В плену отражения (СИ) - Рябинина Татьяна (книга жизни .TXT) 📗
— А ты откуда знаешь? Мне кажется, мужчине так сидеть было бы… эээ… не слишком комфортно.
— Должна же быть хоть какая-то польза от женского тела. В школе верховой езды, где я учился, так ездили две девчонки, помешанные на амазонках. Мне было очень интересно за ними наблюдать, но попробовать, разумеется, анатомия мешала. Не расстраивайся, если у тебя когда-нибудь снова будет женское тело, я тебя научу.
В ответ я подумала нечто очень нецензурное, постаравшись направить мысль так, чтобы ее не услышала сестра Констанс.
Уже смеркалось, когда мы наконец отправились в путь. Аббатиса пошла нас проводить — уж она-то лучше знала, в каком месте дороги открывается проход между мирами. Красующийся на Полли Тони-амазонка в разодранных юбках бесил меня неимоверно, но что я могла сделать?
— Где-то здесь, — сказала сестра Констанс, когда мы проехали по дороге с полкилометра. — Она прошла чуть вперед и вернулась обратно. — Да, здесь. С той стороны дождь. Возьмите левее, в поле. А потом вперед. Если вдруг внезапно пойдет дождь, а дом сзади исчезнет, возвращайтесь и возьмите еще левее.
Распрощавшись со старой монахиней — я очень надеялась, что навсегда, — мы проехали по полю метров сто и повернули параллельно дороге. Дождя не было, избушка все так же смутно виднелась сзади.
— Ни фига не понимаю, — призналась я. — Мы объехали эту дверь по дуге и вернулись на дорогу. Только это дорога снова того мира — не нашего. А если бы проехали через дыру, то оказались бы на дороге нашего мира. У меня мозг плавится. То есть, не мозг, конечно, но неважно.
— Потому что тут все нелинейное, — хмыкнул Тони. — Извини, я не могу тебе это объяснить.
— Потому что сам не понимаешь, — поддела я.
— Возможно, — не стал спорить он. — И я не собираюсь плавить мозг Маргарет, он мне еще пригодится.
Я промолчала, потому что гораздо больше меня занимала другая проблема. Хотя это тоже была проблема линейности-нелинейности.
Я не могла перемещаться в пространстве поступательно. Либо висеть в воздухе неподвижно, либо мгновенно переноситься из одной точки в другую. Для этого я должна была выбрать ее и сфокусировать на ней свой псевдовзгляд. Или представить. Я могла, к примеру, опуститься на плечо Тони и оставаться там, пока он находится на месте, но не могла ехать с ним, поскольку никакой опоры, разумеется, у меня не было. В результате я постоянно оказывалась или позади Тони, или впереди. И это раздражало гораздо сильнее, чем его выпендрежная посадка или рассуждения насчет нелинейности пространства.
Хотя Полли шла ровным шагом, Тони очень скоро устал сидеть в непривычной позе, я видела это по его лицу и напряженной спине. Однако он изо всех сил старался не показывать этого. Я хихикала мысленно, но все же мне было его жаль. Кстати, я сообразила, как сделать, чтобы Тони не понимал то, что ему не предназначалось. Мне надо было думать, обращаясь к оставшейся позади сестре Констанс или хотя бы не вербализовать мысли, заменяя их размытыми чувственными образами. Если же я пыталась думать по-русски, Тони все равно меня понимал, хотя и плохо. Смешно, еще сутки назад я изо всех сил старалась передать Тони свои мысли, а теперь наоборот, пыталась их от него скрыть.
В деревне мы выбрали дом побогаче. Там Тони на глазах у хозяина и его домочадцев разжился седлом, едой, водой и одеждой. Мужской одеждой.
— Хватит с меня бабских тряпок, — заявил он.
— Ну-ну, — подумала я, глядя, как Тони пытается натянуть на женские бедра узкие штаны. Хорошо хоть рубаха нашлась просторная, а то бы еще и грудь не влезла.
На ночлег мы остались в этом же доме, причем Тони устроился на кровати хозяев. Видимо, у него были железные нервы — я бы точно не смогла спать, если бы у кровати, как часовые, застыли две неподвижные фигуры, место которых он занял.
До Дувра мы добрались за четыре дня, в объезд Лондона. Недалеко от порта пришлось попрощаться с Полли. Она не настоящая — мне снова пришлось напомнить об этом себе. Пошатавшись по порту, мы выбрали себе корабль понадежнее, который отплывал в Кале. Ноябрьская погода оптимизма не внушала, море хорошо раскачало, а нам вовсе не хотелось, чтобы Маргарет утонула и снова очутилась в Скайхилле. Поболтало нас изрядно, половину пути Тони провел, свесившись через борт, но в целом плавание прошло благополучно.
На французском берегу мы раздобыли лошадь и припасы и придумали, как будем передвигаться. Зайдя на постоялый двор, внимательно слушали разговоры, чтобы найти тех, кто собирался ехать в нужном нам направлении, а потом просто пристраивались к ним, держась в пределах видимости. Двигаться по солнцу у нас не получилось бы: небо почти все время было покрыто тучами. Впрочем, по мере продвижения на юг становилось теплее, хоть это радовало.
Хуже стало, когда мы добрались до Оверни. Если с французским языком у нас обоих проблем не было, то с окситанским дело обстояло плачевно: ни Маргарет, ни Мартин его не знали. Возможно, я и могла бы читать мысли, ну, или хотя улавливать какие-то образы, но никаких мыслей в головах окружающих не было по определению. К счастью, мы догадались забраться в ратушу одного из городков, через который проезжали, и украсть карту окрестных земель.
Учитывая мой дерганый способ перемещения, когда я пропускала Тони вперед, а потом мгновенно догоняла его, разговаривать мы с ним могли только во время привалов. По ночам он спал, а мне оставалось только думать и вспоминать. Конечно, я делала это и раньше, в телах Маргарет и Мартина, но теперь, когда ничто телесное мне не мешало, воспоминания стали необыкновенно яркими и отчетливыми.
Надо сказать, как только мы оказались во Франции, у меня появилось смутное ощущение, что когда-то я здесь уже была. Ну да, была, с Федькой — но лишь в Париже. Нет, это было совсем не то. Знакомой казалась именно провинция, которую я не могла знать даже по фотографиям из интернета. Почему-то Франция, в отличие от Англии, меня никогда особо не интересовала.
Мы были уже близко от Оверни, когда нам встретилась вооруженная охрана какого-то вельможи. Что-то такое шевельнулось в памяти, когда я смотрела на французских солдат. И вдруг…
«Забил снаряд я в пушку туго. И думал: угощу я друга…»
Баба Клава! Так вот оно что! И вот почему меня отдали в школу с французским! Но почему-то эта тема у нас дома никогда не всплывала, не удивительно, что я обо всем забыла.
— Тони, я знаю, как мои предки оказались в России, — сказала я, когда мы устроились на ночлег в очередном богатом доме (с картой необходимость выслеживать на постоялых дворах попутчиков отпала).
— И как? — пробормотал он уже в полудреме.
— Не спи, слушай! Я вспомнила. Моя бабушка, папина мама, умерла еще до моего рождения, но у нее была сестра, баба Клава. И меня к ней отправляли на лето в деревню.
— Да, ты рассказывала, я помню. И что?
— А то, что у нее девичья фамилия — французская. Корбье. Я нашла какую-то старую-старую открытку, адресованную Клавдии Корбье, и спросила, кто это. По мужу-то она была Дроздова. Мне тогда шесть было. Или семь. Она рассказала, что наш предок был французским офицером и остался в России после войны 1812 года. Тогда много французов осталось. И мы с ней, с бабой Клавой, учили стихотворение про Бородино. Ну а потом я все благополучно забыла. И только сегодня вспомнила. Ну, а от Франции до Англии вообще рукой подать.
— Ну вот паззл и сошелся, — сказал Тони и укрылся одеялом с головой.
От нечего делать я хотела полетать по дому, рассмотреть картины и мебель, но тут Тони снова вынырнул из-под одеяла.
— Ты здесь? — спросил он. — Я уже засыпал, и вдруг в голову пришла одна очень странная мысль. Ты школьную физику помнишь?
— Глупый вопрос! Конечно, нет. Ну, если только что-то нужное архитектору. Сопротивление материалов и тому подобное. Только это не школьное.
— Если этот мир — отражение, значит, должен быть какой-то особый источник света.
— Да? А зеркало тогда где? — не поняла я.
— Какое зеркало? Мы видим предмет только потому, что свет падает на него и отражается нам в глаза. А зеркало — это уже двойное отражение: от предмета на зеркало и от зеркала в глаза.
