Дом последней надежды (СИ) - Демина Карина (читать книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗

Томительное ожидание.

Ответ.

Свиток на толстом шелке с пятью печатями… один вид их внушает трепет, и значит, Иоко была права: ей дозволено открыть дом Покинутых жен.

…это случилось в год три тысячи четыреста двадцатый от Сотворения мира.

Была война.

И воины с алым драконом на стягах мелким гребнем прошлись по Островам. Не осталось ни камня, ни пяди земли, которых не коснулись кожаные их сапоги. А Великая стена, опоясывавшая остров Нихоцагу, рассыпалась пылью, когда Ми-Циань, прозванный Драконом в честь предка, от которого якобы пошел его род, протянул к ней руку и сказал Слово.

Иоко не знала, что это было за слово.

Да и никто не знал.

Быть может, только мудрецы страны Хинай, потому как они, говорили, знали все, даже количество звезд на небосводе. Однако речь не о них, но о Соро, прозванной Печальною.

Муж ее пал, встречая врага.

И сыновья полегли на полях Цэдуми, кровью своей наполнив родники. С тех пор воды их красны и почитаются целебными.

Не стало армии.

И даже великий Маорха, написавший трактат о Войне, вынужден был вскрыть себе живот, смертью спасаясь от позора. В тот день, когда Ми-Циань во главе орды своей подошел к Белому городу, Соро вышла навстречу. Она обрядилась в белые траурные одежды, а волосы распустила.

Она не стала красить лицо.

И шла босой по пустым улицам. И жители стенали, зная, что никогда больше не увидят ту, которую недавно именовали Прекраснейшей, ибо была Сора столь красива, что простые смертные лишались разума, взглянув в ее лицо.

Но, верно, враг не был простым смертным.

— Мне говорили, что ты прекрасна, — обратился он к женщине, которая протянула ему шкатулку с Большой имперской печатью. — А я вижу перед собой лишь жалкую старуху.

И слова его слышал каждый.

Это было оскорбительно.

— Возьми, — сказала она. — Это теперь твое…

— Мне говорили, что ты улыбаешься, а голос твой подобен пению горных ручьев. Но я вижу кривой рот и слышу воронье карканье… почему так?

— Моя красота принадлежала моему мужу… ты забрал его, — отвечала Соро. — И моя красота ушла вместе с ним. Я улыбалась, глядя на своих сыновей, каждый из которых был достоин оседлать имперского дракона, но ты забрал и их… мой голос звенел от радости, но радости в моей жизни больше не осталось…

— Ха, — отвечал ей Ми-Циань. — Если думаешь, что твои стенания меня разжалобят, то ошибаешься… я думал посадить Прекраснейшую подле себя, но вместо этого велю погнать прочь из города…

И приказал содрать траурные одежды.

— А Печать… — Ми-Циань повертел ее в руках и бросил в пыль. — У меня будет своя…

…в тот же вечер стяги с Алым драконом вознеслись над стенами города Нара, чтобы продержаться там семь дней и семь ночей… столько времени умирала великая армия.

…почему-то в Хрониках обходили этот момент стороной. Была армия и не стало. И уничтожила ее Прекраснейшая, не пощадив при том и жителей.

На седьмой день она вошла в ворота.

И подняла печать, которая так и лежала в песке.

…она отправила гонцов к некому Тэцуго, жившему в рыбацкой деревушки, с тем, чтобы явился он исполнить долг крови. Ему она и вручила, что печать, что дворец, что разоренную войной страну. А сама попросила себе право жить в небольшом доме, куда принимала осиротевших женщин.

Так появился первый Дом.

…войны случались часто.

…и не только они. Чужая память подсказывала мне, что постепенно в Дома стали отправлять женщин, родичи, предпочитавшие единожды заплатить Хозяйке, нежели постоянно нести траты и ответственность за тех, кто стал вдруг лишним.

Это было… прилично?

Пожалуй, именно так.

Сложный мир.

И память сложная. Все мне никак не удается с нею поладить.

…в моем доме пятеро.

Это немного.

И немало.

За каждую женщину, согласно указу Императора, мне платят три серебряных лепестка в месяц. Это немного, но и не мало… голодать мы не должны.

Хватит и на хворост для очага.

Зимы здесь прохладные…

На второй день, когда стало очевидно, что болезнь моя окончательно отступила, я велела оннасю приготовить купальню. И пусть девочка старательно отирала мое тело влажными полотенцами, но это было не то. Не покидало ощущение грязи…

…да и выйти из комнаты своей хотелось.

Иоко вот предпочитала одиночество, но…

…почему она ушла из тела?

Еще одна загадка.

Если бы тогда, когда жив был подонок, именовавший себя ее мужем, это было бы понятно. Или позже, когда кредиторы растаскивали жалкие крохи былых богатств. Или когда пришлось умолять матушку о милосердии… но нет, она преодолела все.

И умерла.

От банальной, сколь полагаю, простуды.

Истощились жизненные силы? Или Иоко так привыкла выживать, что разучилась просто жить? Не знаю. Мне жаль ее, но это не совсем искренняя жалость, ведь ее смерть неизвестно как дала мне еще один шанс. Не его ли я хотела?

И вот, получив, постараюсь не растратить впустую…

Итак, я вышла.

В узкий коридор, перегороженный станами из лакированной бумаги. Они легко скользили, позволяя преображать дом… легкость.

Свежесть.

Запах зимней вишни. Циновки на полу. И те же узкие длинные сундуки вдоль стен. Светящиеся шары на кованых подставках. И солнечный свет, проникающий сквозь полубумажные стекла.

Тишина.

Я знаю, что в доме звуки разносятся легко, и что пятеро моих… подопечных? Постоялиц? Они прячутся где-то здесь, и странно, что я ничего не слышу.

Или нет?

Всхлип.

Стон будто бы протяжный. И вновь тишина… терраса.

Сад.

Он не похож на те сады из прошлой моей жизни, он будто является продолжением дома. Дорожки. Трава. Россыпь мелких белых цветков.

Холм.

Ручей с крохотным водопадом. Мокрые камни. И синяя стрекоза, замершая над водяной гладью. Здесь даже дышалось иначе, и я остановилась, вцепившись в плечо девочки.

Вдохнула влажный сырой воздух.

Наклонилась, коснувшись воды кончиками пальцев. Мягкая, как шелк… и пахнет цветами. Время вишен давно ушло, но азалии держат оборону. Скоро осень, а с осенью приходят холода. И сомневаюсь, что холодный дом способен удержать их.

— Идемте, госпожа, — моя оннасю не отличалась терпением. Матушка непременно велела бы высечь ее за дерзость…

Странная мысль.

Чужая.

И моя в том числе. Когда-нибудь я всенепременно привыкну к этому раздвоению. Надеюсь, что привыкну.

…высокая кадка из дерева шигу наполнена горячей водой. И девочка помогает мне подняться по узкой лесенке. Она же снимает грязную одежду и, причитая, что слишком рано я вышла из дому, что моя болезнь еще не отступила, а вода опасна для слабых телом — все это знают — льет на плечи душистую жижу.

Мыло?

Шампунь?

Соль? Соль в воде я ощущаю, и расслабляюсь. Жар извне растапливает другой, тот, который внутри. Пальчики моей оннасю пробегаются по шее, по лицу. Разбирают волосы.

Втирают в них смесь из золы и жира, и чего-то еще, о чем я знать не желаю.

Я же любуюсь садом.

…в той моей жизни я хотела купить дом, но как-то все руки не доходили, а когда дошли, оказалось, что мой супруг не желает дома, с домами много проблем, лучше уж квартиру…

— Как тебя зовут? — я перехватила руку девочки.

— Простите, госпожа?

— Болезнь, — я вымученно улыбнулась. — Забрала мою память…

Глаза девочки расширились.

— Не всю. Я помню себя. Я знаю, где нахожусь… но я забыла твое имя.

— Его не было, госпожа, — она опустила взгляд. — Простите… я не заслужила еще.

Я кивнула, задумавшись, вернее обратившись к той, чужой памяти. Но она молчала… вот про кадку эту сказать могла — ее принесла в дом отца матушка вместе с узкими подушками и тремя покрывалами, расшитыми серебряной нитью. Еще за нею дали три сундука, повозку с лошадью вместе и десять золотых лепестков. Но мой отец взял бы ее даже в простом пеньковом юкато…

…так он говорил.

— А какое имя ты бы хотела получить?