Рыжая племянница лекаря. Книга вторая (СИ) - Заболотская Мария (книга регистрации .txt) 📗
— Убивайте собак, — закричал он, повернувшись к своим людям. — Иначе собаки прикончат вас!
Страшная эта картина произвела впечатление не только на меня, но псы, сбившись в стаю, и впрямь глухо ворчали, светя алыми глазами, и разбойники поняли, что мастер Глаас знает о какой-то опасности, другим пока еще неведомой. Хоть разбойничьи собаки и изодрали мне сегодня юбки, а ноги мои до колен были изукрашены кровоподтеками из-за их зубов, мне было жаль неразумных животных, ответивших на зов крови. Я уткнулась в плечо Хорвека, чтобы не видеть расправы, прижимая к себе одной рукой дрожащего Харля, и подняла голову лишь тогда, когда кто-то из разбойников взволнованно закричал:
— Мастер! Я видел за повозками человека! Женщину!
— Это не человек, Альтир! — отозвался Глаас рыком. — Поганые оборотни хотят добраться до нашего добра! Стреляйте в тварей, не жалейте! Здесь нет других людей, кроме нас!
Тут он, разгоряченный, яростный, повернулся к нам и крикнул:
— Стоит мне только увидеть, что ты сдвинулся с места, Ирну! Стоит мне только увидеть!.. Не отпускай свою девку ни на шаг! Если она тебе дорога — тебе ее и защищать этой ночью!
Я поняла, что у него вертелось на языке невысказанное обвинение — Глаас угадал, что оборотни пришли за нами, но не желал, чтобы об этом догадался кто-то еще. Хорвек, видимо, посчитав, что требования главаря разбойников вполне разумны, притянул меня к себе вместе с Харлем, и я замерла, вновь спрятав лицо у него на груди. Засвистели в воздухе стрелы, затрещал огонь, и даже с закрытыми веками я видела его красноватые отблески. Хохот оборотней сменился рычанием, но, хоть Хорвек и говорил, что псы колдуньи глупы, у них достало ума понять, что стоянку бывалых разбойников, увешанных оружием с ног до головы, им приступом не взять.
Захлебнувшись яростным воем, перешедшим в злобный лай, псы ведьмы отступили. За повозками уже тлели сухая трава и кустарник, подожженные горящими стрелами, и в красноватом мареве напоследок одна за другой мелькнули черные приземистые тени — числом то ли пять, то ли шесть.
— Проваливайте! Здесь будет погорячее, чем в вашей треклятой преисподней! — горланили разбойники, в запале пуская вслед им стрелы, но Глаас, сохранявший хладнокровие, приказал им остановиться.
— Ушли! — объявил он, довольно хлопнув в ладони, испачканные в собачьей крови. — Пусть знают, что вольный люд с пустошей не боится ни королевских слуг, ни бесовских порождений! Даже самые острые зубы можно выбить, а самую толстую шкуру — пустить на подстилку!
— Верно, ушли… — сказал кто-то из его людей, прислушиваясь к удаляющемуся вою. — Вот только псов наших жаль, попортила их бесовщина. Что ж это за твари такие? Раньше в этих местах таких не было. Откуда явились? Оборотни, да еще и стая…
— Что толку гадать? — перебил его мастер Глаас, не желая, чтобы рассуждения эти навели кого-нибудь на иные дурные мысли. — Как пришли, так и убрались, несолоно хлебавши. Псов найдем других, натаскаем. Что там с Кирру? Сильно ли его порвали?.. Эй, Соль! Успокой лошадей, не то завтра эти клячи подохнут от усталости еще до полудня!
Воинственная суета сменилась иной: все нуждались в передышке и люди Глааса торопливо устраняли беспорядок — кто-то оттаскивал мертвых псов подальше, кто-то усмирял лошадей, другие притаптывали тлеющую от искр траву, чтобы огонь не добрался до повозок.
Из разрозненных ответов можно было понять, что Кирру получил серьезные раны, но кровью не истек. Еще несклько человек пострадали от укусов, хоть и не настолько серьезно. Мастер Глаас, выслушав жалобы, перемежаемые проклятиями, повернулся в нашу сторону, и крикнул:
— Ну, девка, ты хвалилась, что знаешь лекарское ремесло! Посмотри-ка, что там с руками Кирру! Ирну, забирай мальчишку в повозку. От вас все равно никакой пользы, так хоть глаза мозолить не будете…
Вскоре костер, в который подбросили дров, разгорелся пуще прежнего. На этот раз меня подпустили к огню ближе остальных — я осматривала раны разбойников, лихорадочно вспоминая все то, чему научил меня дядюшка Абсалом. Раны Кирру следовало зашить — чтобы понять это, не требовалось особых лекарских знаний. Робко сообщив об этом, я втянула голову в плечи, опасаясь подзатыльников, но, к моему удивлению, нашлись и игла, и чистые нитки. Разбойничье ремесло никогда не было делом спокойным, и, наверняка, им не раз приходилось штопать друг другу шкуры. Но вот в то, что этому делу обучена я, глупая девчонка, им не верилось — это без труда читалось на грубых лицах. Наверняка они считали, что я, рассказывая о своих умениях, просто набивала себе цену в глазах главаря, и поэтому, не таясь, посмеивались, глядя на то, как я нерешительно подступаюсь к ранам.
Однако уроки дяди не прошли для меня даром. Если я чего и боялась всерьез, так это того, что от боли Кирру в ярости так изобьет меня, что не поможет и заступничество мастера Глааса. Дядюшка не раз говаривал, что гнев пациента — худшая опасность, подстерегающая лекаря, потому лучшие из клиентов — те, что лежат в беспамятстве: ни с чем не спорят и рук не распускают.
— Не вздумай пнуть меня, слышишь? И даже плюнуть в меня не смей! — сурово предупредила я, глядя исподлобья на разбойника, морщившегося от боли. — Если твои раны не промыть, как следует, и не заштопать — можешь лишиться обеих рук! И, к слову, ты это заслужил — за то, что весь день лупил меня то по спине, то по уху!
— Если знаешь это дело, то начинай, а не болтай! — рявкнул Кирру, щурясь и вздрагивая от подступающей горячки. — Зашьешь справно, и я больше тебя пальцем не трону. Но если напортачишь — клянусь, что успею наподдать тебе пару раз до того, как расстанусь с руками. Эй, дайте мне фляжку, да такую, чтоб не на дне плескалось!..
Договор этот, хоть и был заключен на словах, однако успокоил меня. Вода, вскипяченная в котелке над костром, к тому времени уже остыла, и я занялась ранами, изо всех сил надеясь, что произвожу впечатление умелой знахарки. От усталости у меня в глазах все плыло, но Кирру, осушивший пару фляжек своих товарищей, остался доволен моей работой.
— И правда, — хрипло пробормотал он заплетающимся языком. — Девка шьет ровнее, чем ты, Сильтус. А ну-ка, дайте мне еще хлебнуть!..
До утра оставалось всего ничего, когда мне позволили уйти в повозку, и я, с трудом забравшись внутрь, повалилась рядом с Хорвеком. Он не спал, ожидая моего возвращения, но сказал лишь:
— Это только начало. Набирайся сил, они понадобятся.
После беспокойной ночи и люди, и лошади не успели как следует отдохнуть. Я видела, как тяжело шайке Глааса дались сборы в путь — вовсе не в таком настроении они уезжали от постоялого двора днем ранее. Возможно, из-за этой усталости отношение ко мне стало совсем иным — меня не щипали и не толкали, как вчера, — но я надеялась, что разбойники переменились после того, как увидали, что я и вправду могу оказаться полезной.
Сама я едва переставляла ноги, спотыкаясь об каждый камень, и дело закончилось тем, что мастер Глаас усадил меня на коня позади себя, прикрикнув: «Не вздумай свалиться и переломать себе все кости!». Поступок этот донельзя удивил остальных разбойников и вызвал некоторое оживление — кто-то шутливо заметил: «Мастер, как бы ваша женушка не повыдергала вам усы за тот подарок, что вы ей везете!». Из обмолвок я поняла, что как ни старался Глаас оставить в тайне то, что забирался ночью в нашу повозку, кто-то его все-таки приметил, и теперь шайка считала, будто главарь поддался на уговоры мелкого беса, нередко морочащего головы мужам в возрасте.
Хоть от шуток этих я заливалась краской, однако в некотором смысле положение мое улучшилось, ведь тумаков и подножек я теперь получала куда меньше. Глаас же не сводил с меня глаз — правда, вовсе по иной причине, нежели считали остальные разбойники. Приметив во время полуденной стоянки, что я потихоньку собираю еду, он пребольно ухватил меня за ухо, отволок в сторону и рявкнул:
— Ты что это удумала? Дружка нечистого никак подкармливаешь? Я-то сквозь пальцы смотрю на то, как ты таскаешь то там ломоть, то сям кусок, но только если ты воруешь объедки для себя или для мальчишки! А покойнику есть человеческую пищу нельзя, как и живым нельзя касаться угощения для покойников. Уж это каждый знает! Пусть он лучше с голоду сдохнет, чем войдет в силу и обезумеет!
