Поцелуй или жизнь (СИ) - Литвинова Ирина А. (бесплатные версии книг .TXT) 📗
— Ну, с Себастьяном все понятно, он хоть и с придурью, но нормальный, — прогрохотал густым басом шкафоподобный детина несуразных размеров, сосредоточив свое внимание на самой пышнотелой из представительниц прекрасного пола, обеспечивающих сборищу местной золотой молодежи мужского пола "приятный досуг". — Может, даже зря мы над ним потешаемся. Вот изучит малой "внешние и внутренние факторы влияния на длительность и глубину женского оргазма" — а с его дотошностью и кошельком сэра Гвейна изучит основательно, это можно не сомневаться! — и заткнет нас всех за пояс. Но Франсуа то?! Чего это наш дивный менестрель не ищет вдохновения в объятиях обнаженных нимф? Или муза будет ревновать? Слышь, Франциск! Тут разговорчики пошли, что твоего брата вдохновляет и не муза вовсе, а муз…
Договорить громила не успел: Франциск бесцеремонно скинул с себя обольстительную деву и, за долю секунды оказавшись рядом с говорившим, зарядил ему такой удар кулаком по лицу, что у того из носа кровь как из ведра мощной струей хлынула и мигом заляпала и роскошный костюм из дорогущего сукна, и начищенные до блеска туфли с франтовскими бантами, и передние выдающиеся формы пышнотелой девицы.
Все хором взвизгнули, Франциск же, напротив, выглядел неестественно спокойным. Устрашающе спокойным…
— Никто не смеет плодить нелепые слухи про моих братьев и разносить их по всему графству. А тот, у кого хватит кретинизма распустить свой поганый язык, будет иметь дело со мной.
— Но ведь ты же сам шутил…
— Мне — можно! Это мои братья. А кто в их сторону хоть взглянет косо, напорется на мой меч, ну, или налетит на кулак, это смотря как повезет. Ну что, Рувер, рассчитаем, какого диаметра будут синяки у тебя на физиономии, если я еще хоть один раз услышу от тебя нечто в этом же духе?
***
Тут туман времени снова сгустился, скрывая от меня и незадачливого Рувера, и поскуливающую проститутку, и заступившегося за Франсуа Франциска, который сам выражался в адрес братьев, как хотел, но не терпел нападок от других.
***
"Я выбил меч из его рук и хотел было приставить свой клинок к его шее, чиркнув по коже и расчертив ее алым. Вокруг бесновались зрители, все восторженно голосили, кто-то уже скандировал мое имя и с свистом и смехом поминал имя низвергнутого кумира. Шум стоял невообразимый, но я ничего вокруг не слышал. Эта была та самая вожделенная победа… Но в последний момент я встретился взглядом с братом… В нем кипела такая ненависть. Боль. Звериное отчаяние. И тогда я понял, что не хотел этого. Что мне не нужно его унижение, не нужно почитание толпы и ореол сильнейшего воина юга. Все, что хотел, я сам себе доказал, но мои порывы это не повод окунать в грязь Франциска. Да, я выиграл честно, но добивать его тогда… И тогда вспомнились слова Франсуа. Повторяя, как мантру, что за это поражение через много лет, в самую важную в моей жизни битву, мне улыбнется удача, я незаметно подтянул магией к руке брата кинжал, который он тут же нащупал и, сделав резкий рывок, вогнал мне практически под сердце…"
Да, вот клубы прошлого расходятся передо мной, открывая картину боя. Вот оружие вылетает из рук Франциска аж к жругому краю арены. Вот Его Светлость приставляет лезвие своего меча к горлу брата. Вот он морщится от рева зрителей. Вот на его лице что-то меняется. Вот он едва слышно шепчет несколько слов, и кинжал незаметно подползает к руке Франциска… Тот неверяще смотрит на соперника, но потом чуть виновато улыбается и — я это точно вижу! — целится в предплечье Себастьяна, чтобы вывернуться из-под его меча, встать на ноги и продолжить поединок… И тут прилетевшая со стороны трибуны силовая волна, которую не мог видеть никто из присутствующих, но которую почувствовала я, ударила Себастьяна сзади прямо под коленную чашечку. Меченосец ожидаемо привалился на один бок… а в следующую секунду Франциск уже ошалело таращился на кинжал, с его умелой руки вошедший в грудь младшего брата чуть ли не по самую рукоять. Ужас, неверие, паника — все это закружилось в изумрудных глазах.
— Это не я… — вот все, что он смог выдавить из себя, но Себастьян, скорее всего, этого уже не слышал…
Его действительно забили плетьми чуть ли не насмерть перед всей той высокой публикой, что пришла поглазеть на турнир. Сэр Гвейн нещадно хлестал его, не просто рассекая кожу и пуская кровь, а чуть ли не вырывая со спины куски мяса. Сказать, что Франциску было больно — ничего не сказать. Но он стойко держался, зажмурив глаза и не произнося ни звука. Он мог бы использовать свой Дар, чтобы утишить боль и мгновенно зарастить шрамы, но вместо этого юноша (Боги, ему же не больше семнадцати, а он перетерпел такое мучение и ни разу не вскрикнул!) сплел кокон Жизни, почему-то видимый только мне, вокруг тела брата и не давал ему уйти в Царство Мертвых, пока вокруг хлопотали лекари и Бесноватый. И все сочли своим долгом поахать и поохать на тему того, какое же чудо сотворил Единый и юный граф не испустил дух после такого страшного подлого смертельного удара…
***
Уносясь прочь из этого видения, я все же рискнула обернуться и в последний момент выцепила из толпы ту, кого искала. Я ни минуты не сомневалась, что, глядя на исполнение унизительного несправедливого наказания, леди Никалаэда улыбалась…
***
"Храмовники говорят, что любой грех можно отмолить. Я так не считаю. Мне никогда не оправдаться ни перед собой, ни перед небесами за то, что я сотворил, и за мою ошибку, подозреваю, будет расплачиваться не одно поколение. Жизнью расплачиваться…
Никалаэда не даром так умна. Она изучила меня вдоль и поперек и знала, на что давить. На мое практически фанатичное желание обхитрить саму судьбу и доказать, что в этом мире не существует ничего, не подвластного мне. Она пообещала, что преподнесет мне такой дар, который могли бы пожаловать мне разве что Боги. Она посулила мне, что на всем свете не будет существа, могущественнее меня, что я смогу бросить вызов даже высшему демону с немалой вероятностью победить. И что вы думаете? Конечно же, я согласился ей помочь".
И это было правдой, все: от слов до глубокого раскаяния, навсегда поселившегося у душе графа Ла Виконтесс Ле Грант дю Трюмон.
— Ты ведь видел глаза Франсуа и догадался, кто его отец? — послышался голос леди Никалаэды, а через мгновение она сама выплыла из-за елены времени, а следом передо мной предстал и ее собеседник. — Не отводи взгляд, Себастьян, мне нет дела до чужого грязного белья. Для меня важно другое: молва гласит о "милости", которую навлек Бесноватый на всех первенцев рода Веридорских. Старший сын Бастарда Тьмы должен быть чернокнижником, значит, у него где-то есть единственная. Этот бред с любовью к Франциску у него рано или поздно продет, а вот эта напасть — нет. Так вот, я хочу, чтобы взамен могущества, которое я подарю тебе, ты изобрел такой приворот, который разорвал бы даже цепи, навешанные на чернокнижника самими Богами. Ну что, о великий, хватит силенок поспорить со всем мирозданием?!
Конечно, хватит! Только Себастьян не изобрел нечто новое, а раскопал старое, даже древнее, не задумываясь о том, что не зря это "нечто" так глубоко закопали и старательно старались забыть.
Магия Крови — запретная магия… Магия давно выродившихся шаманов, часто требующая смертных жертв. В старинных фолиантах писали, что в каждом шаманском поселении — становище — над всеми стоял один жрец, каждую полную луну возлагающий на чернвый алтарь кровавую жертву, а в день Излома сам жрец орошал алтарный камень своей кровью, уступая место своему приемнику. Все свои премудрости шаманы записывали в книгу, почему-то называемую летописью (может, потому что каждый жрец вносил свою лепту в течение своего "лета"?).
Были даже гипотезы, что берсерки — потомки шаманов. Им под силу было вырвать душу безвременно погибшего из Царства Мертвых, наслать мор на лиги вокруг, расчертить небеса молниями, по приказу создателей выжигающими дотла все живое и неживое. Многие тысячелетия назад все знания шаманов уничтожили, спалив в огне Изначальном, чтобы никто не смог возродить страницы с давно позабытыми рунами…. Но разве такие мелочи могли смутить пытливый ум Себастьяна?!
