На краю одиночества (СИ) - Демина Карина (лучшие книги txt) 📗

…хотя бы ради сына.

От музыки рот наполнился кровью.

Глеб закашлялся.

И все-таки умер.

Это было даже не больно.

…потом Анна, вспоминая все, что произошло в этот день, удивлялась тому, сколь ничтожно малое время оно заняло. Тогда ей казалось, что время исчезло вовсе, что она, да и все, собравшиеся в полуразрушенном доме ее, попали в некое межмирье, где само понятие времени то ли еще не создано было, то ли уже исчезло.

Главное…

…она видела, как разрастаются филодендроны, питаясь существом иного мира. И спешат пустить в него тончайшие нити корней хойи. Дрожат пестрые листья фикуса кинки, расползаются по земле аглаонемы.

Покачивается на невидимом ветру огромная монстера…

…под нею тень.

И музыка, такая плотная, такая вязкая, сводящая с ума музыка. Она разрывала Анну на куски, тянула жилы, выворачивала.

А потом Глеб умер и стало тихо.

Тихо-тихо-тихо.

Только капля разбилась о камень, будто чья-то слеза…

…не время плакать.

Не сейчас.

…матушка билась над гробом отца уродливою черною птицей. Она то кидалась на него, словно желая разломать блестящие от лака доски, то замирала, растопырив руки, подвывая.

И люди шептались с одобрением: горюет.

Любила, стало быть, любила…

…Анна коснулась мертвого лица. Теплое еще. И Глеб улыбается. Чему он улыбается? А кровь сочится. Кровь из дыры в боку пропитала жалкие клочки мха, и текла по пальцам Анны. И она, наверное, запомнит до конца жизни это ощущение – липкой красной крови.

Плакать не получалось.

Было больно, так больно, будто сердце вырезали. А вот плакать совсем не получалось. Следом пришла спасительная мысль, что и самой Анне недолго осталось.

Что… быть может, в этом и смысл?

Не в один день, но… почти?

Он дождется, там, за краем. Он знает, что Анна придет… в конце концов, был ведь обряд. И кровь. И клятва. И тьма, которая вот плакала беззвучно, как умеет плакать ночь осенним дождем.

Анна бы ее утешила.

Если бы смогла.

Она закрыла глаза Глеба. И повернулась на звук.

Шелест.

И хруст.

Звон. Нежный мягкий звон, будто кто-то ступал по полю хрустальных цветов. Теперь существо походила на человека. Пожалуй. Такого невероятно высокого и чересчур уж худого человека.

Беловолосого.

Длинноносого.

Узкогубого. И губы скривились, а гость произнес:

– Женщина.

– Женщина, – согласилась Анна, убирая со лба Глеба волосы. Надо же, и здесь кровь, кровь – это плохо. Ее будут вымывать, а волосы расчешут.

Отцу расчесывали.

Укладывали воском, чтоб смотрелся прилично.

– Ты звала.

– Нет.

– Ты сказала ветру.

– Сказала, – врать смысла нет. И… наверное, хорошо, что он… он ли? Пожалуй, что да, мужчина. Главное, пришел. Если Анны не станет, кто присмотрит за Арвисом? Он ведь диковатый, но это потому, что воспитанием его некому было заняться.

– Где дитя?

– Там, – Анна махнула рукой на стену дома, которая становилась обыкновенной, разве что трещины никуда не делись. Они расползались по камню, разрывая и обои.

Дом тоже умирает.

Он переживет Анну, но ненадолго.

– Хорошо, – кахри кивнул. – Проси?

– Что?

– Что хочешь.

А что Анна хочет? Умереть. Здесь и сейчас, но… ей нельзя. Ей нужно дела закончить. Дом переписать. Завещание составить. И…

– Жить? – кахри указал на Глеба. – Он? Или ты?

– Он.

– Ты?

Анна пожала плечами. Проклятье осталось. И если княгиня жива, то, возможно, Земляной-старший сам справится? Или… нет? А если нет, то… от Глеба все равно пользы больше.

И не в пользе дело.

Анна просто хочет, чтобы он жил. Если уж просить чудо, то…

– Арвис упрямый, – сочла нужным сказать она. – Он может отказаться уходить с вами. Он… я не буду заставлять. Никто не будет.

У кахри улыбка жутковатая. Передние зубы у него остры, а клыки столь длинны, что выглядывают из-под губы. В левом сияет синий камень. В правом – желтый.

– Упрямый. Тот-кто-говорил-с-первым-снегом тоже был упрямый. Он ушел. А потом умер. Я звал. Но душа далеко. Его кровь – есть хорошо.

Кахри приложил к губам полупрозрачную флейту и дунул.

– Ты звать. Я открыть путь. Вернется – твой.

Тонкий дребезжащий звук ударил по ушам, и кажется, в левом что-то лопнуло. Но Анна… она просто сказала:

– Возвращайся. Я тебя жду.

Наверное, нужно было что-то еще.

Про любовь?

Анна не была уверена, что это и есть любовь. Любовь – это ведь чувство, Анна же не чувствует, она просто знает, что не сможет больше одна.

Не хочет.

А если вдвоем, то можно. Только вдвоем и можно. Она слышала, как вновь хрустнула ткань мира, разрываясь. И шагнула бы за край…

…звать.

…говорить.

…о себе… он знает об Анне больше, чем кто бы то ни было. Что еще ей сказать? Что она тоже хочет жить? Сколько бы ни осталось, но хочет, только не одна, потому что и от одиночества, оказывается, можно устать… она не плачет.

Она не сильная женщина, зря такое говорят, но… просто не плачет.

Не хочет.

А что слезы, так…

– Отдай, – шепчет кто-то, может, тьма, которая обрела голос и плоть, а может, флейта. Что отдать? Кровь? Анна готова. До капли. И пусть течет та из носу, а это некрасиво, но… так лучше.

У Анны ножа нет.

Странно… жена некроманта, своего ножа нет.

Дыхание?

Тоже поделится. И даже странно, что ей самой не пришло в голову, что ему тоже нужно дышать. Даже мертвому. Особенно мертвому. И Анна склоняется над телом, касается губами губ. Вдыхает в них ставший вдруг ледяным и колючим воздух.

Это сложно.

Ей приходится дышать за двоих, но пока… пока получается, шанс есть. И музыка звучит-звучит… не музыка. Плач. А губы у нее со вкусом крови. И крови тоже на двоих…

…в какой-то момент музыка вдруг захлебнулась. А Глеб сделал вдох. И во вдохе этом потянул вдруг в себя и кровь Анны, и жизнь, и силу.

И она отдала.

Всю, до капли… до края… вдвоем и на краю не страшно. Удержаться бы только. Удержать. Убедить. Уговорить. Пока воет северным волком флейта, пока…

…жизни осталось.

На полглотка.

Флейта вдруг смолкла, а кто-то сказал:

– Отодвиньтесь, пожалуйста… ему сила нужна.

Сила?

Нужна?

Нужна. И отодвинуться. Но двигаться не выходит, потому что собственных сил у Анны не осталось. И она сидит. Просто сидит и смотрит. Вот чьи-то руки ощупывают ее лицо.

И Глеба.

Стонет дом, предупреждая, что не удержится.

Осыпаются пеплом растения. Красиво. Белый пепел на снег похож. Он кружится, вихрится, наполняет комнату. И та заполняется людьми.

Как их много.

Откуда?

– Живой? – это сказано с немалым удивлением. – Надо же с такой…

Анна злится. Правда, и злость вялая такая, чужая будто бы. И больше всего ей хочется спать, но не одной. Она знает, что нельзя выпускать руку Глеба, что они оба держатся, пока вдвоем, а если выпустить, Анна останется одна.

И он.

И этого слишком мало, чтобы…

Она бы объяснила, найди слова. Только слова не находились, и ей оставалось лишь цепляться за влажную эту руку, надеясь, что сил хватит.

– Погоди… дамочка, да отпустите вы, дайте…

– Нет, – Анна сумела повернуться к человеку, который склонился над Глебом. Она видела кокон силы, его окружающий, и нити ее, что протянулись к телу, опутали его сияющей сетью. Видела, как медленно эта сеть входит под кожу.

А нити проникают еще глубже.

И видение было одновременно завораживающим и отвратительным.

– У вас шок, – человек смотрел на Анну с жалостью. Но она улыбнулась и ответила, куда как уверенней.

– Нет.

Она просто знает, что нельзя отпускать, что у них на двоих одно сердце. И одно дыхание. Одна тьма. Одна жизнь. Проклятье и то одно… правда, сейчас Анна его не ощущала.

Совсем.

– Тьма ест тьму, – произнес над ее головой кахри и ледяные руки легли на затылок. Анне же велели: – Спи.