отвернулись от нашего дома.
— Может, еще можно все поправить? Я думаю… — начал было юноша.
Его возлюбленная вдруг вскрикнула, смяла кимоно на груди… и упала бездыханная. Так потерял род Еакэ самое главное свое сокровище.
И потому пришел ко мне Сайвай и умолял лишить его жизни — жизнь без Еакэ, Гейши рассвета, была ему не мила. Так и не докопался он ни до причины появления страданий в мире, ни до открытия, как возможно исправить все. Впрочем, все его поиски для него уже не имели никакого значения. Но оттого, что узнал я от него, аппетит у меня пропал начисто, и, чуял я, не скоро возвратится. И потому сказал я ему, что в тяжелых случаях у людей принято молиться, к тому же, у Еакэ была любимая сестра, за которую некому теперь заступиться — родители-то уже почти и не жильцы на этом свете.
И Сайвай ушел. Выдал сестру любимой замуж за своего друга-ученого, человека с добрым сердцем и каким-никаким, а все ж таки с достатком. Постригся в монахи — и до конца своей жизни молился о спасении своей любимой. Иногда он навещал меня, но вчера вечером узнал я от знакомого оборотня-барсука, что дыхание моего друга-монаха оборвалось. Сам я молиться не умею, потому я волнуюсь за Еакэ. У меня все чаще начинает щипать в глазах, а мир и вовсе почти постоянно как пятно смазанное, впрочем, это не имеет никакого значения. О, всемогущий, милосердный Будда, сделай что-нибудь для нее!»
Узкий палец замер над водою, дописав последний иероглиф в обращении к Будде.
С тех пор старый каппа ничего уже не ел. То лежал на дне озера, безразлично глядя на водную толщу, то выползал наружу, обращался в бедняка в лохмотьях, и, сопровождаемый вонью затхлой воды, ходил и смотрел, как там живут потомки сестры Еакэ. А потом те куда-то переехали…
Минуло несколько веков. Старый каппа уже и из озера не выходил. Молчал и думал. И никого не ел. Даже самые глупые мальки стали относиться к нему с уважением. А он ждал, когда же умрет от истощения. Озеро стало мельче, вокруг высадили небольшой парк, настроили однообразных высоченных домов. Иногда, измучившись от тоски и одиночества, водяной выглядывал на людей в парке из-за травяных зарослей. Или бесцельно шатался по аллеям в образе вонючего седовласого бедняка. Запах каппы не скроешь, а сидеть одному на дне или с глупыми рыбами болтать невыносимо.
Однажды он увидел ее. Свою прекрасную Еакэ. Чуть более юная, чем в первую встречу, в бесстыдной юбке, обнажающей ноги аж до колен, в белой какой-то накидке с рукавами, с волосами до пояса, развевающимися по ветру, она прошла мимо и не заметила его. Здоровое лицо ее сияло красотой и свежестью юности. Видимо, бог риса простил уже Еакэ и ее род. Давно пора.
Девушка спешила, потому споткнулась и едва не упала. Какой-то паренек, чуть младше ее, оказавшийся поблизости, подхватил ее под локоть, поддержал. Еакэ торопливо поблагодарила — и устремилась вперед. Молодой прохожий с мгновение смотрел ей вслед, потом закусил губу — и побежал за ней. Ее Сайвай. На этот раз Сайвай не даст ей уйти.
Каппа долго смотрел им вслед и улыбался. Потом незаметно для людей залез в свое озеро, улегся на дне в самом глубоком месте и спокойно закрыл глаза.
…Будда смотрел с неба на землю. На самый край города, где выброшенная кем-то самка сенбернара вылизывала родившихся щенков. К нему подошел хозяин ада, кашлянул.
— Знаешь, я никак не могу найти в моих владениях душу одного каппы…
— А-а-а, он в раю, — Будда виновато улыбнулся, — Извини, совсем забегался, забыл тебя предупредить.
— Все понятно. Дела… Бывает, — божество ада с пониманием улыбнулось — и исчезло.
Будда смотрел на младшего из щенков, помесь сенбернара и еще непонятно кого, и шептал:
— Спи спокойно, маленький каппа. Спи спокойно, пока твоя мать жива. Через сорок один день ее застрелит подвыпивший якудза, срывая на ней злость. Ты, едва живой от голода, последний из всего выводка, выползешь на аллею — и тебя найдет твоя Еакэ. Ты будешь верным и добрым псом, будешь делать для счастья Еакэ и Сайвай все, что только сможешь. Они будут любить тебя, сильно-сильно. Через пятнадцать лет ты попадешь под колеса машины, успев вытолкнуть с ее пути их сына. Смерть твоя будет мучительная, но быстрая. Вся семья будет горько плакать о тебе. Еакэ и Сайвай будут терзаться, словно потеряли своего ребенка, а их дети — словно потеряли брата. Через два года у Еакэ и Сайвай родится поздний ребенок, самый младший из всех. Все его будут любить и лелеять. У него будет доброе сердце и острый ум, он станет ученым, который много доброго сделает для зверей, впрочем, более своей любимой работы будет ценить он своих родителей, братьев и сестер, да свою семью. Так ты снова будишь с ними, маленький каппа. Это твой рай. Я знаю, что ничего другого тебе и не надо. А пока спи спокойно.
