Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира (читать бесплатно полные книги txt) 📗

- А в мешках-то все больше трупы…

- Да.

Аарон задумчиво кивает, втягивает воздух у моего запястья.

- Помнишь, что произошло?

- Нет. И не уверена, что хочу, - я, наверное, даже понимаю, почему искатель задает эти вопросы. Бемби и моя выдержка. Зарецкий такой, какой есть. Его не переделать, и я знаю, на что согласилась.

- Ты поэтому хочешь рассказать Кукле все до конца?

- Отчасти, - киваю. – И ради душ, которые она придет забирать. С ее представлениями о мире, о ней самой в нем, о душах…

- Боишься, что сорвется? – понимает Зарецкий без слов.

- Да. Думаешь, напрасно?

- Нет, - он улыбается, качает головой, снова целует мою ладонь. – Я поддержу тебя. Только…

Аарон не договаривает, прячет от меня выражение своих глаз за опущенными веками, кажется, что расслабляется окончательно.

- Что?

- Лучше, чтобы ей рассказала не ты, а я.

Слова ставят меня в тупик. Я не понимаю причину, по которой Зарецкий хочет поменяться со мной местами. Или понимаю, но не до конца.

- Почему?

- Сейчас для Куклы главный мудак – я. Пусть так и остается. Пусть ее вера в это окрепнет.

Теперь ясно, но…

- Мы не станем подружками, Аарон. Даже просто нормально общаться вряд ли сможем, и дело тут не во мне, - качаю головой.

- Возможно. Только, Эли… Кукла будет искать защиты, наставничества, поддержки, пусть даже минимальной. И придет за этим к тебе. Не к Доронину, или Ковалевскому, или к собирателю, которого к ней приставят. К тебе. Все равно, рано или поздно, осознанно или нет. Это инстинкт, как с цыплятами, Эли. Он в людях и иных еще со времен сотворения мира, - Зарецкий больше не чеканит слова, не бросает их тяжелыми камнями в тишину кухни. Он расслаблен настолько, насколько возможно в его случае, улыбка как тонкое лезвие на красивых губах.

- Хорошо, я в целом, наверное, не против. Только… я не умею общаться с людьми.

- Она больше не человек.

- Но она им была. По крайней мере, думала, что была. Она мыслит как человек, действует как человек, чувствует все еще как человек, - нежная маленькая фиалка. Мамин-папин цветочек, кто ж ей виноват, что в прошлом воплощении она «согрешила». Даже интересно, как именно. – Ее определяют не сила или родители, Аарон, ее определяет…

- Опыт, - усмехается Зарецкий, заканчивая вместо меня. – Думаю, у Доронина его будет с избытком. И я не прошу тебя становиться ее названной мамочкой. Давай закончим на этом, у нас осталось несколько часов, и я больше не хочу тратить их на обсуждение Куклы, Доронина или сопляка Ковалевского. Я хочу потратить их на тебя. И на меня в твоей кровати.

Он поднимается так резко, что я не успеваю даже вдохнуть, подхватывает меня за талию и вытаскивает из кухни, в глазах переливается желание, щерит пасть голод. Губы сминают мои, тело напряжено до дрожи, под моими руками снова закаменевшие плечи. И я веду по ним с ненормальным удовольствием, снова наслаждаюсь каждым движением и жестом.

Мысли из головы вылетают со скоростью света. Все вопросы растворяются, испаряются, как души, ушедшие в брешь.

И я все еще не уверена, что это нормально. Но… в моей жизни вообще мало нормального, так что чему удивляться?

Момент, когда меня отключает, стирается из памяти, момент, когда уходит Зарецкий – тоже. По ощущениям сразу после крышесносного второго раза. Потому что после него в сознании – блаженная пустота.

А вот пробуждение выходит дерьмовым. По-настоящему дерьмовым, потому что снится мне какая-то хрень. Я не помню сам сон, только одно-единственное чувство. Страх. Дикий. Не поддающийся контролю, липкий, вязкий, огромный.

Он сбивает дыхание, выталкивает сердце из груди и тащит его к горлу, крошит в острую стеклянную пыль сознание и разум, выдирает из нутра голодного зверя, что там живет, выворачивает нервы. Стягивает, сжимает, слепит и глушит.

Я скатываюсь с кровати, падаю на колени, выставляя перед собой руки, озираюсь по сторонам, шиплю на забившейся в угол комок чего-то черного. Дыхание сбитое и громкое, зашкаливает пульс, на шее и лбу испарина.

Я тяну руку к черному чем-то, прогибаюсь в спине. Хочу растоптать, наброситься первой, растворить и уничтожить…

Сломать так же, как ломает меня. Напиться крови, чтобы освободиться, чтобы успокоиться.

«Мя», - говорит оно.

«Мя-мя», - тянет протяжно, смотрит глазами-плошками, уши летучей мыши торчат, не двигаются.

Твою….

Я прихожу в себя.

Одергиваю руку, с трудом распрямляю сведенное тело, мышцы, хрустят кости лопаток и позвонков, вставая на место.

Я сажусь.

- Прости, кот, - голос хриплый, глухой, чужой, - для меня это тоже тот еще сюрприз.

Я закрываю глаза, восстанавливаю дыхание и успокаиваюсь, снова открываю и кошусь на часы, пытаясь понять, что это было.

Да чтоб тебя!

«Понять» придется отложить на неопределенный срок: время половина первого, и я безбожно опаздываю к новому трупу, потом к еще одному, и в качестве вишенки на торте на «допрос». Я, мать его, везде опаздываю. А еще надо покормить чертового кота…

Зарецкий, скотина ты высшая, надеюсь, тебя так же разметало и раскрошило, как и меня. Надеюсь, ты так же везде опоздал с утра.

Первый труп не разочаровывает: все грязно, мерзко, так, что хочется забрать не душу, а того, кто с ним это сделал.

Убит ребенок.

Четырнадцатилетний пацан.

Сброшен с крыши заброшенной высотки, компанией гопников. Череп всмятку, мозги и кровь – кашей на асфальте, переломана каждая кость в теле. Просто потому.., что оказался не в том месте, не в то время. Просто потому, что так бывает…

Но вопреки всему и моим ожиданиям особенно, мальчишка уходит легко. Смотрит на меня без страха, все понимает, не задает вопросов. Уходит, а я еще какое-то время стою над изломанным телом, рассматриваю окрашенные кровью волосы, еще по-детски худое, нескладное тело, бледное лицо и начавшие синеть губы. Залипаю, зависаю, вываливаюсь из этой реальности на какое-то время, на несколько минут. В голове пусто. Вообще везде пусто: вокруг, во мне, в нем.

…сдайся, мы ведь оба знаем, что это сам…

Тот же чужой, бесполый голос в голове, что и прошлым вечером.

Он будто выдергивает из этого состояния, ощущения ничто, но… только будто. На самом деле, странным образом заталкивает в него все глубже.

Теперь точно везде пустота, даже перед глазами. Я провалилась в серость, в бесформенный, холодный туман, плотный, как купол воздушного шара.

…они обвинят тебя… странно…

К дьяволу!

Я барахтаюсь в нем бессмысленно и кажется, что совершенно бесполезно, но никак не могу выбраться на поверхность. Голос продолжает звучать, давить на виски, сжимать что-то внутри, стискивать и стягивать меня. Делать маленькой, ничтожной, совершенно беспомощной.

Бесполый, но сильный и уверенный голос.

…кормить золотом с рук. И они будут жрать его подобно свиньям, а ты будешь смотреть. Смотреть и каяться. Мне каяться, как единственному, кому есть дело до твоего раскаянья и разочарования. До всей той боли, которую ты испытаешь.

Что ты такое? Что ты, мать твою, такое и почему ты в моей голове? Почему я…

…жалкие. Скажи, почему ты так хватаешься за это? За… жизнь? Что в ней такого?

Я глотаю ртом воздух, потому что с каждым словом гул в голове и пустота вокруг становятся только сильнее, плотнее, гуще. Потому, что кажется, что оно, чем бы оно ни было, пробралось ко мне под кожу, в кровь и легкие, в сердце. Глаза, нос, рот и уши.

Дергаюсь. Дергаюсь так сильно, что падаю назад и обдираю об асфальт руки. Именно боль помогает вынырнуть, всплыть на поверхность.

Ощущения такие, словно кто-то загнал в висок раскаленную шипастую спицу и ворочает ей в черепе. Медленно. Неторопливо. Смакуя каждое мгновение.

Перед глазами все расплывается, во рту привкус горечи. Мертвый мальчишка все еще передо мной. На земле. Ничего не изменилось ни вокруг, ни внутри, но… Я вижу будто через залитое водой стекло, через тонкий лист пергамента.