Хищное утро (СИ) - Тихая Юля (читаем полную версию книг бесплатно .txt, .fb2) 📗
Ксаниф, как всегда, не смог представить ничего достойного. Великовозрастный болван, он не принадлежал нашему Роду, но по какой-то причуде крови унаследовал дар не от отца или матери, а от прапрадедушки Бишига, давным-давно женившегося на Старшей Лёхикаерме. За одарённого юношу очень просили родители, и около полугода назад Керенберга сдалась и согласилась принять его в особняке Бишиг и научить каким-нибудь родовым премудростям.
Согласилась она, а учить приходилось мне, и это было непросто. По правде, даже от Лариона, не имеющего к Бишигам вообще никакого отношения, было больше толку. Ксаниф вырос среди Лёхикаерме, заговаривающих вулканы, и привык к их своеобразным порядкам — гипнотическим и почти шаманским; горгульям он тоже пытался то петь, то мычать, то рассказывать сказки.
Сегодня он представил мне очередное своё творение: нечто вроде связки глиняных сосисок, слабо трепыхающихся на ветру. Я была зла на Ёши, уязвлена, обижена, а всё моё привычное утро провалилось в Бездну, — и этот непотребный расколбас меня закономерно не впечатлил.
— Ксаниф, что это? — я устало прикрыла глаза.
— Змея, — обиделся ребёнок. Вообще-то ему двадцать четыре, но кажется иногда, что восемь. — Я её заклинаю!
— Восхитительно, — открывать глаза не хотелось. В темноте было тихо и не было… ну, допустим, змей. — И что же она умеет?
— Она ползает!
Глаза всё-таки пришлось открыть. «Змея» действительно ползала, если можно назвать так серию дёрганых движений во всех плоскостях сразу, некоторым образом приводящих к перемещению уродливого тела в пространстве. Ксаниф сиял, как до блеска начищенные крысиные деньги: это было его первое изделие, способное к целеустремлённому передвижению.
Я похвалила его за этот оглушительный успех и оригинальность конструкции, затем отругала — за невыполненное задание и отсутствие прописанного алгоритма, после чего мы занялись доработкой модели.
— Ты когда-нибудь видел змей?
Ксаниф продолжал любоваться своим чудовищем и с запозданием кивнул.
— И как же они ползают?
Выяснилось, что в таких подробностях Ксаниф змей всё-таки не видел, потому и сплетённые им чары были похожи скорее на «страдай в том направлении», чем на что-то более осмысленное. Пришлось начать с основ: разобраться, как устроены степени свободы в змеином теле, порисовать на бумаге боковые волнообразные движения и выяснить, зачем змее выпуклые пластинки на брюхе.
Рядом с Ксанифом я всегда чувствовала себя старухой. Он был увлечённый, не боящийся ошибок, лёгкий; я была младше на четыре года и вместе с тем тёткой, на которую юноша, стремящийся формами к платяному шкафу, смотрел снизу вверх.
Наконец, мы разобрались, как должно быть устроено тело безногой горгульи, и я передала ученика Лариону, — воплощать эту затею в глине. Оруженосец смотрел на меня печальными глазами побитой собаки: он был хорош в кузнечной работе и совершенно незаменим, когда требовалось свернуть из толстой проволоки что-нибудь чудное, а вот возиться в грязи не любил.
— Наше занятие во вторник придётся отменить, — вспомнила я, когда парни обменялись скорбными взглядами, — так что к следующему четвергу я надеюсь увидеть пристойный образец. Ксаниф, пока без чар, лучше отработай упражнения.
— Да, мастер Пенелопа, — уныло сказал Ларион.
— А почему вас не будет во вторник? — расстроился Ксаниф.
— Во вторник я выхожу замуж.
— Зааамуж? — Ксаниф так вытаращил глаза, будто я призналась, что раз в год езжу в лес жрать человеческих младенцев.
Потом его лицо просветлело, а задумчивый взгляд сполз куда-то в сторону моего живота.
— Нет, — строго сказала я. — И я не потерплю в доме дурацких сплетен, это понятно?
— Да, мастер Пенелопа.
Из мастерской я поехала в университет, где меня ждали ещё восемь Ксанифов, правда, чуть более исполнительных. Как принято среди Старших, проживающих в Огице, я читала для студентов маленький спецкурс по близкому родовому дару предмету; это было своеобразной данью уважения давно покойному Амрису Нгье, основателю университета, который когда-то вернул для колдунов право бывать на материке и жить среди двоедушников.
«Интересно, — крутила я в голове, показывая реакцию бетона на сжимающие и растягивающие нагрузки, — захочет ли Ёши наследников?»
Вообще говоря, я не слишком любила детей, — Марек был вынужденным исключением из этого правила, — и при прочих равных не планировала их заводить лет так до тридцати. С другой стороны, бабушка порой громко сокрушалась, что родила так поздно, и советовала не тянуть с этим делом. И, опять же, дети — это хорошо для Рода; конечно же, я смогу позволить себе столько профессиональной помощи, сколько мне захочется…
Я представила себя в роли матери маленького Ёши Се, — почему-то в моих мыслях у младенчика были синячищи под глазами и щетина, — и содрогнулась.
Мы это обсудим, твёрдо решила я. В конце концов, сам Ёши, конечно, стар, но не настолько, чтобы пять-семь, а то и пятнадцать лет моей свободы были так уж для него критичны. И должен же он быть способен хоть на какие-то разумные компромиссы?
Мысли скакали хаотично от детей к змеям, от змей к колбасе и от колбасы — к грядущей встрече в полиции; и когда нагруженная плита разбежалась трещинами по нижнему краю, продемонстрировав слабую работу бетона на растяжение, я едва заставила себя собраться и взяться за проектирование арматуры.
Формально в Огице одно полицейское управление — служба исполнения законности от имени Волчьего Совета. Оно занимает грубое квадратное здание на Нижней набережной, и, по слухам, во внутреннем дворе там вешают преступников прямо на трескучих местных берёзах.
По правде, конечно, в Огице — как и в любом порядочном городе — две полиции: обычная и колдовская.
Мохнатые любят зазря обвинить нас в снобизме и беззаконии, а кто-то даже настаивает, что для народов должна быть «единая справедливость». Но, конечно, ни о каком единстве и речи не может идти, пока закон двоедушников учитывает существование у подсудимого пары, а колдуны решают, допустимо ли будет преступнику возвратиться в Род, — и это я не говорю даже о разнице в семейном праве и, в конце концов, существовании родового дара. Всё это создаёт причудливые юридические коллизии; давно уже принято для простоты: двоедушникам — двоедушниковое, а колдунам — колдовское, и по соседству с махиной службы законности стоит аккуратная, украшенная мелкой жжёной плиткой башенка нашего отдела.
С Харитой Лагбе, его главой, мы были в прекрасных отношениях. Она при встрече расцеловывала бабушку Керенбергу в обе щеки, а меня приглашала на ни к чему не обязывающий чай и «прогуляться» в сопровождении горгулий по городскому фестивалю, и я — в обоих случаях соглашалась. И, конечно, когда Харита попросила меня приехать пообщаться с «коллегой», я согласилась тоже, даже не успев толком удивиться, что встреча пройдёт в главном здании.
Было обеденное время; несмотря на субботу, холл бурлил оживлением. Меня попросили оставить сопровождение, — и я велела Крошке, двуногой остроносой горгулье с руками-ножницами, занять лавочку для посетителей. Она потешно подпрыгивала, пытаясь на неё забраться, и охрана на входе украдкой улыбалась в усы. Затем меня проводили по крутой лестнице с высокими ступенями на четвёртый этаж и дальше через паутину извилистых коридоров до допросной номер девять.
Если отвлечься от названия, это была довольно приятная комната — квадратная, просторная, с функциональной мебелью и огромными окнами, выходящими во двор. Вопреки слухам, берёзы в том дворе не росли, зато стояли, раскачиваясь и звеня, по-зимнему лысые серые стволы высаженных по линейке осин. В крупном кресле перетирал стёкла очков стареющий двоедушник, начальник следственного, росомаха и известный бабник.
Я вошла, он резко втянул носом воздух — и только затем мне кивнул.
— Мастер Пенелопа.
— Мастер Брелле, — я пожала его широкую мозолистую лапу и села.
