Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна (читать книги онлайн TXT) 📗
И в воскресенье мне рассказал историю, случившуюся в Стране утренней свежести.
Глава 6 — Песня на крыльях бабочки или одна из слез хэгыма
…Она родилась утром. Второе рождение — это нечто невообразимое. Сначала были земля и жизнь, полная только одного желания: есть, есть и опять есть, больше, больше, больше… Потом был крепкий сон и, наконец, она опять родилась, ощутив себя как-то иначе. И не сразу поняла, что такое большое и легкое трепетало над ней, и потом ее захватило новое желание: взлететь, высоко-высоко, и раствориться в голубом небе, прежде казавшемся недостижимым и бессмысленным…
Одинокая девичья фигурка робко металась по переходам дворца. Нижнее платье из простой материи, густая полурастрепанная черная коса петлей свилась на хрупком плече. Волосы и белоснежная одежда, вся в грязи и пятнах засохшей крови, резко подчеркивали друг друга. Крыши дворцовых строений с презрением задирали края кверху. В крышах, колоннах и узорчатых стенах преобладал тускло-бордовый цвет, с вкраплениями зеленого и позолоты, навевая сходство с высохшей кровью на траве и слитками золота. Да, собственно, море крови пролилось в этом роскошном месте ради власти и богатства, и, быть может, именно эта кровь и это богатство въелись в строения — и окрасили дворец?
Рано утром слуг императорской супруги, переживших долгие пытки, отпустили из инспекции. Приказали убираться из дворца, куда угодно. Тело их хозяйки, скончавшейся от позора и потрясений еще прежде, чем ее лишили титула главной жены и всех соответствующих привилегий, сразу же унесли за пределы дворца. Вторая супруга, опорочившая свою заклятую соперницу, ликовала от радости и готовилась занять ее место. А прихвостни и родственники обманщицы ликовали. Император, негодующий на предательницу и на вторую жену — выяснение виновной отняло у него доверие к обеим — еще в сумерках уехал упражняться в стрельбе из лука. Дворец кипел от сплетен, утихающих страстей и корыстолюбивых планов. Поэтому недавняя пленница никого не интересовала.
…Это небо оказалось изумительно прекрасным. Таким, что она уже больше не жалела о прежней жизни, где приходилось думать только о еде, и о смерти в тесной темнице, созданной самой же по воле природы, забыла…
Девушка добралась до опустевших покоев, грустно прошла среди вещей, разбросанных при аресте и обысках, испуганно огляделась — и проскользнула в дальнюю комнату. Хэгым валялся почти в самом углу, сердито отброшенный кем-то из воинов полиции. Друг, в беседах с которым она иногда проводила время. Инструмент, на котором научила ее играть главная жена императора… недавняя жена… Эта добросердечная женщина затем подарила его Дон И.
О, хозяйка! Бедная хозяйка! Прекрасный цветок, сорванный едва распустившимся и забытый в грязи! Сердце разрывается от боли при мыслях о ней: эта она дала рабыне шанс из низших служанок стать придворной. И потому не важно, что выпуская измученных, переживших пытки слуг, им наказали поскорее убраться из дворца и более не возвращаться. Могли и казнить, а тут такая щедрость… Просто у других несчастных был кто-то вне стен дворца, а у Дон И там никого не осталось. Она искренне служила главной супруге короля, потому и жизни другой не мыслила. Потому, когда слуг отпустили и приказали им как можно скорее уйти, то Дон И направилась не за своими скромными вещами, не к воротам, а в покои умершей императорской супруги, чтобы еще хоть раз побыть там, вспомнить те райские мгновения, заботу доброй хозяйки, суетливые дни, дни спокойные, их первую встречу и все остальное. А смерть… это уже не страшно. Тем более, что после она сможет встретиться со своей хозяйкой. Так что, если стража поймает ее и убьет, то это даже хорошо… Удар копья или меча — и ничего… Ни боли в сердце, ни боли в теле, которое измучено пытками, скверной едой и переживаниями последних дней…
Девушка подняла трясущейся рукой хэгым, прижала к груди, вышла на маленький внутренний дворик. И в забытьи опустилась на порог, взяла смычок — и провела им по двум натянутым струнам.
…Жажда… это была новая жажда, по чему-то такому… прежде не пробованному… И бабочка, только что бесстрашно и проворно раздвигающая воздух, рванулась вниз, к королевскому саду, манящему яркими цветами…
Начальник левого ведомства полиции, Чул Су, уверенно шагал по галерее. Длинные перья на шляпе трепетали, а нить бус с драгоценными камнями, крепившаяся под шляпой, спускалась по вискам, по скулам и размеренно покачивалась под подбородком. Слабо поблескивали рукоять меча и темные металлические нашивки на плечах. Полы одеяния, крепко стянутого поясом, снизу лениво шевелились от шагов, то чуть больше открывая штаны, то чуть меньше, но не делая ни малейшей попытки вырваться из-под власти пояса. Строгий задумчивый взгляд заставлял встречных слуг бледнеть и поспешно кланяться. Чиновники же различных ведомств неглубоко кланялись в ответ на его приветствия — и опасливо смотрели ему вслед. Часть дворца, прежде служившая покоями у скончавшейся главной императорской супруги, опустела. На прочей же царила обычная жизнь, разве что темп ее был чуть более быстрый, почти предпраздничный: наверное, после возвращения император объявит о назначении второй супруги главной женой и матерью нации.
Надрывный плач хэгыма выскользнул в утренний воздух неожиданно, больно резанул по нервам, которые, как казалось прежде, уже окаменели от долгих лет службы в полиции. Чул Су видел много казней, в пылу схватки хладнокровно перерезал вены мятежникам и преступникам, не раз наблюдал обезумевших от горя жен и детей осужденных. И все же в начале этого дня хэгым рыдал так отчаянно, так безутешно, так надрывно… Его звуки напоминали человеческий голос, охрипший от слез… Рука музыканта, дерзнувшего играть после смерти осужденной жены императора, двигалась против воли разума, музыка западала глубоко в душу — и сотрясала ее всю. Но люди, измученные переживаниями во время расследования, оглушенные их итогом, не слышали, как плачет хэгым. И это удивляло не меньше пронзительной мелодии: как можно не заметить такое? Как? Кто осмелился играть?
…Бабочка спустилась на самый ближайший цветок, на благоухающем кустарнике во внутреннем дворике. Аромат, полившийся со всех сторон, оглушил ее хрупкую душу, опьянил крошечную голову новой жаждой… А его вкус… этот вкус… Трава и листья, которые она ела в прежней жизни, разве могли сравниться с этой дивной пищей? О, она никогда раньше… еще никогда…
Один из глав полиции растерянно замер, так и не переступив порога, ведущего во внутренний двор помещений прислуги. Измученная девушка в белой одежде играла на хэгыме, позабыв обо всем на свете. Сначала Чул Су решил, что у нее кто-то умер, потом, когда разбитый волшебной мелодией разум сделал первые попытки стряхнуть наваждение, понял: это не траурная одежда, а одеяние заключенных или осужденных. Ослепшие было глаза разглядели следы побоев, распознали тонкую струю из свежей раны под расцветающим красным цветом рукавом. Одна из прислужниц, переживших долгие пытки, ничего не помнила и не видела. В глазах ее уже не осталось слез. Вместо нее плакал чуткий хэгым. Или же эта девушка отдала инструменту свою душу — и теперь та рыдала между двух натянутых струн?
…Первый полет, красота и вкус первого цветка наполнили бабочку сытым блаженством. Легкие крылья лениво замерли. В следующий миг ее привлекли не слышанные доселе звуки. Бабочка перелетела на крыльцо, потом, напуганная взмахом руки со смычком, опустилась подле ног играющей девушки. Всего только на мгновение девушка замерла, разглядывая яркое пятно, неожиданно появившееся на земле близ нее. Один взгляд человека и существа, способного наслаждаться небом. Две красоты, хрупких и мимолетных, встретили друг друга в этом жестоком и мрачном мире, погрязшем в суете и низменных желаниях. Два прекрасных существа сразу и без сомнений признали красоту друг друга…
Чул Су застыл как завороженный, смотря на девушку с хэгымом и бабочку, опустившуюся подле ее ног. Время замерло лишь на мгновение, а потом бабочка скромно сложила крылья, скрывая узор на крыльях, а девушка продолжила игру. Вновь плач хэгыма больно резанул по сердцу. Она не должна здесь играть! Она не имеет права играть в такое время! Ее полагается наказать, заставить замолчать! Разум хорошо понимает это, но тело не двигается. Сердце, которое казалось каменным, на самом деле все еще живо. И боль чужих несчастий, которую он не слышал в последние годы, ныне обрушилась на него мощной волной. Боль отозвалась внутри него. И спасения не было от этой муки… И… и вовсе не хотелось спасения…
