Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина (хорошие книги бесплатные полностью txt, fb2) 📗

Я не заметила, когда свыклась с такой жизнью, просто однажды удивилась случайной мысли, но удивилась не слишком, как бы промежду прочим, только на миг и оставила работу. Того больше — мне нравилась эта жизнь, столь отличная от прежней, где всего было в достатке, и появлялось оно точно по волшебству, где от меня ничто не зависело, никакое решение, и меня всегда закрывала чья-то спина. В этой новой жизни ничто не давалось само по себе, и не поддерживала ничья помощь и защита, но это была только моя жизнь, и в ней был Джерард, и я могла отплатить ему за былое добро и хоть несколько ощутить себя с ним на равных. Мне уже не так тяжко было подниматься поутру, я приучилась радоваться предрассветному щебету и умываться ледяной водой; моё тело окрепло и не жаловалось, что тружу его, нося воду и хворост, и я не чувствовала дурноту при виде крови. И, хоть моё красивое платье, в котором я должна была предстать перед женихом, давно истрепалось, а поверх я носила всякое стираное тряпьё, не задумываясь, кому оно принадлежало прежде и при каких обстоятельствах перешло в моё владение, а на щеке ощущался тонкий рубец шрама, и длинные косы расплёл ветер и разнесло по птичьим гнёздам, но всё это было ничтожной платой за выздоровление Джерарда, и на душе моей было спокойно, как никогда в жизни.

В первые дни я ещё вздрагивала, вслушиваясь в звуки вокруг, когда оставались силы бояться. Но шло время, и ничьи голоса, что принадлежали бы не птице и не зверю, не раздавались вблизи. Лишь однажды, когда я далеко отошла от хижины, увлёкшись сбором грибов, заслышала перекличку и конское ржание. Я тотчас затаилась, а после окольными путями добиралась до нашего дома, но тревога оказалась напрасна — те были посланы не по наши души.

Во внешнем мире что-то происходило, но, пока мой мир замыкался клочком лесов и болот вокруг потаённой хижины, я имела немного возможности, да и желания, узнавать о тех событиях.

Хоть свобода моя была весьма относительна, всё же она оставалась свободой, тем, чего я не имела прежде и о чём не смела грезить. Она и ощущение собственной силы, ощущение, что я чего-то стою, мирили со всеми тяготами новой жизни, и я встречала её приветственной улыбкой.

— Ты изменилась, — сказал однажды Джерард, то, что я сама чувствовала по себе.

Я лишь пожала плечами в ответ.

К тому сроку Джерард уже поднимался и ходил без моей помощи, которую принимал, скрепя сердце и скрипя зубами, но, вместе с тем, с такой благодарностью, что становилось неловко. За всё, что я делала для него, за любую мелочь, которую не сочла бы значимой заметить, получала взамен такое изобилие тепла и нежности, что окутывало почти осязаемым облаком. Я сама понимала, как тягостно для него принимать мою помощь, видеть мою усталость, в то время как он, по его искреннему мнению, прохлаждается сутки напролёт. Оставалось лишь одно средство — относиться ко всему как можно легче. Я с улыбкой говорила, что чуть погодя стократ стребую с него за свои труды, и он легко обещал это. Казалось, мы только и делали, что улыбались и шутили, ведь в непростые времена нужней всего не подпустить к себе уныния.

За все эти дни сил хватало лишь наскоро обтереться влажной ветошью, но наконец удалось выкроить достаточно времени. Я наносила воды, жарче разожгла очаг, щедро плеснула травяного настоя в кипяток. Дальний угол за сооружённой из дерюги занавесью так и манил, но сперва я с чаном наперевес отправилась к Джеду, который едва только вошёл в дом.

Он с подозрением принюхался к плошке в моих руках, наполненной зеленовато-бурым неаппетитным месивом, и выгнул красноватую бровь.

— Я должен это выпить?

Я фыркнула.

— К счастью, нет. Это для твоей ноги. Не стой на пороге, выпустишь тепло. Не доставало подхватить лихорадку.

— Да я в жизни не бывал простужен!

— Полагаю, ты в жизни не бывал так близок к смерти, — парировала я.

— Не доверяешь? С этим уж справлюсь сам.

— Разумеется, справишься. Если бы у тебя были ещё и глаза на затылке, я бы не настаивала. Поторопись, вода стынет.

— Сдаюсь! — засмеялся он, затворяя дверь, и повернулся, забирая у меня воду. — И где в тебе пряталась эта стальная сердцевинка? Помню, как ты кричала на меня, а ведь я совсем уж было наладился помирать!

Я выразительно поглядела на него, в пляшущие в глазах искорки и притаившееся в уголках губ веселье.

— Так ты предпочёл бы, чтобы я принялась стонать над тобой, заламывая руки?

— О, думаю, нет. Под тоскливое сопровождение умирать сподручнее. Ну просто готовая история для баллады. Хоть баллады у нас и не вышло.

— Вот и славно. Рада, что угодила. А теперь изволь раздеться. Смею огорчить: девичий стыд уж не смутить. Едва ли я чего-то ещё в тебе не видела.

— Это несправедливо! — возмутился Джерард сквозь смех. — Жестокая! Вот я ещё многого не видел.

Я жеманно опустила ресницы.

— Не моя вина, что ты остался безразличен к моим прелестям…

— Что? когда?.. Что за досадная неучтивость…

Я с лёгкостью перебрасывалась шутками и остротами с Джедом, что постанывал и охал в нужных местах, теперь, когда он походил на себя прежнего, а не ту статую с изломанными чертами, с лицом белым, как известь. И обращалась я с ним уже не как со статуей, с которой можно делать всё, что угодно, и не испытывать при этом смущения, потому как что за смущение со статуей? Она недвижна, бессознательна и нема, и нужно во что бы то ни стало починить её. Ни ваятель, ни лекарь не имеет человеческих чувств к той материи, с коей работает, и потому преуспевает. Но материя облеклась в плоть, не только плоть нарушенную, страдающую, а просто живую, горячую, и это обстоятельство вновь смущало рассудок.

Я успела пожалеть, что настояла на своём присутствии Джерарду, который явно сам испытывал ту же неловкость, и досадовала на себя. Он вполне окреп, чтобы управиться с омовением самому, но я опасалась, достаточно ли он будет осторожен с ранами и сумеет ли должным образом нанести целебную мазь, всё же мне сделать это было сподручней. На деле же мы оба испытывали досадную неловкость, и, стараясь не глядеть на Джерарда, а исключительно на края поджившей раны, куда накладывала мазь, я размышляла о разительном отличье между Джерардом беспамятным, мечущимся в горячке бреда где-то между землёй и небом, которого я держала всеми своими силами, не позволяя уйти в смерть, и Джерардом выздоравливающим, совсем уже прежним, но с которым я не знала как себя вести теперь, когда всё так разительно и сложно изменилось.

За занавеску я почти сбежала и радовалась тому, что вода успела остыть — так пылало лицо, да и, по совести говоря, не одно только лицо. Спокойной ночи мы желали друг другу довольно натянуто, и привычный смысл в прежде невинном пожелании едва угадывался. Хоть, разумеется, никакого меча меж нами не было, лежали мы так, точно стоило опасаться острого железа, всё равно что две статуи на надгробиях, тогда как прежде не видели ничего зазорного в том чтобы прижаться друг к другу в поиске тепла.

3

Пришло время понять, что, чему бы ни принудила научиться и превозмочь жизнь, но ступать по ней под руку с мужчиной не в пример легче. Джед знал и умел сотню вещей, о которых я не имела и представления. И с каждым днём успевал всё больше, и давалось это скорей и проще.

Разумеется, поначалу я квохтала, как когда-то Нимуэ надо мной, опасаясь, как бы ни открылись раны, не одолела лихорадка, да не сделалось бы дурно от не рассчитанных усилий. Что ни говори, а мужчины, вне зависимости от других прочих различий в отношении всевозможных болестей делятся на тех, что всякую пустяшную худобу встречают как предвестницу скорой и мучительной кончины и горазды тотчас улечься на смертный одр и звать священника для отпущения грехов, и тех, что составляют первым полную противоположность, то бишь, этим гордость не дозволит признаться в самой тяжкой хвори, и всякую боль перетерпят, сцепив зубы. Неведомо, какое из двух хуже, но то, что Джерард из числа вторых, гадать не пришлось. Однако же ума хватило не вполне уподобиться наседке, ведь мне по себе известно, что такое поведение возбудит лишь желание идти наперекор. К тому же ясно было без слов, что Джеду невмоготу сделалось лежание и безделие, да и не вовсе он был без головы: не хватался за всё подряд, а особенно за то, к чему не вернулась после болезни привычка, и трудил себя постепенно, не доходя до изнеможения.