Любовь и магия-2 (сборник) - Флат Екатерина (книги серии онлайн .TXT) 📗
Невзирая на то что позже будут о ней судачить и злословить, несмотря на всю ту жирную грязь, коей ее будут поливать кумушки у камелька зимними вечерами, наша королева отнюдь не была ни безобразна, ни жестокосердна, ни порочна. О, она была прекрасна, наша бездетная королева – не менее прекрасна, чем ее венценосный супруг. Хоть и на свой лад. Когда-то наш король, сведенный с ума ее нежной кожей и дымчатыми волосами, взял ее без приданого – так он ее любил.
Я стоял и смотрел, как ее белые пальцы режут перепелку, и ждал. А потом королева подняла на меня глаза цвета раздавленной черники. Околдованный ими, я не нашел сил опустить собственные.
– Кто эта нищенка, что зачастила в дворцовую кухню, Ганс?
Резким ударом ножа королева отрубила крылышко перепелки.
– Ее зовут Талия, моя королева.
– И она приходит к тебе?
– Да, моя госпожа.
Еще один удар ножа, под которым сломалось второе крыло.
– Чье дитя она носит под сердцем, Ганс?
Голос королевы звучал мягко, ее поза была расслаблена, но я вдруг нутром почуял напряжение, с которым она ждала моего ответа. Почуял опасность. Так лань, еще не видя охотника, лишь приметив качнувшуюся ветвь, знает о его приближении.
– Мое, госпожа, – выдохнул я.
О, она знала, что я лгал, – читала мою скучную, бесхитростную душу своими черничными глазами, жгла меня ими. Но мог ли я ответить иначе?
Последним ударом она разрубила перепелку надвое, при этом поранив свои нежные пальцы. И похожая на ягодный сок кровь засочилась меж ними, орошая растерзанную дичь.
– Я не голодна, – сказала королева.
И я выкинул нетронутую перепелку псам.
С того дня я всеми волосками кожи ощущал надвигающуюся беду – так я чую смрад загнивающего мяса, когда он еще неразличим для всех остальных.
Талия не пришла в тот день во дворец, как не пришла и на следующий, и последовавший за ним. Тогда я сам завернул баранью ногу в промасленную бумагу, прибавил к ней ячменную лепешку и сочную луковицу и отправился к ней. Я не знал, где именно она жила, но, когда шел, мне казалось, я слышу, как бьются два сердца – Талии и еще не родившегося дитя. Или я просто утешал себя, что слышу.
Ее домишко оказался простой лачугой с полусгнившей крышей. Я позвал ее, но никто не ответил. Тогда я толкнул дверь и шагнул внутрь. Талия лежала на тюфяке в углу. Она была без памяти – родовая горячка оставила глубокие тени под ее глазами, а слипшиеся от пота волосы разметались по полу. В них запутались сухие листья и кусочки паутины. При виде меня ее потрескавшиеся губы дрогнули – она попыталась улыбнуться.
– Покорми меня, Ганс.
Повитуха жила в паре миль от замка – я поспел бы к утру. Но она вцепилась в мою руку своими потными пальцами, оставляя ранки – полукружия ногтей.
– Не оставь меня, Ганс.
И я не оставил.
Я разжег очаг и по одному вынул мертвые листья из ее волос, вытянул паучьи нити. А она то забывалась в бреду, то снова приходила в себя, перемежая нежный шепот проклятьями. А потом вдруг сжала до хруста мои пальцы, приподнялась на тюфяке и вперила в меня немигающий взгляд.
– Ганс, ты когда-нибудь любил? Любил так, чтобы до смерти… чтобы быть для нее всем и делать для нее все? Ты когда-нибудь любил так?
Конечно, она говорила о нашем короле. Что я мог ей ответить? Что я видел на своей кухне? Я промолчал. И она, обессиленная, снова откинулась на тюфяк.
Из всего того, что она бормотала в тот вечер, я собрал ее прошлую жизнь по крупицам, как вы выбираете похожих на мак жучков, копошащихся в залежалой муке.
– Ты давеча спросил, сколько мне лет? Почти шестнадцать. Мне навсегда почти шестнадцать. Морщинами покрыто мое сердце – не лицо. Когда-то, в прошлой жизни, я была принцессой – любимый долгожданный плод. И назавтра полагались мои именины. Король с королевой, мои мать и отец, отлучились из замка, и я – глупое дитя – гадала, что они мне привезут. Мое сердце трепетало при мысли о шелковых нарядах, что надену, никчемных драгоценных безделушках, которые приколю к корсажу, и жгучей зависти, что увижу в глазах сверстниц.
Радуясь свободе, я бродила по замку, пока не наткнулась на тайну, родившуюся вместе со мной. Скромность, послушание, добронравие, красота – одаривая меня, они забыли лишь о тщеславии, мои крестные. Понимаешь, Ганс? Меня самой нет – я лишь фальшивка, рожденная их щедрыми дарами. Колдунья была права, отчеркнув конец моей ненастоящей жизни. Но, настоящая или нет, я была ребенком и хотела жить. А мне оставался лишь день, пока ее проклятье вступит в силу. Я не могла с этим смириться. А ты бы смирился, Ганс?
Я отыскала ее похороненную в лесу лачугу. Я просила, заклинала и умоляла ее снять чары. Ее иссушенное жизнью тело смердело перебродившим тестом и землей, но я целовала ее покрытые струпьями и узелками вен лодыжки, я ползала в пыли. Но все напрасно. Сама одной ногой в могиле, она не желала даровать жизнь мне. А что бы ты сделал на моем месте Ганс?
Я трясла ее узкие плечи, царапала и хлестала сморщенные щеки, клоками вырывала ее бесцветные волосы вместе с кусками кожи. Мне было почти шестнадцать, и я хотела жить, Ганс, а ты бы не хотел?
Я даже не успела понять, как это произошло – я в жизни не видала веретена. Уж мои-то родители позаботились о том, чтобы все их поглотило пламя – еще в день моего рождения. Уже падая замертво, старуха выставила его так, что шип прошел под моим ногтем, достав почти до кости. Я чувствовала жжение яда, проникшего в меня через его кончик. Застряв под ногтем, он пропитал все мое существо, обездвижил на целый век. Мы упали одновременно – она и я, лицом друг к другу. И я годами наблюдала, как ссыхалось и гнило ее лицо, покрываемое пятнами, сжираемое личинками. Пока однажды ее тело не обратились в прах.
На моей вековой могиле пауки сплели пряжу. И мягкая пыль погребла мое юное тело. Не в силах пошевелиться, чтобы отогнать муху, севшую на мое лицо, моль, пожиравшую бархатное платье, и полчища вшей, кишевших в волосах, я лежала, пока все, кого я знала и любила, взрослели, старели и умирали. О, как я мечтала о смерти! А взамен надо мной насмеялась жизнь.
– Мой сокол залетел не иначе как сюда, – услышала я его голос. – Да, здесь покойница. – Он счистил паутину, и я успела заметить золотые кудри прежде, чем он прикрыл мне веки. – Но как прекрасна! Ты видел прежде ей подобных?
– Нет, мой король. Но нам пора, ваш сокол улетел.
– Послушай, она ведь дышит? Мне это не чудится?
Потом я слышала, как затворилась дверь. Но вскоре вновь открылась.
– Тебе подобных прежде не видал, – горячий шепот обжег мою щеку, а потом он навалился всем телом. Никто не слышал моих криков – все они замолкли во мне. Охотники любят трофеи. Забрал свой и он.
Впервые при мне она размотала тряпицу и показала успевший затянуться обрубок, повыше фаланги. Он унес ее пальчик в своем надушенном платке, а вместе с ним и отравлявший ее шип. О, он мог быть жесток, наш король! И все же она его любила. И все женщины королевства принадлежали ему. И каждая отдала бы жизнь, чтобы носить во чреве его дитя.
Той ночью она очнулась, чувствуя в себе биение новой жизни. Выбравшись из лачуги, она скиталась по лесу, выкапывая земляные корни здоровой рукой, разоряя птичьи гнезда и высасывая через надломанную скорлупу будущую жизнь. Так они и встретились вновь: он на охоте, а она – с израненными босыми ногами, голодная и покрытая болячками. Он узнал ее и был к ней добр, так добр. Чем еще она могла отплатить ему?
И она снова впала в забытье. Наутро она разродилась двойней. Но мне пора было вернуться в замок, в свое собственное подземное царство.
Предшествующее долгое молчание королевы усыпило мою бдительность. Я уже было решил, что ошибся и опасность миновала, пока пару дней спустя не услышал за спиной писк, похожий на щенячий. Он исходил из принесенной служанкой корзины – со свежими овощами на ужин, как я думал. Но клубни картофеля, зеленая репа и морковь не умеют пищать. Я откинул полотенце. Младенцы совсем продрогли, а грубые переплетения корзины отпечатались на их бархатных ручках и ножках.