Осколки Солнца (СИ) - Сотер Таис (бесплатные книги полный формат TXT) 📗

Вопрос О`Ши привёл меня в чувство. И что я творю? Не следовало мне заговаривать с этим человеком. Даже если он не опасен, то в ближайшем будущем мне хватит иных забот, чтобы отвлекаться на дружбу с ирландцем. Хотя о какой дружбе я говорю? Наверняка он просто посчитал меня легковерной дурочкой, и решил развести.

— Простите, это невозможно. В Лондоне меня ждёт жених, — соврала я.

Искры в карих глазах потухли.

— О. Я ведь ещё не говорил, что из англичан получаются ужасные мужья?

Я виновато пожала плечами.

— Ну… Тогда простите, мэм, за излишнюю назойливость. И за потерянную шаль. Возьмите хотя бы в качестве компенсации шарф.

О`Ши стянул с шеи длинный полосатый шарф с симпатичными кисточками на концах, и обернул вокруг мое шеи. И прежде, чем я успела возразить, ушёл, махнув на прощание рукой.

Глава 32. Лондон

Так как никакого жениха-англичанина, способного решит все мои проблемы, никогда и не было, совершив утомительную поездку на поезде из Дувра в Лондон, я тут же окунулась в заботы о крыше над головой и хлебе насущном. Лишь только на третий день я нашла комнатушку в Вестминстере, подходящую по цене, и при этом достаточно чистую и удобную, и переехала из гостиницы. А вот с работой было гораздо сложнее.

Лондон оказался гораздо более старомодным и консервативным местом, чем я себе представляла. Молодую француженку, небогатую, и плохо говорящую на английском, никто не желал принимать всерьез. В лучшем случае во мне видели идеалистку, которая скоро сбежит домой, не выдержав трудной жизни вольного художника. А в худшем — охотницу за богатым покровителем. Хозяин одной из галерей и вовсе заявил, что принесенные работы не мои, но он готов их взять, и даже предоставить мне кров. И кровать.

Такого со мной не случалось даже на Монмартре, живущем и дышащим любовью, где и у дородной и немного усатой мадам Жабер имелся ухажёр. За мной тоже ухаживали, и флиртовали, и даже просто приставали… Но такого количества маслянистых и хищных взглядов я на себе не ловила никогда. И ведь я была одета скромно, хоть и не без вкуса, и все равно получала совсем не то внимание, которое мне бы хотелось.

Может быть, дело было в том, что я иностранка, и мужчины велись на экзотику и свои предрассудки о француженках. Но вскоре я нашла ещё одну причину. Мою доброжелательность принимали за легкомысленность, а вежливость за флирт. Гуляя по парку после очередной неудачной встречи, я внимательно приглядывалась к англичанкам, пытаясь понять, чем же отличаюсь от них, помимо внешности. Надо сказать, что большинство лондонских мисс были очень хорошенькие — стройные, светлокожие, с изумительным румянцем на симпатичных личиках. А вот чувства стиля многим не хватало. И что еще страннее — даже весьма симпатичные леди и мисс были зажаты и чопорны. Хмурые лица, скованные движения, взгляд в пол…

Хотя их можно было понять. Сам Лондон, торопливый и деловой, настраивал совсем на другой лад, чем Париж. Вскоре и я стала ходить быстрее, разговаривать резче, и гораздо реже раздавать улыбки своим собеседникам.

Деньги понемногу заканчивались, а я продала лишь несколько картин, и взяла один заказ — нарисовав портрет внука домовладельца за скидку на аренду. Идти в служанки или в швеи мне не хотелось, так что пришлось навестить Уолтера Сикерта, хоть у меня и были сомнения в том, то он как-то может помочь.

Зря. Порадовало уже то, что экстравагантный англичанин не только вспомнил «ученицу Савара», но и гостеприимно встретил, представив своему кругу, среди которых было много людей творческих, и не бедных. А затем поручился за меня перед несколькими галеристами. Не скажу, что дела сразу пошли в гору. Во-первых, картины я продавала под именем «Жака Леграна» — англичане оказались не менее консервативны, чем французы, и с большей охотой брали картины под мужским псевдонимом. Писать пришлось банальщину — цветы, натюрморты, пейзажи и пасторальные картинки с пастушками, что любили вешать буржуа средней руки у себя в гостиных и коридорах. Но порой удавалось пропихнуть продавцу, и даже продать, что-нибудь из того, что было интересно уже мне.

Подрабатывала я и моделью — но не у Сикерта. Его я в первые месяцы несколько опасалась. У художника был достаточно странный период в творчестве. Он мог писать утонченные женские портреты, полные задумчивой грусти, или нежности. Но в других своих работах безжалостно обнажал своих моделей — и в этой наготе не оставалось ни тайны, ни красоты. Лишь безнадёжность и усталость женщин, потерявших всё*. В неподвижности их тел, лежащих на кровати, было что-то пугающее и двусмысленное. Будто зрителю самому следовало решить для себя — лицезреем ли мы семейную сцену, или же фантазию на тему смерти.

Уолтера очаровывала смерть. А точнее, великий лондонский убийца — Джек Потрошитель, так и не найденный полицией. Последней его жертвой считали безжалостно убитую и изуродованную проститутку в Кэмден-Тауне. Хотя некоторые приписывали её убийство художнику Роберту Вуду, но его вину так и не доказали. Здесь же, совсем рядом с местом убийства жил и Сикерт. Видимо, случившееся произвело на него сильное впечатление. Мне сложно было это понять.

Он замечал мою настороженность, и частенько подсмеивался над ней, но совсем не обижался. В том, как Сикерт помогал своим менее опытным коллегам, общался с прислугой и мимолетными знакомыми, я искала, но никак не могла найти ни злобы, ни жестокости. А в его отношении ко мне — хоть доли корысти или затаенного умысла. Как женщина я тоже не слишком интересовала.

— Найти любовницу — легко, — говорил художник. — А вот найти толковую помощницу гораздо сложнее.

Хотя я не уверена, что именно так Сикерт меня воспринимал, всюду таская за собой. Скорее, я была чем-то вроде стильного и модного аксессуара. Так что сопровождая Уолтера, я делала вид, что не понимаю английский, и придавала себе томный и загадочный вид. Художника это почему-то развлекало, а я же могла благодаря Сикерту попасть в весьма интересные места.

Спустя полгода с тех пор, как я поселилась в Лондоне, он решил взять меня с собой в театр — не на премьеру, а на репетицию.

— За актёрами интересно наблюдать. Тебе когда-нибудь приходилось рисовать их за работой? — спросил у меня Сикерт, широко шагая по скользкой мостовой. Я на своих коротких ногах еле поспевала за ним.

— Нет, никогда. А то это за театр? Ковент-Гарден? Виктория-Холл?

— О, нет. Это новый театр Вест-Энда — Олдвич**. Ставят, конечно, не Шекспира, а несерьезные чепуховины, но думаю, тебе понравится.

Здание оказалось не таким уж и маленьким, и очень красивым — с круглыми арками окон, лепниной и полуколоннами.

— Старомодное барокко, — фыркнул Сикерт, заметив моё восхищение.

Нас встречал Сеймур Хикс, которого я видела до этого мельком в гостях у Сикерта. Он оказался не просто актером, но и одним из владельцев театра.

— Уолт, мадмуазель Клэр! — радостно раскинул руки Хикс, будто желая обнять нас обоих. — Рад что ты всё таки нашёл время и выбрался ко мне. Идём. Репетиция уже в разгаре, вам никто мешать не будет.

Сцена была ярко освещена, а пустующий зрительный зал затемнен, и мы смогли усесться на средний ряд почти незамеченными.

— И как нам делать наброски, ничего же не видно? — тихо спросила я, доставая планшет и бумагу. Спустя несколько месяцев от моего «вампирского» зрения ничего не осталось.

— А ты разве пишешь глазами? — поддел меня Сикерт. — Хотя ты права. Давай пересядем поближе.

Я пробиралась между рядами, когда взгляд случайно зацепился за знакомый всполох рыжих волос. Это же мой попутчик Патрик О`Ши! Почему-то даже спустя полгода я хорошо помнила его имя. И шарф его почти не снимала — хотя в этом случае руководствовалась скорее практичностью. К лондонской погоде привыкнуть было непросто. Значит, не соврал, что актёр.